Беркович, Элиэзер

Елиэзер Беркович
Eliezer Berkovits
Дата рождения:	8 сентября 1908(1908-09-08)
Место рождения:	Гроссвардайн, Австро-Венгрия (ныне Орадя, Румыния)
Дата смерти:	20 августа 1992(1992-08-20) (83 года)
Место смерти:	Иерусалим, Израиль
Страна:	Израиль
Направление:	Западная философия, еврейская философия
Период:	Философия XX века
Основные интересы:	Этика, Холокост
Значительные идеи:	философия встречи с Богом
Оказавшие влияние:	Маймонид, Иехуда Галеви, Юм

Элиэ́зер Бе́ркович (англ. Eliezer Berkovits; 8 сентября 1908, Гроссвардайн — 20 августа 1992, Иерусалим) — религиозный философ, раввин, теолог, писатель.

Биография

Беркович родился в Трансильвании, его отец Бер (Дов) Беркович был раввином и судьёй (Даян), преподавал в местной ешиве, в частности, был учителем Иехуды Амиталя, будущего главы ешивы в Алон-Швуте. мать Берковича была также из семьи потомственных раввинов. Дед по матери поддерживал сионистское движение «Поалей мизрахи», приобретал земли близ Хайфы, куда и уехал. Элиезер сопровождал его через всю Румынию в порт Констанца.

Беркович учился в 1922—1928 годах в в возрасте 14—20 лет в ешивах Клойзенбурга и Мира, в частности, у раввина Акивы Глазнера, отец которого Шмуэль Глазнер, автор книги «Четвёртое поколение» (ивр. ‏דור רביע‏‎) тоже поддерживал сионизм и уехал в Палестину в 1923 году. Возможно, Беркович успел поучиться и у Шмуэля Глазнера. В ешиве «Мир» Беркович получил звание раввина («смиха») от раввина Иеуды Финкеля. Затем Беркович перебрался на запад, пробыл некоторое время во Франкфурте-на-Майне, в 1928 году прибыл в Берлинскую раввинскую семинарию и учился там у выдающегося раввина Яакова Иехиэля Вайнберга, автора книги Сридей Эш. Как это было принято в семинарии, он одновременно учился и в берлинском университете вместе с Й. Д. Соловейчиком и А.И.Хешелем. В возрасте 25 лет Беркович получил вторую смиху от Вайнберга в 1928 году и одновременно получил звание доктора философии, защитив диссертацию на тему «Юм и деизм». Уже в берлинский период Беркович поддерживал религиозно-сионистскую организацию «Союз религиозных первопроходцев», ставшую впоследствии основой Религиозного киббуцного движения.

В 1933—1939 годах Беркович занимал должность раввина в синагоге в районе Берлина Шарлоттенбург. С приходом к власти нацистов предсказывал в выступлениях их скорое падение, за что подвергался вызовам в гестапо. После Хрустальной ночи Беркович был предупреждён о готовящемся аресте и срочно отправил жену и двух сыновей к родственникам в Хайфу. Сам он сумел бежать в Лондон с двумя чемоданами, один из которых содержал рукописи Вайнберга, семья присоединилась к нему в Лондоне. При бомбёжках Лондона Беркович брал в бомбоубежище чемодан с рукописями Вайнберга, после очередного отбоя выяснилось, что погибла вся библиотека Берковича, но рукописи Вайнберга сохранились и были изданы позднее под названием «Остатки, спасшиеся от огня»(ивр. ‏שרידי אש‏‎).

В дальнейшем занимал раввинские посты в Лидсе (1940—1946 годах), обсуждалась кандидатура Берковича на пост главного раввина Англии, в качестве минуса выдвигался сионизм Берковича. В Англии он издал сборник проповедей «англ. Between yesterday and tomorrow» (1945). Книга «нем. Was ist der Talmud» была уничтожена нацистами. В Англии он написал книгу «англ. Towards historic Judaism» (1943), в которой впервые прослеживаются характерные черты философии Берковича.

После войны он смог вывести спасшихся родственников из Европы в Австралию и переехал туда сам и был раввином в Сиднее в (1946—1950 годах). Там опубликовал только одну книгу: «В поисках основ: пять проповедей» (1947), её основой явились проповеди на субботу между Рош Ха-Шана и Судным днём незадолго до провозглашения государства Израиль. Провозглашения Израиля, произошедшее, когда в Австралии была ночь, произвело на Берковича огромное впечатление, он даже послал сыновей будить евреев, чтобы сообщить им об этом событии.

В 1950 году Беркович переезжает в Бостон, где еврейская среда была сильнее развита, в частности, он мог там послать сына Дова в еврейскую школу. В Бостоне Беркович был раввином синагоги. В этот довольно спокойный период он написал полемическое сочинение против английского историка Тойнби под названием «англ. Judaism: fossil or ferment? (Иудаизм: окаменелость или закваска?)»(1956). В этот период обнаружились серьёзные расхождения мнений о природе и функциях галахи между Й.-Д. Соловейчиком, сочинения которого приобретали тогда известность и Берковичем.

