Берлинский воздушный мост

Берлинский воздушный мост (нем. Berliner Luftbrücke) — название операции западных союзников по авиаснабжению Западного Берлина продовольствием во время блокады города со стороны СССР. Берлинский воздушный мост просуществовал с 24 июня 1948 года по 12 мая 1949 года.

История

В ответ на Лондонское совещание шести держав, положившее начало процессу образования ФРГ, которое Советский Союз рассматривал как нарушение Потсдамского соглашения, 1 апреля 1948 года за подписью главы советской военной администрации в Германии В. Д. Соколовского вышел приказ о краткосрочном закрытии границ советской зоны оккупации. Западные союзники были вынуждены снабжать в это время свои гарнизоны в Берлине по воздуху. Этот инцидент впоследствии получил название «малой» блокады Берлина.

В период между 31 марта и 10 апреля 1948 года СССР потребовал, чтобы все поезда, идущие в Берлин из западных зон, подвергались досмотру. Впоследствии, 12 июня из-за ремонтных работ было прекращено дорожное сообщение с Западным Берлином, затем 21 июня прекратилось речное сообщение, и 24 июня — железнодорожное сообщение из-за «технических проблем».

Советские историки утверждали, что сепаратно проведённая 20 июня 1948 года в трёх западных секторах Германии денежная реформа побудила советскую администрацию к ответным действиям. В целях предотвращения наплыва старых рейхсмарок в советской зоне оккупации Германии 23 июня также была проведена денежная реформа. В ответ на заявление СССР о распространении действия своей денежной реформы на всю территорию Берлина западные союзники ввели в обращение в западных секторах Берлина немецкую марку. Несогласованные действия бывших союзников по этому вопросу стали лишь поводом к более серьёзным мерам, приведшим к блокаде Берлина. В сообщении телеграфного информационного агентства «АДН» (нем. Allgemeiner Deutscher Nachrichtendienst), созданного в советской зоне оккупации, говорилось, что прекращение движения грузового и легкового транспорта в Берлин и из него вызвано техническими сложностями.

Ещё в ночь с 23 на 24 июня 1948 года была прервана подача электроэнергии с электростанции в Гольпа-Цшорневиц в западные районы Берлина. Вслед за этим ранним утром 24 июня последовало прекращение автомобильного, водного и железнодорожного сообщения между западной и восточной частью Берлина. В это время в западных секторах лежащего в руинах Берлина проживало около 2,2 млн человек, полностью зависимых от внешних поставок продовольствия.

Правительства западных держав ожидали негативную реакцию на денежную реформу со стороны СССР, но к блокаде Берлина оказались совершенно не готовы и вынуждены были даже рассматривать возможность сдачи Берлина советским властям и вывода своих войск из Берлина. Глава военной администрации американской зоны оккупации Германии генерал Люсиус Д. Клей решительно выступал за дальнейшее пребывание союзнических войск в Берлине. Он предложил прорвать блокаду с использованием танков. Однако президент США Гарри Трумэн отверг эту идею, посчитав, что такой подход к берлинской проблеме может спровоцировать новую войну.

Воздушный коридор

В отличие от наземного, воздушное сообщение регулировалось специальным договором, предоставлявшим в исключительное пользование западных союзников воздушный коридор шириной в 32 км. Решение об организации авиаснабжения Берлина принималось на уровне командующего ВВС США Кёртиса ЛеМэя. К операции был привлечён генерал-лейтенант Уильям Х. Таннер, который организовал в своё время функционировавший в течение нескольких лет воздушный мост «Хамп» (англ. The Hump) в Гималаях для снабжения войск Чан Кайши. 23 июля 1948 года генерал Таннер возглавил командование воздушным мостом в Берлине.

В ходе переговоров с британскими ВВС выяснилось, что Великобритания уже приступила к снабжению своего контингента по воздуху, и положительно относится к дальнейшему развёртыванию этих мер. После так называемой «малой» блокады весной 1948 года британцы провели собственные расчёты на случай новой блокады Берлина, которые показали, что они смогут самостоятельно снабжать по воздуху не только собственные войска, но и население Берлина. На основании этих данных глава военной администрации США Клей принял решение об открытии воздушного моста для снабжения продовольствием населения Берлина.

Запуск воздушного моста

Первый рейс в Берлин по воздушному мосту состоялся ещё вечером 23 июня. Транспортным самолётом, загруженным картофелем, управлял американский пилот гражданской авиации Джек О. Беннетт. 25 июня генерал Клей издал приказ о создании берлинского воздушного моста, а 26 июня в аэропорту Темпельхоф приземлился первый военный самолёт США, положивший начало операции «Vittles»(«Провиант»). Операция британских ВВС под названием «Plain Fare» стартовала двумя днями позже. Сначала американцы запустили по воздушному мосту небольшие самолёты C-47 «Скайтрэйн». Позднее стали использоваться и другие модели.

Вскоре стало очевидно, что существовавшая транспортная система воздушного моста, включая самолёты, взлётно-посадочные полосы, техническое обслуживание, разгрузку и планирование маршрутов не в силах справиться с таким увеличением объёма перевозок.

Оптимизация работы воздушного моста

Первоначально планировавшийся объём ежедневных поставок грузов в Берлин составлял 750 тонн. Однако благодаря реорганизации, проведённой генералом Уильямом Х. Таннером, уже с конца июля 1948 года в Берлин по воздуху ежедневно доставлялось более 2 000 тонн грузов. 15-16 апреля 1949 года был поставлен рекорд: за 24 часа было совершено 1 398 рейсов и перевезено 12 849 тонн грузов. Помимо продовольствия (сухое молоко, порошковое картофельное пюре и мука) на самолётах доставлялся уголь для отопления и производства электроэнергии, а также бензин, медикаменты и другие необходимые городу предметы.

