Бертен, Луиза

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Луиза Бертен (фр. Louise-Angélique Bertin, 15 февраля 1805, Рош, Эссонна — 26 апреля 1877, Париж) — французский композитор и поэтесса. Дружила с Виктором Гюго.





Биография

Дочь Луи-Франсуа Бертена, главного редактора известной газеты Journal des débats (позже газету возглавил брат Луизы).

Первоначально посвятила себя живописи, потом музыке. Училась музыке у Ф.-Ж. Фетиса. В 1827 году поставила на сцене театра Feydeau небольшую комическую оперу «Le Loup garou» (Оборотень), благосклонно принятую публикой. Другая её опера, «Фауст» (Fausto, 1831), также отличалась оригинальностью. Позднейшее произведение Бертен, опера « Esmeralda», либретто которой сочинил её друг Виктор Гюго, была принята французской публикой Большой Оперы довольно холодно. В 1842 году Бертен издала сборник стихов под заглавием: «Les Glanes» (Колосья), который удостоился академической премии.[1]

Творчество

Автор двух книг стихов:

автор кантат, камерных симфоний, струнных квартетов и трио, вокальных и инструментальных сочинений (в том числе — шести баллад для фортепиано), четырех опер и др.

Оперы

Напишите отзыв о статье "Бертен, Луиза"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Бертен, Луиза

Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.