В 1958 году возглавил отделение еврейской философии в Еврейском теологическом колледже в Скоки под Чикаго, задуманном как параллель к Иешиве-университету. Во время пребывания в колледже Беркович написал шесть книг, в том числе, самую важную «Бог, человек и история» (1959, англ. God, man and History), а также «Молитва» (1962, англ. Prayer), «Условный брак развод в галахе» (1966, ивр. ‏תנאי בנישואין ובגט‏‎), «Бог и человек. Исследования по Библии» (1962, англ. Man and God: Studies in Biblical Theology), «Вера после катастрофы» (1969, англ. Faith after the Holocaust), «Современные еврейские философии» (1974, англ. Modern philosophies of Judasim) и полемическое сочинение против Мартина Бубера «Еврейская критика философии Мартина Бубера» (1962, англ. A Jewish Critique of the Philosophy of Martin Buber).

В 1975 году репатриировался в Израиль и поселился в Иерусалиме (ул. Шимони, 4), в решении о переезде, видимо, сыграли роль впечатления от Войны Судного дня. В 1982 году Беркович был приглашён по рекомендации члена Верховного суда Менахема Элона тогдашним премьер-министром Менахемом Бегином в комиссию по расследованию убийства Хаима Арлозорова в 1933 году. Беркович написал особое мнение, в котором критиковалась необъективность первого расследования. В Иерусалиме Беркович был раввином синагоги, много писал и преподавал до самой смерти в 1992 году, последняя книга вышла в 1990 году: «Еврейская женщина в течение времён и в Торе» (англ. Jewish woman in Time and Torah).

Всего Беркович написал 19 книг на трех языках: английский, иврит, немецкий, и читал лекции на всех этих языках. Он касался самых фундаментальных вопросов еврейской веры и религии вообще, в частности, значения Катастрофы европейского еврейства, писал трезвым, критическим стилем. Писал также о роли государства Израиль, положении женщин в традиционном еврейском законе, стремясь улучшить их статус. Выдающийся мыслитель, представитель еврейской религиозной мысли, религиозного сионизма и модернизма.

• Элиэзер Беркович в разные годы жизни
• EliezerBerkovits1930Transilvania.jpg

  1930 год, Трансильвания, на фото видны штампы по румынски

• EliezerBerkovits1950Sidney.jpg

  1950 год, Сидней, Австралия

• EliezerBerkovits1963NYCWithWifeSali.jpg

  1963, США, город Нью-Йорк

• EliezerBerkivitsReading.jpg

  Поздние годы в Иерусалиме

Философия

Характер изложения

Философские труды Берковича обладают сочетанием особенностей, которое отличает его от других еврейских философов двадцатого века. Изложение у Берковича, хоть и эмоциональное, но четкое, последовательное и рациональное, что делает его более уязвимым для критики. Беркович нигде не пользуется каббалой, при этом он настаивает, что еврейская философия имеет свой автономный характер, что выражено в таких книгах, как «Кузари» Иехуды Галеви. Беркович — ортодоксальный еврей, но его книги имеют общефилософский охват и подходят для любой монотеистической религии. Изучение Берковича во многих случаях требует знания не только еврейского наследия, но и основных течений европейской философской мысли, особенно идеи Юма и Канта.

О Боге

Беркович производит парадоксальный синтез из Маймонида и Иегуды Галеви. Бог — трансцендентен и непознаваем для разума, как у Маймонида, но сам факт Синайского Откровения, как встречи человека с Богом, позволяет сделать суждения о качествах Бога и Его отношении к человеку.. Краеугольный камень философии Берковича — сам факт Синайского Откровения, можно кратко сформулировать его философию, как Философию Встречи (в отличие от философии диалога у Бубера).

Об этике

Беркович подвергает критике все системы обоснования этики, в том числе, чистый разум, но, в отличие от Канта, строит этику на основе интереса Бога к человеку и, особенно, факте дарования этических законов в Синайском Откровении. Этическое воспитание человека, однако, не может быть совершено только через сознание, воспитание будет эффективным, если будет воздействовать на человека через его материалистическую часть в повседневной жизни.

В иудаизме это достигается через закон, но закон не сводится лишь к воспитанию. Закон так же демонстрирует высокую роль человека в общей схеме Творения.

Философия истории

По Берковичу народ Израиля несет особую историческую функцию, утверждая роль Бога и Его закона в истории.

Беркович избегал толкований конкретных исторических событий, прежде всего Катастрофы европейского еврейства. Управление Миром скрыто и непостижимо, чтобы оставить человеку свободу выбора. Отрицать Веру из-за Катастрофы — надругательство над памятью погибших и сохранивших веру, а слепое утверждение веры, невзирая на Катастрофу — надругательство над памятью погибших и потерявших веру.

Беркович придаёт огромное значение государству евреев — Израиль, но не как части визионерского мессианского процесса (по раввину А. И. Куку), а как возможность реализовать Божественный этический закон и выполнить предназначение, указанное для народа Израиля пророками — нести свет в Мир.