Такие большие объёмы грузоперевозок стали возможны только благодаря чётко продуманной системе: три воздушных коридора использовались в одностороннем движении: самолёты прибывали в Берлин по северному (из Гамбурга) и южному (из Франкфурта-на-Майне) коридорам, а возвращались по центральному (в Ганновер). В полёте по коридору самолёты занимали пять уровней. Каждому пилоту предоставлялась только одна попытка посадки. Если она не удавалась, самолёт вместе со всем грузом отправлялся обратно. Благодаря этой системе самолёты в Берлине садились каждые три минуты. Пребывание самолёта на земле было сокращено с 75 до 30 минут.

Помимо британцев и американцев в работе берлинского воздушного моста приняли участие пилоты из Австралии, Новой Зеландии, Канады и Южной Африки. Франция не участвовала в воздушном мосте, поскольку её ВВС были заняты в Индокитайской войне. Для снабжения собственных гарнизонов французы даже использовали Юнкерсы Ю 52. Франция дала согласие на строительство в своём секторе нового аэропорта Тегель, которое было завершено в рекордные сроки — за 90 дней. Для этого французы даже взорвали мешавшую посадке самолётов мачту берлинской радиостанции «Berliner Rundfunk» (Радио ГДР), находившейся в ведении советской администрации, что привело к дальнейшим осложнениям в отношениях.

Закрытие моста

Блокада Западного Берлина была снята 12 мая 1949 года в 00.01, и снабжение Берлина по земле и воде было восстановлено.

С июня 1948 года по май 1949 года было перевезено около 2,34 млн тонн грузов (из которых 1,78 млн тонн силами США), которые составили 1,44 млн тонн угля, 490 000 тонн продовольствия и 160 000 тонн строительных материалов для перестройки аэропортов и строительства новой ТЭЦ в Рулебене, названной позднее в честь первого бургомистра Западного Берлина Эрнста Рейтера. Продовольствие в целях экономии веса поставлялось в порошках.

По воздушному мосту доставлялись только самые необходимые предметы потребления. Качество снабжения населения в это время было хуже времён войны. Вследствие недостаточного топливного обеспечения, истощения населения вследствие плохого питания и дефицита медикаментов зимой 1948—1949 годов резко выросли показатели инфекционной заболеваемости и смертности.

Изюмные бомбардировщики

Это прозвище самолёты, участвовавшие в работе берлинского воздушного моста, получили благодаря Гейлу Хелворсену и его последователям. Хелворсен привязывал к маленьким парашютикам из носовых платков сладости — плитки шоколада и жевательную резинку из своего пайка — и сбрасывал их перед посадкой в Темпельхофе ожидающим у края лётного поля берлинским детям. Когда из берлинских газет о тайных сбросах сладких грузов узнало начальство Хелворсена, к акции подключились другие военные лётчики и простые американцы, которые организовали сбор сладостей в поддержку операции «Operation Little Vittles» («Малый провиант»).

Памятники

О событиях 1948—1949 годов в Берлине напоминает установленный в 1951 году на площади Воздушного моста возле берлинского аэропорта Темпельхоф памятник жертвам воздушного моста, созданный Эдуардом Людвигом. Аналогичные памятники были позднее установлены в аэропорту Франкфурта и на военном аэродроме в Целле.

Аэропорты

Большинство лётных полей, где приземлялись самолёты, изначально представляли собой неукреплённые посадочные полосы с дерновым покрытием, которые в ходе операции были укреплены. Так, в новом аэропорту Тегель за три месяца появилась самая длинная на тот момент ВПП Европы длиной 2 400 м.

15-я годовщина воздушного моста. Визит Джона Кеннеди в Берлин

По случаю 15-летия берлинского воздушного моста, вскоре после возведения Берлинской стены Западный Берлин впервые посетил президент США Джон Кеннеди. 26 июня 1963 года, выступая с речью у ратуши в Шёнеберге, своей ставшей знаменитой фразой «Я — берлинец», произнесённой на немецком языке (нем. Ich bin ein Berliner), он выразил солидарность американского народа с жителями Берлина и заявил о дальнейшей поддержке Берлина.

См. также

• Операция «Манна»

Библиография

• Heiner Wittrock: Fliegerhorst Wunstorf, Teil 2 (1945—1998). Herausgeber: Stadt Wunstorf
• Gerhard Keiderlind: Rosinenbomber über Berlin. Dietz Verlag Berlin, 1998, ISBN 3-320-01959-7
• Wolfgang Huschke: Die Rosinenbomber. Metropol Verlag, 1999, ISBN 3-932482-17-4
• Ulrich Kubisch u. a. für Deutsches Technikmuseum: Auftrag Luftbrücke. Nicolai Verlag, 1998, ISBN 3-87584-692-3
• John Provan: Big Lift. Edition Temmen, 1998, ISBN 3-86108-706-5
• Walter Lehweß-Litzmann: «Absturz ins Leben», Dingsda-Verlag, Querfurt 1994, ISBN 3-928498-34-7

Ссылки

• [www.br-online.de/wissen-bildung/collegeradio/medien/geschichte/luftbruecke/glossar/ Глоссарий Баварского Радио и ТВ по теме «Воздушный мост»] (нем.)(недоступная ссылка с 23-09-2014 (3500 дней))

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Берлинский воздушный мост

Отрывок, характеризующий Берлинский воздушный мост

– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…