Бескозырка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Бескозы́рка (фуражка-бескозырка) — форменная фуражка без козырька.





История

Прототипом бескозырки в России была фуражная шапка — форменный головной убор у фуражиров в русской армии, которая с небольшим видоизменением была введена в качестве форменного головного убора для матросов русского флота. Эта фуражка отличалась от современной бескозырки отсутствием ленты, тёмно-зелёным цветом и крупными пробивными номерами флотских экипажей на околышах.

В ноябре 1811 года бескозырка была введена в Русской Императорской армии и на флоте как повседневный головной убор во всех частях армии и флота.

С середины XIX в. на бескозырках стали делать белые выпушки — узкие белые канты — деталь, сохранившаяся и на современных бескозырках.

Первые ленты в русском флоте появились на клеёнчатых шляпах матросов в 1857 году и не позднее 1872 года на фуражках. До той поры на околышах матросских фуражек ставились лишь прорезные буквы и цифры, которые закрашивались или подкладывались желтым сукном. В 70-х годах XIX в. на русском флоте вводится чёрная бескозырка с лентой, на которой наносилось название флотского экипажа и корабля. Точный размер, форма букв на лентах, как и сами ленты, были утверждены для всего рядового состава русского флота 19 августа 1874 года. В советском флоте шрифт на краснофлотских лентах был утвержден в 1923 году.

Особой лентой бескозырках советских моряков является лента гвардейских кораблей, утверждённая вместе с гвардейским знаком в 1943 г. Лента гвардейских кораблей имеет расцветку ленты ордена Славы из чередующихся полос оранжевого и черного цвета, что соответствует цветам георгиевской ленты (существует указание 1769 года, где сказано, что цвета даны: оранжевый — цвет пламени и чёрный — цвет порохового дыма).

Кроме того, лента служила для удерживания в ветреную погоду бескозырки на голове — концы ленты обвязывались вокруг шеи (или же ленты зажимали зубами). Длина ленты была больше, чем у современных бескозырок, и составляла около 160 см.

В России и СССР на флоте носили бескозырки с чёрным и белым верхом. Чёрные бескозырки носятся в холодный сезон, с белым верхом - летом. Так как белый верх очень маркий, то его стали делать в виде легкосъёмного чехла (аналогичную конструкцию имеют белые военно-морские фуражки), который можно быстро снять и постирать.

Следует отметить тот факт, что для своего времени бескозырка - достаточно прогрессивный форменный головной убор, и по этой причине бескозырки были введены на многих флотах (с теми или иными изменениями) в качестве форменного головного убора для матросов. Однако Вторая мировая война показала непрактичность повседневного ношения бескозырки (так же, как и фуражки) - налицо её маркость, неудобство ношения и полное отсутствие защитных (от солнечного света и т.п.) функций. Поэтому в военно-морском флоте поэтапно стали внедряться иные, более приспособленные головные уборы - береты, пилотки, шлемы, кепи, а в целом ряде случаев матросы работают вообще без головных уборов. Бескозырка остаётся большей частью символом ВМФ и носится моряками в строю, в нарядах или в торжественных случаях.

Основные детали бескозырки

Современная бескозырка матроса

Приказом от 1921 г. была утверждена бескозырка для матросов российского (позже советского) ВМФ. С того времени бескозырка практически не изменялась.

Первоначально на ленту бескозырки наносилось название корабля или флотского экипажа, где служил матрос. В советское время (1949 г.) по соображениям секретности названия кораблей заменили на названия флотов (исключение было сделано только для крейсера «Аврора» и названий военно-морских училищ), позже (в 1980-х гг.) на ленту наносилось общая надпись «Военно-морской флот». В настоящее время традиция указания на ленте названия корабля возвращается.

Бескозырка в филателии

Бескозырка как элемент формы одежды изображёна на почтовых марках СССР, выходивших в сериях, посвящённых Вооружённым Силам СССР (РККА, Советская Армия).

Ниже представлены марки из юбилейных выпусков:

Галерея

Напишите отзыв о статье "Бескозырка"

Отрывок, характеризующий Бескозырка

– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…