Роль и значение еврейского закона

Несмотря на то, что Закон дан в Откровении, по Берковичу, конкретное историческое еврейское законодательство имеет отпечаток человеческих представлений данного времени. Тора задает идеалы, которые постепенно реализуются по мере морального усовершенствования человечества. Особенно сильно данная тема звучит в приложении к статусу женщин в Галахе. Беркович указывал, что Галаха должна вновь обрести гибкость, утраченную из-за записи Устной Торы и длительного пребывания в подчиненном положении в диаспоре.

Галаха

Наиболее известны труды Берковича по положению женщин. Он считал, что можно улучшить положение женщин, если использовать все возможности, заложенные в Талмуде, в частности, условный брак и развод. Книга Берковича «Условия при браке и разводе» была одобрена его учителем р. Вайнбергом. Само название перекликается с полемическим трудом девятнадцатого века: «Нет условий в браке и разводе», который был направлен против предложения использовать условия для развода французским гражданским судом.

В более широком плане Беркович считал, что необходимо вернуть Галахе былую гибкость. Некоторые респонсы р. Берковича включены в сборник его учителя р. Вайнберга.

Современная оценка творчества Берковича

В исследовательском центре «Шалем» в Иерусалиме пришли к выводу, что творчество Берковича оценено недостаточно. При центре открыт «[www.shalemcenter.org.il/search.php?aid=af2388ede8bb3f532b97ec5ead5e100f The Eliezer Berkovits Institute for Jewish Thought] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (3996 дней))», ставящий задачу перевести и переиздать все сочинения Берковича на английском и иврите, а также проводить архивные и общие исследования творческого наследия Берковича. Конференции по Берковичу проводят и в его основном месте работы в Чикаго.

Библиография

На иврите

• תנאי בנישואין ובגט, מוסד הרב קוק, ירושלים, 1966.
• הלכה כוחה ותפקידה, מוסד הרב קוק, ירושלים, 1981.
• תורת ההגיון בהלכה: הסיבתיות בהלכה, מוסד הרב קוק, ירושלים, 1986.
• משבר היהדות במדינת היהודים, הוצאת ראובן מס, ירושלים, 1987.
• אמונה לאחר השואה, הוצאת שלם בשיתוף יד ושם, ירושלים, תשס"ו.
• עמו אנכי בצרה, הוצאת שלם בשיתוף יד ושם, ירושלים, תשס"ו.
• אלוהים, אדם והיסטוריה, הוצאת שלם, ירושלים, התש"ע.

На английском

• Towards Historic Judaism (1943)
• Between Yesterday and Tomorrow (1945)
• Judaism: Fossil or Ferment? (1956)
• God, Man, and History (1959)
• Prayer (1962)
• A Jewish Critique of the Philosophy of Martin Buber (1962)
• Man and God: Studies in Biblical Theology (1969)
• Faith After the Holocaust (1973)
• Major Themes in Modern Philosophies of Judaism (1974)
• Crisis and Faith (1976)
• With God in Hell: Judaism in the Ghettos and Death Camps (1979)
• Not in Heaven: The Nature and Function of Halakha (1983)
• HaHalakha, Koha V’Tafkida (1981) [Hebrew] — expanded version of Not in Heaven (above)
• Logic in Halacha (1986) [Hebrew]
• Unity in Judaism (1986)
• Jewish Women in Time and Torah (1990)
• Essential Essays on Judaism (2002), ed. David Hazony

На немецком

• Hume and Deism (1933)
• Was Ist der Talmud? (1938)

На русском

• «[www.machanaim.org/philosof/in_vera.htm Вера после Катастрофы]» (перевод с английского М. Китросской, издательство «Амана», Иерусалим, 1991)
• «Бог, человек и история», перевод с английского М. и Л. Китросских, издательство «Маханаим», Иерусалим, 2010

• «Она не на небесах» (в плане издательства «Маханаим», Иерусалим)

Литература

• Fifty Key Jewish Thinkers, Dan Cohn-Sherbok
• Halakhic Man, Authentic Jew: Modern Expressions of Orthodox Thought From Rabbi Joseph B. Soloveitchik and Rabbi Eliezer Berkovits, Ira Bedzow.
• [lkitross.livejournal.com/93828.html Перевод предисловия Давида Хазони к «God, Man and History»]
• [www.independent.co.uk/news/people/obituary-rabbi-eliezer-berkovits-1551448.html Obituary: Rabbi Eliezer Berkovits], Hyam Maccoby, «The Independent», 15 September 1992
• Меир Рот. Докторская диссертация. — Рамат-Ган: Университет Бар-Илан, 2011. (иврит)
• Меир Рот. [www.toravoda.org.il/node/8226 Гуманная ортодоксия. Алахическое мышление раввина профессора Элиезера Берковича] = אורתודוקסיה הומאנית. מחשבת ההלכה של הרב פרופ' אליעזר ברקוביץ. — Тель-Авив: Акибуц Амеухад, 2013. — 433 с. (иврит)

Время деятельности Беркович, Элиэзер в истории иудаизма
пары таннаи амораи савораи гаоны ришоним ахароним

Отрывок, характеризующий Беркович, Элиэзер

– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.