Бернштейн-Коган, Мирьям

Мирьям Берштейн-Коган
מרים ברנשטיין-כהן
Афиша выступления Мириам Бернштейн-Коган в Таллине 25 мая 1932 года
Имя при рождении:	Мария (Марьем) Яковлевна Бернштейн-Коган
Профессия:	театральный режиссёр, актриса
Годы активности:	1918—1978
Псевдонимы:	Мария Александрова
Театр:	Еврейский театр, Драматический театр, Театр Земли Израиля, Камерный театр
IMDb:	ID 0077161

Ми́рьям (Мириам) Бернште́йн-Ко́ган (первоначально Мария (Марьем) Яковлевна Бернштейн-Коган; 14 декабря 1895, Кишинёв Бессарабской губернии — 4 апреля 1991, Тель-Авив, Израиль) — еврейская театральная и киноактриса, пионер ивритского театра в Палестине, художественный руководитель первой профессиональной театральной труппы в стране, литератор. Лауреат Государственной премии Израиля (1975).

Биография

Мария (с 1907 года Мириам) Бернштейн-Коган родилась в Кишинёве в семье видного российского сионистского деятеля Я. М. Бернштейн-Когана и его жены Леи-Доротеи Бернштейн-Коган. В детстве (1901—1907) жила с семьёй в Харькове (посещала гимназию и участвовала в гимназических театральных представлениях), с 1907 по 1910 годы в Палестине (училась в ивритской гимназии «Герцлия» в Яффе), с 1911 года — вновь в Кишинёве. Во время Кишинёвского погрома 1903 года находилась в городе; дом Бернштейн-Коганов подвергся нападению толпы погромщиков.

Окончив немецкую гимназию в Кишинёве, для получения медицинского образования вновь переехала в Харьков, где с 1910 года функционировал Женский медицинский институт Харьковского медицинского общества под руководством профессора В. Я. Данилевского. Одновременно посещала театральную студию Синельникова. Во время Первой мировой войны служила сестрой милосердия во фронтовом госпитале.

В 1917 году вышла замуж за адвоката. В том же году Женский медицинский институт влился в медицинский факультет Харьковского университета, после окончания которого М. Я. Бернштейн-Коган работала врачом в Киеве (1918), откуда во время беспорядков Гражданской войны бежала в Москву, где продолжила обучение в школе-студии К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко при МХТ. После окончания театральной студии окончательно бросила медицину и начала театральную карьеру под сценическим псевдонимом Мария Александрова. Вышла замуж за актёра Арона Гирша (Киппера).

В мае 1921 года поселилась в подмандатной Палестине, где тотчас присоединилась к первой в стране профессиональной театральной труппе «hаТеатрон hаИври» (Еврейский театр), организованной несколькими месяцами ранее (10 ноября 1920 года) актёром театра на идише Давидом Давидовым (1890—1980).

Сразу же была занята в главных ролях в постановках пьес Генрика Ибсена «Нора», Августа Стриндберга «Отец», С. Ф. Пшибышевского «В поисках счастья», в переведённых с идиша пьесах «Пустая корчма» Переца Гиршбейна, «Мирэлэ Эфрос» и «Сиротка Хася» Янкева Гордина, «Знамёна победы» Довида Пинского.

В конце 1921 года после неожиданного отъезда Давидова из страны Бернштейн-Коган возглавила труппу, теперь переименованную в «Театрон драмати» (Драматический театр). С этого времени она выступала и как ведущая актриса театра и как режиссёр-постановщик. Уже в 1922 году ею были поставлены «Как важно быть серьёзным» Оскара Уайлда, «Доктор Коген» Макса Нордау, «Ангел» Семёна Юшкевича и классические произведения из репертуара театра того времени на идише — «Бог возмездия» Шолома Аша, «Дибук» (Меж двух миров) Шлоймэ Ан-ского и «Трудно быть евреем» Шолом-Алейхема. На европейских гастролях театра (теперь под названием «Театрон Эрэц-Исраэли» — Театр Земли Израиля) в Берлине в 1923 году труппа привлекла внимание Менахема Гнесина (1882—1952), который взял на себя руководство театром. В 1924 году им был поставлен «Валтасар» (собственная адаптация пьесы Х. Раше), а в 1925 году театр во главе с М. Бернштейн-Коган и М. Гнесиным вернулся в Палестину. В этом году Бернштейн-Коган был поставлен «Мнимый больной» Мольера, а через год труппа прекратила своё существование. В 1925 году основала и редактировала журнал «Театрон ве-Оманут» (театр и искусство, 1925—1928) — первое периодическое издание в подмандатной Палестине, посвящённое театру.

