Берр, Элен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Элен Берр
фр. Hélène Berr
Место смерти:

лагерь смерти Берген-Бельзен

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Элен Берр (фр. Hélène Berr; 27 марта 1921, Париж, Франция, — апрель 1945, Берген-Бельзен, Германия) — французская еврейка, которая вела дневник во время фашистской оккупации Франции. Во Франции она считается «французской Анной Франк».





Биография

Элен Берр родилась в Париже в иудейской семье, жившей во Франции в течение нескольких поколений. Изучала русскую и английскую литературу в Сорбонне. Играла на скрипке. Она не смогла сдать выпускной экзамен, поскольку антисемитские законы режима Виши это запрещали. Принимала активное участие в «Юнион женераль дез исраэлит де Франс» (фр.).

8 Марта 1944 года Элен и её родители были арестованы и отправлены в концентрационный лагерьДранси, а оттуда 27 марта 1944 года — в Освенцим. В начале ноября 1944 года Элен была переведена в концлагерь Берген-Бельзен, где умерла в апреле 1945 года, всего за пять дней до освобождения лагеря.

Дневник

Элен Берр начала делать записи 7 апреля 1942 в возрасте 21 года. Вначале ужасы антисемитизма и войны в её дневнике не появлялись. Пейзажи вокруг Парижа, чувства к молодому человеку, Жерару, и друзьям в Сорбонне — вот темы её дневника. Помимо учебы, значительную часть её жизни составляли чтения и обсуждения литературы, игра на скрипке и прослушивание музыки. Она влюбилась в Жана Моравецки, который отвечал ей взаимностью, но в конечном счете, в конце ноября 1942 года решил уехать из Парижа, чтобы присоединиться к «Свободной Франции».

В её текст, который имеет много литературных цитат, в том числе Уильяма Шекспира, Джона Китса и Льюиса Кэрролла, война изначально появляется не более, как дурной сон. Но мало-помалу Элен начинает осознавать своё положение. Она сообщает о желтой звезде, которую евреи должны были носить, объявлениях, запрещающих им посещать общественные парки, комендантском часе и арестах, а также оскорблениях в адрес членов её семьи и друзей.

Акции, направленные против евреев, стали жёстче и болезненнее для всех, но окончательное решение никогда не объявлялось общественности. Из-за этого Берр, которая много работала с детьми-сиротами, изначально не могла понять, почему женщины и особенно дети депортируются в лагеря. До неё доходили слухи о газовых камерах, она жаловалась на страх перед будущим: «Мы живём каждый час как последний, даже не каждый день». Депортированные евреи рассказывали ей о планах нацистов. Последняя запись в дневнике посвящена беседе с бывшим военнопленным из Германии. Дневник заканчивается 15 февраля 1944 года цитатой из «Макбета» Шекспира: «Ужас! Ужас! Ужас!»[1].

Публикации

Берр наказала опубликовать её дневник жениху Жану Моравецки. Моравецки пережил войну и сделал дипломатическую карьеру. В ноябре 1992 года племянница Элен Берр, Мариэтта Жоб, решила разыскать Моравецки, чтобы опубликовать дневник. Моравецки передал ей дневник, состоявший из 262 отдельных страниц, в апреле 1994 года. Подлинник хранится в Парижском Мемориальном музее холокоста с 2002 года.

Дневник был впервые издан во Франции в январе 2008 года. Газета Libération объявил его событием начала 2008 года[2]. Первый тираж составил 24 000 экземпляров и был распродан всего за два дня.[3]

См. также

Напишите отзыв о статье "Берр, Элен"

Литература

  • Hélène Berr: Hélène Berr Journal, 1942—1944, Foreword by Patrick Modiano, January 2008, Éditions Tallandier, ISBN 978-2-84734-500-1
  • [www.fsju.org/enseignement/berr-patrick-modiano.pdf Préface du «Journal» d’Hélène Berr], Foreword (French)
  • Hélène Berr: The Journal of Hélène Berr, Translated by David Bellos with notes by the translator and an afterword by Mariette Job, 2008, McClelland & Stewart, Toronto, ISBN 978-0-7710-1313-3

Ссылки

  • Lise Jaillant, «A Masterpiece Ripped From Oblivion: Rediscovered Manuscripts and the Memory of the Holocaust in Contemporary France.» [docs.google.com/open?id=0B81kNDQ7hEX2YTBjZGUwMGMtYWUxMS00OTNiLThhMDEtMzJlMGYyNDAzNmI0], Clio 39.3 (Summer 2010): 359-79.
  • [observer.guardian.co.uk/world/story/0,,2236004,00.html France finds its own Anne Frank as young Jewish woman’s war diary hits the shelves] The Observer, 6. January 2008 (English)
  • [www.spiegel.de/international/europe/0,1518,527687,00.html Helene Berr’s Holocaust Diary Flies Off the Shelves] SpiegelOnline International, 9 January 2008 (English)
  • [ap.google.com/article/ALeqM5jlF8oAck_eLZtPmvabkbWbQrzDJQD8U2ITPG3 Student’s Diary Tells of Occupied Paris], [ap.google.com/article/ALeqM5gJuQQa1jTWfSbBJ5IanE7km_kQdgD8U2KQD80 Excerpts from `Helene Berr Journal,' Jewish student’s diary on Nazi occupation of Paris], Associated Press, 10 January 2008, (English)

Примечания

  1. [shakespeare.mit.edu/macbeth/macbeth.2.3.html Macbeth Act ii Scene 3]
  2. "Ce sera l’événement éditorial du début de l’année 2008.
  3. DER SPIEGEL (German) No. 3/2008, p. 94

Отрывок, характеризующий Берр, Элен

– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.