Берлинер ансамбль

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
«Берлинер ансамбль»

Здание «Берлинер ансамбль» («Театра на Шиффбауэрдамм»)
Основан

1949

Здание театра
Местоположение

Берлин, Германия

Руководство
Художественный руководитель

Клаус Пайман

Ссылки

[www.berliner-ensemble.de Официальный сайт]

К:Театры, основанные в 1949 годуКоординаты: 52°31′18″ с. ш. 13°23′10″ в. д. / 52.52167° с. ш. 13.38611° в. д. / 52.52167; 13.38611 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=52.52167&mlon=13.38611&zoom=12 (O)] (Я)

«Берли́нер анса́мбль» (нем. Berliner Ensemble — «Берлинский ансамбль») — драматический театр в Берлине, основанный в 1949 году, один из самых знаменитых театров Германии, получивший всемирную известность благодаря постановкам пьес своего основателя — Бертольта Брехта; стал практическим воплощением его теории «эпического театра». С 1954 года «Берлинер ансамбль» размещается в здании Театра на Шиффбауэрдамм в центре немецкой столицы (площадь Бертольта Брехта, 1).





История

Первые годы

Театр «Берлинер ансамбль» фактически был создан Бертольтом Брехтом поздней осенью 1948 года[1]. Оказавшийся после своего возвращения в Европу из США человеком без гражданства и без постоянного места жительства[2] Брехт и его жена — актриса Хелена Вайгель в октябре 1948 года были тепло встречены в восточном секторе Берлина. Театр на Шиффбауэрдамм, который Брехт и его соратник Эрих Энгель обживали ещё в конце 20-х годов (в этом театре, в частности, в августе 1928 года Энгель осуществил первую постановку «Трёхгрошовой оперы» Брехта и К. Вайля[3]), был занят труппой «Фольксбюне», чьё здание оказалось полностью разрушено; Брехт не счёл возможным выживать возглавляемый Фрицем Вистеном коллектив, и на ближайшие пять лет его труппу приютил Немецкий театр[4].

«Берлинер ансамбль» создавался как студийный театр при Немецком театре, который незадолго перед тем возглавил вернувшийся из эмиграции Вольфганг Лангхоф[4]. Разработанный Брехтом и Лангхофом «Проект студийного театра» предполагал в первый сезон привлечение из эмиграции «путём кратковременных гастролей» именитых актёров, в том числе Терезы Гизе, Леонарда Штеккеля и Петера Лорре. В дальнейшем предполагалось «создание на этой основе своего ансамбля»[4].

К работе в новом театре Брехт привлёк своих давних соратников — режиссёра Эриха Энгеля, художника Каспара Неера, композиторов Ганса Эйслера и Пауля Дессау[5]. Вместе с тем многие, кого хотел видеть в своём театре Брехт, не откликнулись на его приглашение, в том числе оказавшиеся в эмиграции в США Эрвин Пискатор и Петер Лорре; Фриц Кортнер, для которого Брехт хотел поставить «Жизнь Галилея», отдал предпочтение американской зоне оккупации[5]. Труппу первоначально составили актёры Немецкого театра, в том числе Пауль Бильдт, и цюрихского «Шаушпильхауза», вернувшиеся вместе с Брехтом из эмиграции, в их числе и Тереза Гизе[1][6]. Он приглашал в труппу и совсем молодых актёров, ещё не имевших сценического опыта, но и не испорченных, с точки зрения «эпического» стиля исполнения, специальным образованием[7]. О послевоенном немецком театре Брехт отзывался нелицеприятно: «…Внешние эффекты и фальшивая чувствительность стали главным козырем актёра. Образцы, достойные подражания, сменились подчёркнутой пышностью, а подлинная страсть — наигранным темпераментом»[7]. Борьбу за сохранение мира Брехт считал важнейшей задачей для любого художника, и эмблемой театра, размещённой на его занавесе, стал голубь мира Пабло Пикассо[1].

В январе 1949 года состоялась премьера пьесы Брехта «Мамаша Кураж и её дети», в совместной постановке Эриха Энгеля и автора; в роли Кураж выступила Хелена Вайгель, Катрин играла Ангелика Хурвиц, Повара — Пауль Бильдт[1][8]. Спектакль имел исключительный успех, его создатели и исполнители главных ролей были удостоены Национальной премии; в 1954 году «Мамаша Кураж», уже с обновлённым составом (Повара играл Эрнст Буш, Священника — Эрвин Гешоннек) была представлена на Всемирном театральном фестивале в Париже и получила 1-ю премию — за лучшую пьесу и лучшую постановку (Брехт и Энгель)[9].

1 апреля 1949 года Политбюро СЕПГ приняло решение: «Создать новый театральный коллектив под руководством Елены Вайгель. Этот ансамбль начнёт свою деятельность 1 сентября 1949 года и сыграет в сезон 1949—1950 годов три пьесы прогрессивного характера. Спектакли будут играться на сцене Немецкого театра или Камерного театра в Берлине и включаться в течение шести месяцев в репертуар этих театров»[9]. 1 сентября и стало официальным днём рождения театра «Берлинер ансамбль»[6][10]; «тремя пьесами прогрессивного характера», поставленными в 1949 году, оказались «Мамаша Кураж» и «Господин Пунтила» Брехта и «Васса Железнова» А. М. Горького, с Гизе в главной роли[1]. Спектакли труппа Брехта давала на сцене Немецкого театра, много гастролировала в ГДР и в других странах. В 1954 году коллектив получил в своё распоряжение здание Театра на Шиффбауэрдамм.

