Берлинер, Эмиль

Эмиль Берлинер
Emil Berliner
изобретатель
Дата рождения:	20 мая 1851(1851-05-20)
Место рождения:	Ганновер, Германия
Дата смерти:	3 августа 1929(1929-08-03) (78 лет)
Место смерти:	Вашингтон, США
Награды и премии:	Медаль Джона Скотта (1897) Медаль Эллиота Крессона (1913) Медаль Франклина (1929)

Эмиль Берлинер (англ. Emile Berliner; 20 мая 1851, Ганновер — 3 августа 1929, Вашингтон) — американский изобретатель.

Биография

Родился в еврейской семье в Ганновере, в 1865 году окончил школу в Вольфенбюттеле.

В 1870 году переехал в США. Увлекся экспериментами с электричеством в области телефонии. В 1877 году получил патент на угольный микрофон и на применение в телефонии принципа неплотных контактов и индукционной катушки. Компания Bell Telephone Company, основанная А. Беллом, приобрела патент и пригласила Берлинера на работу главным специалистом по телефонной технике.

В 1887 году Берлинер запатентовал новое устройство — граммофон. В 1895 году основал Berliner Gramophone — первую компанию, занимавшуюся продажей граммофонных записей. Через два года открыл филиал в Великобритании — Gramophone Company (в настоящее время EMI — одна из крупнейших звукозаписывающих компаний мира), ещё через год — в Германии (Deutsche Grammophon).

Более поздние изобретения Берлинера относятся к авиапромышленности. В 1908 году он сконструировал первый легкий самолетный двигатель со звездообразным расположением цилиндров, а в 1919—1926 построил и успешно испытал в воздухе три вертолёта.

В США Берлинер известен как основатель Общества профилактики заболеваний. Благодаря ему были приняты законодательные акты о пастеризации молока.

Изобретения и патенты Берлинера

Граммофон

В патенте [www.google.com/patents/US372786 U.S. Patent 372 786], выданном правительством США 8 ноября 1887 года, Эмиль Берлинер предложил новый метод для записи и воспроизведения звуков.

Известные к тому времени конструкции аппаратов записи и воспроизведения звука (фонограф Томаса Эдисона и графофон Чичестера Белла и Чарльза Тейнтера) использовали иголку, связанную с реагирующей на звуковые колебания диафрагмой. Иголка передавала колебания на движущийся перед ней лист тонкой фольги (или подобного ей вещества), выдавливая на нём отметки, глубина которых зависела от амплитуды колебаний. Недостатками такого способа являлись:

• слабая амплитуда передаваемых на иголку колебаний, в результате чего записанные звуки были слабыми;
• непропорциональна приложенная к иголке сила глубина царапин на материале, приводящая к искажению звука, тем большего, чем громче был записываемый звук.

Берлинер заменил продавливание в глубину материала гравированием вдоль поверхности. Запись осуществлялась на равномерно вращающийся барабан, покрытый легко царапающимся материалом. Берлинер использовал тонкий слой копоти, как было предложено Леоном Скоттом в 1857 году в его оригинальном механизме под названием «фоноавтограф». Колебания от диафрагмы передавались на иглу, движущуюся в плоскости, касающейся поверхности цилиндра. Слой копоти легко царапался иголкой.

Для воспроизведения полученной записи Берлинер использовал выполненную из прочного материала копию оригинальной записи, которую можно было получить, используя известные к тому времени механические, химические или фотографические методы гравирования. Одним из достоинств такого метода стала возможность делать произвольное количество копий из износостойких материалов, не стирающихся под воздействием считывающей иголки.

Звуковоспроизводящий аппарат имел иголку, которая вставлялась в бороздку на копии записи и при вращении барабана передавала колебания диафрагме. Поскольку иголка чётко следовала бороздке, качество воспроизведения не зависело от упругости самой диафрагмы в той степени, как это было у других воспроизводящих устройств.

Процесс создания копии звукозаписи, полученной на цилиндрической поверхности был достаточно сложен. Своим следующим изобретением (патент [www.google.com/patents/US564586 U.S. Patent 564 586] от 28 июля 1896 года) Берлинер избавился от сложных манипуляций с оригиналом и копией записи, предложив использовать не цилиндр, а плоский диск в качестве звуконосителя. Диск для записи Берлинер сделал прозрачным, а верхний слой копоти заменил на полужидкие чернила, которые давали гораздо более отчётливые бороздки. Теперь, нанеся на диск запись звуковых колебаний, его легко можно было скопировать при помощи фото-гравирования.

Ссылки

• [www.krugosvet.ru/enc/nauka_i_tehnika/transport_i_svyaz/BERLINER_EMIL.html Берлинер, Эмиль] // Энциклопедия «Кругосвет».
• Тихонов А. [rus.625-net.ru/audioproducer/2003/09/recording.htm Звукозапись — самое начало…] — Архив журнала «Звукорежиссёр».
• Артеменко Р. [www.show-master.ru/archive/29/202.shtml Очерки по истории развития звукозаписи] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3878 дней) — история, копия) — Архив журнала «Шоу-Мастер о профессиональной шоу-технике»

Отрывок, характеризующий Берлинер, Эмиль

– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.