Берман, Дэвид
| Дэвид Берман | |
| англ. David Berman | |
| Род деятельности: | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Дэвид Берман (англ. David Berman; 1903, Одесса, Херсонская губерния, Российская империя — 16 июня 1957, Лас-Вегас, Невада, США) — американский гангстер, известный под прозвищем «Дейви-еврей» (англ. Davie the Jew). Действовал на территории штата Айова, городов Нью-Йорк и Миннеаполис (Миннесота), позднее Лас-Вегаса (Невада) с 1916 по 1957 годы. Представитель еврейской мафии середины XX века в США. Один из пионеров индустрии азартных игр в Лас-Вегасе. Был партнёром Багси Сигела в отеле «Фламинго» и одним из немногих бандитов своей эпохи умерших ненасильственной смертью (во время операции).
Содержание
Биография
Берман родился в еврейской семье в Российской империи в Одессе, ныне Украина. Его отец, одно время учившийся на раввина в иешиве, был скрипачом. Когда Дэвид был ещё маленьким ребёнком, его отец отправился в США и поселился в городе Эшли (Северная Дакота),[1] на земле предоставленной бароном Морисом де Гиршом Еврейскому колонизационному обществу. Позже Берман послал за женой и детьми. Мать Дэвида, как сообщается, выйдя из поезда пришла в ужас, поняв, что благодаря затее мужа променяла южное тепло Одессы на ледяной холод Великих равнин.
После провала планов обустройства в Северной Дакоте Берманы переехали в Су-Сити (штат Айова), где Дэвид начал свою карьеру как гангстер. В возрасте 13 лет он воглавил банду подростков, занимавшихся мелким вымогательством. Повзрослев стал грабить банки. Обзаведясь связями с преступной семьёй Дженовезе, он переехал в Миннеаполис, где занялся букмекерскими операциями, конкурируя с местными боссами мафии Кидом Канном из еврейского района Норт-Сайд, а также ирландцами Томми Бэнксом и Эдди Морганом. Ближайшими подручными Бермана в те годы были Израэль «Ледоруб Вилли» Олдермен, прославившийся жестокими убийствами ряда еврейских гангстеров из Северного Миннеаполиса, и брат Дейви «Чики» Берман (англ. "Chickie" Berman). Установив близкие отношения с тогдашним мэром Миннеаполиса Марвином Л. Клайном, Берман сумел стать главным боссом индустрии азартных игр в городе. Помимо букмекерства и нелегальных казино банда «Дейви-еврея» занималась бутлегерством и другими видами незаконной деятельности. После отмены в США «сухого закона» значение азартных игр особенно выросло и они стали главным источником дохода Бермана.
В 1930-х годах Миннеаполис был известен как «столица антисемитизма в США». Неудивительно, что именно этот город стал главным центром пронацистской организации «Серебряные рубашки», созданной в начале 1933 году спиритуалистом Уильямом Дадли Пелли, поклонником Гитлера, ненавидевшим коммунистов, евреев и негров. Члены банды Бермана несколько раз жестоко разгоняли собрания и митинги приверженцев Пелли, добившись в конце концов прекращения деятельности «Серебряных рубашек» в Миннеаполисе. После начала Второй мировой войны Берман пытался записаться добровольцем в армию США, но не смог из-за своего уголовного прошлого. Тогда он поступил на службу в канадскую армию. Принимал участие в боевых действиях в Западной Европе как разведчик 18-го бронеавтомобильного полка, он же 12-й полк «Манитобские драгуны» (англ. 18th Armoured Car Regiment or 12th Manitoba Dragoons). По свидетельству Натана Гитлевича, друга Бермана по Миннеаполису, Дейви пользовался уважением своих сослуживцев, не знавших о его уголовном прошлом.
После возвращения Бермана в Миннеаполис выяснилось, что налаженная им индустрия азартных игр была разрушена во время первого срока мэра-прогрессиста Хьюберта Хамфри, объявившего войну мафии. После этого Берман со своей командой переехал в Лас-Вегас, где стал партнёром известного гангстера Багси Сигела, вместе с которым они построили первый в Неваде отель-казино «Фламинго». На новом месте «Дейв-еврей» работал совместно с семьёй Дженовезе и ганстером Мо Седвэем, подручным одного из лидеров американской организованной преступности Меиром Лански. После убийства Сигела именно Берман как представитель «Национального преступного синдиката» руководил казино в «Фламинго». По одной из версий Дэвид участвовал в заговоре с целью устранения Сигела, которого заподозрили в растрате денег мафии, выделенных на строительство отеля. Позднее Берман вместе с другим ганстером Гасом Гринбаумом налаживал дела в казино «Ривьера».
Берман умер 16 июня 1957 года во время операции по удалению полипов из толстой кишки.
Семья
Жена Бермана, Глэдис Эвальд, была американской танцовщицей немецкого происхождения, позднее перешедшей в иудаизм. Они познакомились ещё до Второй мировой войны в Миннеаполисе. Глэдис Берман умерла в возрасте 39 лет вскоре после смерти мужа от передозировки барбитуратов. Утвержадют, что на самом деле её убила мафия, так как вдова Бермана отказалась продать по дешёвке акции отеля «Фламинго», принадлежавшие её покойному супругу.
Единственный ребенок Бермана, дочь Сьюзан, родилась в 1945 году и стала журналисткой. Прославилась она мемуарами о своём взрослении в Лас-Вегасе в семье гангстера, вышедшими в 1981 году под названием «Изи-стрит. Подлинная история гангстерского семейства» (англ. Easy Street: The True Story of a Mob Family). В 1983 году книгу переиздали под несколько изменёным названием «Изи-стрит. Подлинная история дочери гангстера» (англ. Easy Street: The True Story of a Gangster's Daughter) В своих воспоминаниях Сьюзен писала, что мало знала о прошлом своего отца, пока один из знакомых не рассказал ей, что видел имя и фамилию её отца в книге The Green Felt Jungle. Позднее дочь Бермана консультировала авторов сценария к фильму 1995 года «Казино». Сьюзан Берман была застрелена при невыясненных обстоятельствах в 2000 году.
Напишите отзыв о статье "Берман, Дэвид"
Примечания
- ↑ Bismarck Tribune, [m.bismarcktribune.com/mobile/news/columnists/article_65709558-143c-11e0-9859-001cc4c002e0.html "Las Vegas mob boss had ties to N.D."], 2.01.2011
Литература
- Susan Berman. Easy Street: The True Story of a Gangster's Daughter. Bantam Books, 1983. ISBN 0-553-22935-4.
- Cathy Scott. Murder of a Mafia Daughter: The Life and Tragic Death of Susan Berman. Barricade Books, 2002. ISBN 1-56980-238-6.
- Cathy Scott. Who Killed Susan Berman? Las Vegas CityLife. 25.2.2004.
- Lisa DePaulo. Who Killed the Gangster's Daughter? New York Magazine. 12.3.2001.
Ссылки
- Italymafia.ru: [www.italymafia.ru/prestupleniya/ne-italyancy/evrei/devid-berman/ «Дэвид Берман»]
Отрывок, характеризующий Берман, Дэвид
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