«Берлинер ансамбль» создавался как репертуарный театр; в своей художественной практике он следовал теории «эпического театра» Брехта, как при жизни драматурга, так и после его смерти. В театре шли почти все его пьесы, в том числе поставленные самим Брехтом. Ведущими актёрами театра с первых лет были Хелена Вайгель, Эрнст Буш и Эрвин Гешоннек; очень скоро получили признание и более молодые актёры — Ангелика Хурвиц, Регина Лутц, Эрнст Отто Фурманн[1][11]. Хотя идейным вдохновителем театра был Брехт, официально его возглавляла в качестве интенданта, с момента основания и до своей смерти в мае 1971 года, Хелена Вайгель[1]. Главным художником театра с 1954 по 1981 год был Карл фон Аппен[12].

Репертуар

«Берлинер ансамбль» после Брехта

После смерти Брехта в августе 1956 года художественным руководителем театра (при интендантстве Хелены Вайгель) стал Эрих Энгель[14]; обязанности главного режиссёра коллективно исполняли молодые ученики Брехта — Петер Палич, Бенно Бессон и Манфред Векверт[15].

В мае 1957 года, уже в качестве «прославленного театра» «Берлинер ансамбль» гастролировал в СССР и произвёл неизгладимое впечатление[16]. Гастроли открывал поставленный Энгелем и Брехтом спектакль «Жизнь Галилея» (с Эрнстом Бушем в главной роли), по поводу которого П. А. Марков писал: «Мы увидели спектакль, тщательно и любовно отделанный в каждой его детали… Режиссура безошибочно знает, на какой момент действия должно быть направлено особое внимание зрителя. Она не допускает на сцене ни одного лишнего аксессуара. Точное и очень простое декоративное оформление — полированные коричневые высокие стены — оставляет свободной широкую, просторную сценическую площадку и лишь отдельными скупыми деталями обстановки передает атмосферу эпохи. Так же целесообразно, скупо, но верно строятся и мизансцены. В них удобно и хорошо играть актёрам. Сценические образы, вплоть до эпизодических, разработаны с той же тщательностью и придирчивой требовательностью, которые свойственны спектаклю в целом»[17].

«Берлинер ансамбль» стал лучшим пропагандистом как драматургии Брехта, так и его театральной теории, оказав значительное влияние на театральное искусство других стран[18]. Во время вторых гастролей театра в СССР, в 1968 году, Марков отмечал, что, превратившись за 20 лет своего существования в «брехтовскую академию», «Берлинер ансамбль» не впал в догматическую замкнутость, остаётся живым и постоянно обновляющимся, сохраняя при этом не только единство художественных принципов, но и свой взгляд на мир, своё мироощущение[18]. В 60-х годах одним из лучших спектаклей театра был шекспировский «Кориолан»[19].

В 60-70-х годах на сцене «Берлинер ансамбль» блистали Гизела Май и Эккехард Шалль.

Избранный репертуар

Современность

После Хелены Вайгель в 1971 году театр возглавила Рут Бергхауз; её попытки открыть сцену «Берлинер ансамбль» для экспериментов, вызвали недовольство как у коллектива театра, так и у зрителей, и в 1977 году её сменил Манфред Векверт, работавший в театре ещё при Брехте[20]. В 1991 году Векверт ушёл в отставку, долгое время театр пребывал в кризисе: в 1992—1994 годах сменились два состава коллективного руководства, а в следующие несколько лет — три художественных руководителя[3]. Первое коллективное руководство состояло из режиссёров Маттиаса Лангхофа, Фрица Марквардта, Петера Палича и Петера Цадека и драматурга Хайнера Мюллера, но через три года от него остался только Мюллер; после его смерти в 1995 году театр возглавил актёр Мартин Вуттке, которого, однако, уже через год сменил Штефан Сушке. Наконец в 1999 году театр возглавил Клаус Пайман[3].

В настоящее время «Берлинер ансамбль», он же «Театр на Шиффбауэрдамм» (нем. Theather am Schiffbauerdamm), является обществом с ограниченной ответственностью, с единственным участником — Клаусом Пайманом.

Наряду с Пайманом, основным режиссёром «Берлинер ансамбль» является Манфред Карге. Пайман привлекает к сотрудничеству самых разных режиссёров, и именитых, как Петер Штайн, Петер Цадек и Роберт Уилсон, и молодых[21].

Основу репертуара театра по-прежнему составляют пьесы Б. Брехта: в новых постановках идут «Мамаша Кураж и её дети», «Трёхгрошовая опера», «Кавказский меловой круг», «Страх и отчаяние в Третьей империи», «Швейк во Второй мировой войне» и другие[21].