В 1928 году выступала в различных восточно-европейских городах, Южной Африке, затем поселилась в Риге, где месте с мужем — актёром Михаилом Гуром — до 1933 года играла в театре на идише, затем со всей семьёй вернулась в Палестину.

М. Я. Бернштейн-Коган присоединилась к труппе театра «Камери» (Камерный театр) в Тель-Авиве, в котором особенный успех ей принесла постановка в 1935 году классической комедии театра на идише «Колдунья» Аврума Гольдфадена. На протяжении 1930-х годов выступала с сольными концертами бессарабской еврейской песни на идише и других народных песен на нескольких языках в разных странах Европы. В 1925—1931 годах была членом кнессета представителей (еврейского парламента страны). Выступала также и как переводчица литературы на иврит, оставила воспоминания о еврейской жизни Кишинёва, а после образования Израиля начала сниматься в кино. Исполнила главную роль в кинокартине «История с такси» (Маасэ бэМонит, 1956) режиссёра Ларри Фриша (с Рафаэлем Клячкиным и Шмуэлем Роденским в ролях), сыграла в «Королеве автострады» (Малкат hаКвиш, 1971) Менахема Голана (Глобуса), «Ни днём ни ночью» (Ло бэЙом вэ ло бэЛайла, 1972) Стивена Хилларда Стерна, «Деревянная лошадка» (Сус Эц, 1976) Йоша Яки по книге Йорама Канюка.

М. Бернштейн-Коган — автор ряда книг прозы и поэзии на иврите, нескольких романов и мемуаров, а также переводов на иврит произведений мировой литературы («Полтава» А. С. Пушкина, 1945; «Патриот» Перл Бак, 1952; новеллы Ги де Мопассана, 1953). Среди книг —" В стране Офира" (1930), «Мефисто» (1938), «Пожар» (1947), «Тишина» (стихи, 1961), «Изо дня в день» (рассказы, 1967), «Корни в воде» (1976), «Как капля в море» (мемуары, 1971). Стихотворение М. Бернштейн-Коган «Мы, матери» в авторском переводе на русский язык вошло в сборник «Поэты Израиля» (Москва: Издательство иностранной литературы, 1963).

Последние годы жила в киббуце Пальмахим с сыном, а после его переезда в США — в Рамат Эфале.

Семья

• Сестра — Елена (Елизавета) Яковлевна Коган-Бернштейн, была лечащим врачом писателя Владимира Набокова в Париже.
• Второй муж (с 1921) — бессарабский актёр Арон Хирш (Киппер); их сын — актёр Давид Бернштейн-Коган (род. 1921).
• Третий муж (с 1929) — актёр Михаэль Гур (1888—1967); дочь — актриса Авива Гур (род. 1933, Рига, её муж — актёр Ицхак Михаэль Шило, 1920—2007).
• Брат отца (дядя М. Я. Бернштейн-Коган) — народоволец Лев Матвеевич Коган-Бернштейн (1862—1889); его сын (двоюродный брат М. Я. Бернштейн-Коган) — эсер, член Учредительного собрания Матвей Львович Коган-Бернштейн (1886—1918).
• Двоюродный брат — советский экономико-географ Сергей Владимирович Бернштейн-Коган (1886—1959).

Ссылки

• [library.osu.edu/sites/users/galron.1/01559 Мириам Бернштейн-Коган в Лексиконе новой еврейской книги]
• [www.openu.ac.il/zmanim/zmanim99/download/zmanim99-zerzion.pdf История ивритского театра в Палестине и Израиле (см. стр. 19-20)]

Отрывок, характеризующий Бернштейн-Коган, Мирьям

– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.