Беренсон, Бернард

Бернард Беренсон
Bernard Berenson
Имя при рождении:	Бернард Вальвроженский
Род деятельности:	историк искусств, художественный критик
Дата рождения:	14 (26) июня 1865(1865-06-26)
Место рождения:	Бутрыманцы, Трокский уезд, Виленская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя (1865—1875) США США (1875—1959)
Дата смерти:	6 октября 1959(1959-10-06) (94 года)
Место смерти:	Флоренция, Италия
Отец:	Алтер Вальвроженский (Альберт Беренсон)
Мать:	Юдифь Вальвроженская (Джулия Беренсон)
Супруга:	Мэри Смит

Бе́рнард Бе́ренсон (Бе́рнсон; англ. Bern[h]ard Berenson; 14 [26] июня 1865, Бутрыманцы, Трокский уезд, Виленская губерния, Российская империя [ныне Бутримонис, Алитусский район, Алитусский уезд, Литва] — 6 октября 1959, Флоренция, Италия) — американский историк искусств и художественный критик, при жизни считавшийся крупнейшим в США авторитетом в области живописи итальянского Ренессанса.

Семья

Родился на территории современного Алитусского района Литвы в еврейской семье Вальвроженских (Valvrojenski). В десятилетнем возрасте выехал с семьёй в США; получил образование в Гарвардском университете. Его сестра Сенда Беренсон известна изобретением правил женского баскетбола. Жена Беренсона, Мэри Смит, — историк искусств, свояченица Бертрана Рассела. Правнучатые племянницы Беренсона, Мариса и Берри, — актрисы: первая номинировалась на «Золотой глобус» за роль в фильме «Кабаре», вторая вышла замуж за актёра Энтони Перкинса и погибла во время теракта 11 сентября 2001 года.

Карьера

Учился в Гарвардском университете, в 1887—1888 годах совершенствовал своё образование в Париже, затем отправился в Рим, где знакомство с Джованни Морелли и Кавальказелле в значительной мере определило направление его дальнейшей деятельности.

Ранние работы Беренсона благоприятно выделялись на фоне трудов многословных последователей Рёскина и Патера деловитостью, лаконичностью и чёткостью суждений. Он категорически не принимал современное искусство и недолюбливал маньеризм. Субъективно-психологический подход Беренсона к оценке произведений искусства ставили в пример Генрих Вёльфлин и Уильям Джемс. П. П. Муратов в последней части «Образов Италии» (1923) широко цитирует мнения Беренсона как последнее слово искусствоведческой мысли. Окончательно его художественные взгляды выкристаллизовались к моменту написания обобщающего труда «Итальянские художники эпохи Возрождения» (1930).

С начала XX века ни один вопрос атрибуции картин итальянских ренессансных художников первого эшелона не обходился без участия Беренсона. Так, он ездил в Императорский Эрмитаж для установления подлинности «Мадонны Бенуа», а в 1923 году принял участие в нашумевшем судебном процессе по поводу атрибуции Леонардо одного из вариантов «Прекрасной Ферроньеры». Беренсон атрибутировал «Шахматистов», впоследствии попавших в собрание музея Метрополитен, художнику Франческо ди Джорджо; первым заявил о том, что эта и ещё две панели составляют единое панно на сюжет неизвестного рыцарского романа.

Благодаря своему непререкаемому авторитету Беренсон, зачастую негласно, выступал художественным советником при покупке картин «старых мастеров» американскими толстосумами. По его рекомендациям сотни, если не тысячи, первоклассных полотен покинули собрания Европы и осели за океаном. Особенно известно его сотрудничество с Изабеллой Стюарт Гарднер, редкостное по качеству собрание которой ныне выставлено в Бостоне, и с Джозефом Давином, одним из ведущих антикваров мира.

Благодаря 5-процентной комиссии, взимавшейся с коллекционера за благоприятную для него атрибуцию холста, Беренсон стал состоятельным человеком и приобрёл старинную виллу И Татти (итал. I Tatti) во Фьезоле близ Флоренции. Там он проживал постоянно даже во время Второй мировой войны, когда его присутствие в Италии порядком раздражало фашистов. По завещанию Беренсона вилла со всеми находившимися на ней художественными ценностями отошла Гарвардскому университету.

В 1937 году маститый критик разорвал свои деловые отношения с Давином в связи со спором об атрибуции вашингтонского «Поклонения пастухов» Джорджоне (Давин) либо Тициану (Беренсон). Мнение Давина в этом вопросе со временем возобладало, и оценки Беренсона, когда-то считавшиеся непререкаемыми, ныне не имеют прежнего колоссального веса.

• Известные полотна, атрибутированные Бернардом Беренсоном
• The Chess Players.jpg

  Франческо ди Джорджо. Шахматисты. Около 1475. Нью-Йорк, Метрополитен

• Leonardo da Vinci Benois Madonna.jpg

  Леонардо да Винчи. Мадонна Бенуа. Около 1478. Санкт-Петербург, Эрмитаж

• Leonardo da Vinci (attrib)- la Belle Ferroniere.jpg

  Леонардо да Винчи. Прекрасная Ферроньера. 1490—1496. Париж, Лувр

• Giorgione - Adoration of the Shepherds - National Gallery of Art.jpg

  Джорджоне (в атрибуции Беренсона — Тициан). Поклонение пастухов. 1500—1510. Вашингтон, Национальная галерея искусства

Ссылки

• Berenson, Bernhard. [www.gutenberg.org/files/17408/17408-h/17408-h.htm The Florentine Painters of the Renaissance]. — 3rd ed. — L. ; N. Y. : The Knickerbocker Press, 1909.</span>
• Niyazi, Hasan. [www.3pipe.net/2011/12/allendale-nativity-connoisseurship-and.html The Allendale Nativity – connoisseurship and controversy]. 3 Pipe Problem (23 декабря 2011). Проверено 4 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BWh5hiEH Архивировано из первоисточника 19 октября 2012].

Искусство   Персоналии   США

Отрывок, характеризующий Беренсон, Бернард

И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.