Берругете, Педро

Педро Берругете

Педро Берругете (исп. Pedro Berruguete; ок. 1450, Паредес-де-Нава — 1503 или 1504, Паредес-де-Нава) — испанский художник, наиболее яркая фигура испанского искусства эпохи перехода от готики к Возрождению.

Биография

По предположениям, учился живописи в Саламанке у Фернандо Гальего. В молодости отправился в Италию, где работал под покровительством Федериго да Монтефельтро, герцога Урбинского. В Урбино Берругете трудился вместе с Юстусом ван Гентом над серией портретов современников Знаменитые мужи (папа Сикст IV и др.), познакомился с Мелоццо да Форли и Пьеро делла Франческа. В 1483 вернулся в Кастилию. Работал в соборе Св. Марии Толедской. По заказу Торквемады расписал центральный алтарь монастыря Св. Фомы в Авиле. Также работал в храме Вознесения в Санта-Мария-дель-Кампо, в монастыре Мирафлорес под Бургосом. Последние годы жизни трудился в родном городе.

В его творчестве соединяются традиции итальянского, фламандского и испанского искусства.

Сын — художник Алонсо Берругете.

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/Педро%20Берругете/Европейское%20искусство/Берругете,%20Педро/ Педро Берругете. Европейское искусство: Живопись. Скульптура. Графика: Энциклопедия: В 3 т. — М.: Белый город, 2006.](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2865 дней))
• [www.artcyclopedia.com/artists/berruguete_pedro.html Работы в музеях мира]  (англ.)
• [www.wga.hu/frames-e.html?/bio/b/berrugue/pedro/biograph.html В Интернет-галерее искусства]  (исп.)

Отрывок, характеризующий Берругете, Педро

И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.