Берлинское путешествие Моцарта

Берлинское путешествие — одно из самых последних концертных турне композитора Вольфганга Амадея Моцарта, в которое он отправился весной 1789 года. В ходе этой поездки Моцарт посетил Прагу, Лейпциг, Потсдам и Берлин.

Повод к поездке

Весной 1789 года друг и ученик Моцарта, князь Карл Лихновский, собираясь в поездку по делам в Берлин, предложил Моцарту бесплатное место в своём экипаже, на что Моцарт с радостью согласился. Прусский король Фридрих Вильгельм II был большим любителем музыки, и его возможное покровительство пробудило в Моцарте надежду заработать достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами, столь тяготящими его. У Моцарта не было денег даже на дорожные расходы: он был вынужден просить взаймы 100 флоринов у своего друга Франца Хофдемеля.

Отправление

Отъезд из Вены последовал 8 апреля 1789 года. За день до отъезда (7 апреля) во дворце у князя Эстерхази была исполнена моцартовская обработка Мессии (K.572) Генделя. 10 апреля, на страстную пятницу, в полдень, они прибыли в Прагу. Почти никого из своих старых друзей Моцарт дома не застал — Жозефа Душек уехала в Дрезден. Зато у театрального импресарио Гуардазони, для которого Моцарт двумя годами ранее написал «Дон Жуана», он договорился о контракте на сочинение новой оперы для Пражского сословного театра за 200 дукатов гонорара и 50 дукатов проездных. Однако, в этом же году Гуардазони уехал в Варшаву, и этот контракт никогда не был выполнен. От одного своего знакомого Моцарт узнал, что король Фридрих Вильгельм узнал о приезде Моцарта в Берлин, и уже ждёт его.

Города маршрута

Дрезден

12 апреля они прибыли в Дрезден, где Моцарт сразу же после приезда посетил Жозефу Душек, которая жила в семье Иоганна Леопольда Ноймана, игравшего важную роль в литературной и музыкальной жизни Дрездена. Нойман ввёл Моцарта в дрезденские музыкальные круги. Здесь следует отметить старшего апелляционного советника Христиана Готфрида Кёрнера, хорошего друга Фридриха Шиллера. Моцарт неоднократно бывал в доме Кёрнера; во время одного из визитов, за импровизацией, Моцарт даже забыл об обеде. Здесь же свояченица Кёрнера Дорис Шток сделала свой известный рисунок Моцарта серебряным карандашом.

13 апреля в квартире, где жил Моцарт, состоялся квартетный вечер, на котором, кроме квартетов, Жозефа Душек исполнила арии из «Свадьбы Фигаро» и «Дон Жуана». На следующий день, вечером 14 апреля у курфюрста Фридриха Августа III состоялся концерт, на котором Моцарт сыграл свой новый концерт для фортепиано Ре мажор (K.537), и на следующий день получил в подарок красивую табакерку. 15 апреля Моцарт был на обеде у русского посла Александра Михайловича Белосельского, после чего участвовал в соревновании по игре на органе и победил в нём эрфуртского органиста Иоганна Вильгельма Гесслера. Путешественники покинули Дрезден 18 апреля и направились в Лейпциг.

Лейпциг

Прибыв в Лейпциг 20 апреля, Моцарт познакомился с кантором церкви святого Фомы, бывшим учеником Баха, Иоганном Фридрихом Долесом. 22 апреля, там же, в церкви святого Фомы, Моцарт играл на органе перед многими прихожанами. При этом Долес и тогдашний органист Гёрнер стояли рядом с ним и переключали регистры. Долес был настолько восхищен игрой Моцарта, что ему казалось, будто воскрес его учитель, Иоганн Себастьян Бах. В знак благодарности за игру на органе, Долес со своим хором мальчиков исполнил для Моцарта мотет Баха «Singet dem Herrn ein neues Lied» (BWV 225). При этом, согласно Рохлицу, после исполнения мотета, Моцарт якобы воскликнул: «Вот ведь есть же еще нечто, откуда можно кое-чему научиться», а затем попросил ноты остальных мотетов, для изучения.

Потсдам и Берлин

22 или 23 апреля Моцарт выехал в Потсдам, где находилась резиденция короля. Фридрих Вильгельм II знал и любил музыку Моцарта, в особенности — его квартеты. Однако несмотря на благосклонность короля, Моцарт столкнулся с интригами придворных музыкантов, особенно — придворного капельмейстера Дюпора. Несмотря на это, Моцарт был приглашен играть на придворных концертах перед королём.

8 мая Моцарт на некоторое время вернулся к своим друзьям в Лейпциг, где 12 мая по их настоянию он дал концерт. Концертная программа состояла исключительно из музыки Моцарта: фортепиано концерты К.456 и К.503, два арии для сопрано (К.505, К.528), которые исполнила Жозефа Душек, фантазия для фортепиано К.475 и две неизвестные симфонии. Концерт, организованный в короткие сроки, в финансовом плане оказался неудачным: половина посетителей пришла по контрамаркам. Моцарт пишет домой, что «с точки зрения аплодисментов и славы этот концерт был абсолютно великолепен, но прибыль была скудной». Князь Лихновский, который путешествовал с Моцартом всё это время, покинул Лейпциг в середине мая, уехав в Вену, и дальше Моцарт путешествовал один. Моцарт задержался в Лейпциге до 17 мая. Его задержка была вызвана, в частности, нехваткой лошадей, доступных для путешествий.

