Бернштейн, Михаил Давидович (литературовед)

Михаил Давидович Бернштейн

Бернштейн Михаил Давидович (род. 3 января 1911, г. Большой Токмак Запорожской обл. — 7 декабря 2002) — советский литературовед. Доктор филологических наук, профессор. Автор трудов по истории украинской литературы, критики и журналистики. Лауреат Шевченковской премии 1988 года. В области шевченковедения разрабатывал проблемы текстологии («Литературно-текстологический анализ поэмы „Гайдамаки“ Т. Г. Шевченко», 1939, «Некоторые вопросы текстологии ранних произведений Т. Шевченко», 1973), связей поэта с русской литературой («Шевченко и русская литература», 1947). Весомым вкладом в развитие украинского литературоведения стали его труды « „Основа“ и украинский литературный процесс 50-60-х гг. XIX вв.» (К., 1959) и «Украинская журналистика 70-90-х годов XIX века». (К., 1960), а также «Франко и Шевченко» (К., 1984). Вся научная деятельность ученого была связана с Институтом литературы им. Т. Г. Шевченко Академии наук Украины, которому он отдал более 60 лет жизни. В составе его коллектива М. Бернштейн принял участие в подготовке 50-томного издания сочинений И. Франко — возглавил текстологическую комиссию и был редактором ряда томов этого издания.

Ушел из жизни 7 декабря 2002 года.

Источники

• Шевченковский словарь: В двух томах / Институт литературы имени Т. Г. Шевченко Академии Наук УССР. — К.: Главная редакция УРЕ, 1978.
• [www.knpu.gov.ua/content/bernshtein-mikhailo-davidovich Шевченковский комитет]

Отрывок, характеризующий Бернштейн, Михаил Давидович (литературовед)

Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.