По-прежнему в репертуаре преобладает драматургия XX века: помимо Брехта, «Берлинер ансамбль» ставит Томаса Бернхарда, Макса Фриша, Сэмюэла Беккета; но присутствует и классика: У. Шекспир, Г. Э. Лессинг, И. В. Гёте; в репертуаре театра — и «Вишнёвый сад» А. П. Чехова, и вновь — «Васса Железнова» А. М. Горького[21].

Напишите отзыв о статье "Берлинер ансамбль"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Берлинер ансамбль // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 1.
  2. ↑ Шумахер, 1988, с. 186.
  3. ↑ 1 2 3 [www.berliner-ensemble.de/geschichte Geschichte] (нем.). Berliner Ensemble (официальный сайт). Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CJb8hAii Архивировано из первоисточника 20 ноября 2012].
  4. ↑ 1 2 3 Шумахер, 1988, с. 197—198.
  5. ↑ 1 2 Шумахер, 1988, с. 207.
  6. ↑ 1 2 Шумахер, 1988, с. 212.
  7. ↑ 1 2 Шумахер, 1988, с. 200.
  8. ↑ Эткинд Е. Мамаша Кураж и её дети // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах. — М.: Искусство, 1964. — Т. 3.
  9. ↑ 1 2 Шумахер, 1988, с. 267.
  10. ↑ Шнеерсон Г. М. [sites.google.com/site/ernstbush/ernst-bus-i-ego-vrema/soderzanie/vozvrasenie---2 Эрнст Буш и его время]. — М., 1971. — С. 176—177.
  11. ↑ Клюев В. Г. Брехт, Бертольт // Театральная энциклопедия (под ред. С. С. Мокульского). — М.: Советская энциклопедия, 1961. — Т. 1.
  12. ↑ Aune Renk [bundesstiftung-aufarbeitung.de/wer-war-wer-in-der-ddr-%2363%3B-1424.html?ID=64 Appen, Karl von] // Wer war wer in der DDR?. — Berlin: Ch. Links, 2010. — Вып. 1. — ISBN 978-3-86153-561-4.
  13. ↑ Шумахер, 1988, с. 176—300.
  14. ↑ Энгель, Эрих // Театральная энциклопедия (под ред. П. А. Маркова). — М.: Советская энциклопедия, 1961—1965. — Т. 5.
  15. ↑ [bundesstiftung-aufarbeitung.de/wer-war-wer-in-der-ddr-%2363%3B-1424.html?ID=2593 Palitzsch, Peter] // Wer war wer in der DDR?. — Berlin: Ch. Links, 2010. — Вып. 1. — ISBN 978-3-86153-561-4.
  16. ↑ Таршис Н. А. Учёба у Брехта // Таршис Н. А. Музыка драматического спектакля. — СПб.: Издательство СПбГАТИ, 2010. — С. 52.
  17. ↑ Марков П. А. «Жизни Галилея». Берлинер ансамбль в Москве // Марков П. А. О театре: В 4 т.. — М.: Искусство, 1977. — Т. 4. Дневник театрального критика: 1930—1976. — С. 265.
  18. ↑ 1 2 Марков. На спектаклях, 1977, с. 475—476.
  19. ↑ Марков. На спектаклях, 1977, с. 476—479.
  20. ↑ Марков. На спектаклях, 1977, с. 476—477.
  21. ↑ 1 2 3 [www.berliner-ensemble.de/repertoire/autor Repertoire]. Berliner Ensemble (официальный сайт). Проверено 19 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CJbFMbGc Архивировано из первоисточника 20 ноября 2012].

Литература

  • Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. — М.: Радуга, 1988. — С. 186. — ISBN 5-05-002298-3.
  • Марков П. А. На спектаклях Берлинского Ансамбля // Марков П. А. О театре: В 4 т.. — М.: Искусство, 1977. — Т. 4. Дневник театрального критика: 1930—1976.
  • Christoph Funke und Wolfgang Jansen: Theater am Schiffbauerdamm. Die Geschichte einer Berliner Bühne. Links Verlag, Berlin 1992 ISBN 3-86153-047-3
  • Friedrich Dieckmann (Hrsg.): Die Plakate des Berliner Ensembles 1949—1989. Europäische Verlags-Anstalt, Hamburg 1992 ISBN 3-434-50013-8

Ссылки

  • [www.berliner-ensemble.de Официальный сайт]
Основное
Пьесы
Ваал | Барабаны в ночи | Человек есть человек | Трёхгрошовая опера | Винтовки Тересы Каррар | Расцвет и падение города Махагони | Святая Иоанна скотобоен | Горации и Куриации | Страх и отчаяние в Третьей империи | Мамаша Кураж и её дети | Жизнь Галилея | Господин Пунтила и его слуга Матти | Швейк во Второй мировой войне | Карьера Артуро Уи, которой могло и не быть | Добрый человек из Сычуани | Кавказский меловой круг | Турандот, или Конгресс обелителей
Рассказы и новеллы

Отрывок, характеризующий Берлинер ансамбль

– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Берлинер_ансамбль&oldid=79222109»