Моцарт вернулся в Берлин 19 мая. В тот же вечер он побывал в Национальном театре на представлении своей оперы «Похищение из сераля». С этим представлением связан исторический анекдот, который может иметь под собой реальную основу: якобы, Моцарт сел рядом с оркестром, и во время арии Педрильо (№ 13), когда вторая скрипка сыграла Ре-диез вместо Ре, Моцарт будто бы воскликнул: «Извольте брать Ре, черт возьми!». Его узнали в конце акта пригласили на сцену, при этом исполнительница роли Блонды взяла с него обещание пройти вместе с ней роль.

Согласно другому анекдоту, у Моцарта в театре произошла встреча с 16-летним Людвигом Тиком. Якобы, Тик пришел в театр задолго до начала представления, и увидел маленького подвижного человека, который раскладывал партии по пюпитрам. У них завязался разговор о театре и опере, причем Тик в конце концов выразил восхищение искусством Моцарта. «Итак, вы часто слушаете оперы Моцарта и любите их? — спросил незнакомец, — это очень мило с вашей стороны, молодой человек». Во время беседы театр наполнялся, и в конце концов этого человека позвали на сцену. Только тогда Тик понял, что общался с самим Моцартом.

23 мая одиннадцатилетний ученик Моцарта Иоганн Гуммель давал в Берлине концерт, не зная о присутствии на нём своего учителя. Когда он обнаружил Моцарта среди слушателей, то после того, как закончил играть, кинулся к Моцарту, и, нежно приветствуя, обнял его. 26 мая Моцарт играл перед королевой. Историю о том, будто бы в Берлине Моцарт получил приглашение стать во главе придворной капеллы с содержанием в 3 тысячи талеров, музыковеды относят к области фантазии, как и сентиментальную причину отказа — будто бы из уважения к Иосифу II. Тем не менее, король подарил Моцарту 100 фридрихсдоров (около 900 флоринов) и сделал заказ на шесть простых фортепьянных сонат для своей дочери и шесть струнных квартетов для себя самого. Однако, с этим заказом не всё ясно: единственный источник, в котором говорится о том, что Моцарт «тем временем пишет» или «напишет» — письмо Пухбергу, которое Моцарт писал с 12 по 14 июля 1789 года, но там Моцарт говорит не о заказе, а о своем намерении написать эти произведения.

28 мая Моцарт отправился в обратный путь через Дрезден и Прагу, и вернулся в Вену 4 июня.

Итоги поездки

Несмотря на всю тщательность стараний Моцарта, итоги поездки, как в финансовом, так и в творческом плане, были скудны. Даже он сам находил свою поездку в Германию неудачной по итогам. Причины этого он приводит в своём письме Констанции от 23 мая 1789 года:

[…] Во-вторых, Лихновский, поскольку он должен был спешить, рано покинул меня, и я, следовательно, был вынужден в этом дорогом Потсдаме тратиться самостоятельно; в-третьих, я оказался вынужден одолжить ему 100 флоринов, так как его кошелёк отощал. Отказать ему было неудобно. Ты знаешь почему. В-четвертых, академия в Лейпциге, как я всегда говорил, плохо удалась, следовательно, я почти напрасно проделал 32 мили и обратный путь […] — Здесь на одной академии много не заработаешь, и во-вторых, королю это не нравится.

Проделанный путь

От Вены до Берлина Моцарт проделал путь, примерно равный 625 километрам. Ниже приведены дорожные расстояния между городами:

• Вена-Прага — 251 км.
• Прага-Дрезден — 118 км.
• Дрезден-Лейпциг — 102 км.
• Лейпциг-Берлин — 153 км.

Литература

• Аберт Г. [www.libclassicmusic.ru/book_7.html В. А. Моцарт] / Пер. с нем., вступ. статья, коммент. К. К. Саквы. — 2-е изд.. — М.: Музыка, 1990. — Т. 4. — 559 с. — ISBN 5-7140-0213-6.

• Эйнштейн А. [www.libclassicmusic.ru/book_14.html Моцарт: Личность. Творчество] / Научн. ред. перевода Е. С. Черной. — М.: Музыка, 1977. — 455 с. — 12 000 экз.
• Чёрная Е. С. Моцарт. Жизнь и творчество. — 2-е изд. — М.: «Музыка», 1966. — 376 с. — 55 000 экз.
• Вольфганг Амадей Моцарт. Письма = Wolfgang Amadeus Mozart. Briefe / Составление, введение и редакция переводов — А. Розинкина. — М.: «Аграф», 2000. — 448 с. — (Волшебная флейта. Исповедь звезды). — 2000 экз. — ISBN 5-7784-0120-5.
• Rushton J. Mozart / edited by Stanley Sadie. — Oxford University Press, Inc., 2006. — 327 p. — (The master musicians). — ISBN 978-019-518264-4.
• Solomon M. Mozart: A life. — New York: HarperCollins Publishers, 1996. — 640 p. — ISBN 0-06-092692-9.

Отрывок, характеризующий Берлинское путешествие Моцарта

– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!