Бероев, Вадим Борисович

Вадим Бероев
Имя при рождении:	Вадим Борисович Бероев
Дата рождения:	10 января 1937(1937-01-10)
Место рождения:	Хумалаг, СОАССР, РСФСР, СССР
Дата смерти:	28 декабря 1972(1972-12-28) (35 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Профессия:	актёр
Награды:

Вади́м Бори́сович Беро́ев (осет. Беройты Барисы фырт Вадим; 1937—1972) — советский актёр театра и кино осетинского происхождения. Заслуженный артист РСФСР (1969).

Биография

Вадим Бероев родился 10 января 1937 года в осетинском селе Хумалаг под Бесланом. Однако, семья его прожила там недолго и вскоре переехала во Львов.

Учился в 12-й мужской школе, в 1954 году окончил львовскую школу № 35. Одновременно учился в музыкальном училище по классу фортепиано.

В 1957 году окончил ГИТМС имени А. В. Луначарского. Педагоги: Варвара Вронская, Николай Петров и Борис Докутович.

С 1957 года работал в МАДТ имени Моссовета.
С 1962 года, параллельно с работой в театре, Бероев вместе с женой работал на радиостанции «Юность».

Член КПСС с 1964 года.

Умер 28 декабря 1972 года от цирроза печени. Похоронен в Москве на Введенском (Немецком) кладбище.

Семья

• отец — Бероев Борис Бодзиевич (1905—1976)
• мать — Карафа-Корбут Зинаида Эдуардовна (1898 или 1900—1976), учительница в сельской школе, родом из Польши.
• жена — Шварёва-Бруновская Эльвира Павловна (03.06.1936 — 11.04.2000).
• дочь — Бероева, Елена Вадимовна (род. 1958) (актриса Театра им. Моссовета).
• внуки — Егор Бероев (род. 09.10.1977) и Дмитрий Бероев (род. 1988).

Признание и награды

• Заслуженный артист РСФСР — 24.04.1969.

Творчество

Роли в театре

• 1964 — «Ленинградский проспект» (фильм-спектакль)
• 1965 — «Я, ты, он и телефон» — со своей женой Эльвирой Бруновской
• 1968—1969 — «Первопечатник Иван Фёдоров» (телеспектакль)
• 1969 — «Улица ангела» (телеспектакль)
• 1971 — «Офицер флота» (телеспектакль) — с Татьяной Пельтцер и Татьяной Васильевой
• «Цезарь и Клеопатра»
• «Маскарад»
• «Сверчок»
• «Жизнь Сент-Экзюпери»
• «Странная миссис Сэвидж» (с Фаиной Раневской)

Фильмография

• 1962 — Телефонистка
• 1963 — Самолёты не приземлились — Риад
• 1965 — Наш дом — Николай
• 1967 — Майор Вихрь — майор «Вихрь»
• 1968 — В огне брода нет — Вася

Ссылки

• [www.lvov-emmigrant.sitecity.ru/ltext_0906144213.phtml?p_ident=ltext_0906144213.p_3001100617 Майор Вихрь]
• [www.lvov.0catch.com/proza/beroev.html Майор Вихрь. Биография Вадима Бероева]

Отрывок, характеризующий Бероев, Вадим Борисович

леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!