Беспечный ездок

Беспечный ездок
Easy Rider
Жанр	роуд-муви
В главных ролях	Питер Фонда Деннис Хоппер Джек Николсон
Оператор	Ласло Ковач
Композитор	Роджер Макгуинн
Длительность	94 мин.
IMDb	ID 0064276
Выход фильма «{{{РусНаз}}}» (оригинальное название — Easy Rider)

«Беспе́чный ездо́к» (англ. Easy Rider) — художественный фильм Денниса Хоппера (1969), который стоит у истоков жанров роуд-муви и «кислотного вестерна», традиции американского независимого кино и школы Нового Голливуда. Премьера состоялась на Каннском фестивале, где Хоппер был удостоен приза за лучший дебют. Это первый фильм, за который Джек Николсон был номинирован на «Оскар».

В 1998 году Библиотека Конгресса внесла фильм «Беспечный ездок» в Национальный реестр фильмов, имеющих особое культурное, историческое или эстетическое значение. Влияние его обманчиво бессюжетной нарративной конструкции ощутимо во многих малобюджетных американских фильмах 1970-х и особенно 1980-х, таких как «Более странно, чем в раю» Джима Джармуша (1984) и «Мой личный штат Айдахо» Гаса Ван Сента (1991).

Сюжет

Двое байкеров-неформалов (Питер Фонда и Деннис Хоппер) на деньги от контрабанды мексиканских наркотиков пускаются на поиски свободы по южным штатам Америки — из Калифорнии в Луизиану, чтобы успеть на марди гра. На дворе «лето любви», друзья заезжают в общину хиппи, попадают в городке в полицию, знакомятся там с философствующим адвокатом.

Консервативные южане видят в них чужаков и встречают враждебно; во время ночного нападения реднеков гибнет примкнувший к друзьям адвокат (Джек Николсон). Происходит наркотическая вакханалия в одном из публичных домов Нового Орлеана. Путь друзей на юг прерывается во время очередной стычки с обывателями. Герой Фонды («капитан Америка») давно предчувствовал такой исход — во время разговоров у него перед глазами вставала финальная сцена с горящим на обочине «харлеем».

В ролях

• Питер Фонда — Уайатт
• Деннис Хоппер — Билли
• Джек Николсон — Джордж Хэнсон
• Тони Бэзил — Мэри
• Карен Блэк — Карен
• Люк Эскью — незнакомец на шоссе
• Фил Спектор — торговец наркотиками

Работа над фильмом

«Беспечный ездок», созданный Хоппером и Фондой с бюджетом всего 340 тыс. долларов и без поддержки ведущих голливудских студий, примыкает к традиции байкерских фильмов шестидесятых, представленной, в частности, фильмом «Дикие ангелы» (1966), главную роль в котором сыграл также Фонда. Съёмки велись летом 1968 года. Работа над фильмом шла очень тяжело. Кроме того, что Хоппер был неопытным режиссёром, он в этот момент много пил и сидел на наркотиках. На съемочной площадке царила анархия (актёры, режиссёр, оператор и другие члены группы употребляли наркотики), сценарий переписывался на ходу, а сцены постоянно переснимались.

Под влиянием принципов французской «новой волны» многие диалоги сочинялись прямо на съёмочной площадке.

Непосредственность документалистики фильму придавало курение актёрами настоящей марихуаны (хотя под видом кокаина использовалась сахарная пудра). Чтобы добиться жёсткого тона от завсегдатаев забегаловки, где останавливаются «хорошие плохие парни», Хоппер рассказал им, что по сценарию они изнасиловали и убили девочку из их города.

Формальное новаторство Хоппера проявилось в как бы залипающих переходах между сценами, предвещающих флешфорвард к финальной сцене. От этих флешфорвардов, возможно, намекающих на наркотическое расширение сознания героев, при окончательном монтаже (который курировал не Хоппер) сохранилось очень немногое.

Прошло время, прежде чем фильм смог найти дистрибьютера. В итоге только в США он собрал в прокате около 19 миллионов, войдя в четвёрку самых кассовых фильмов года и окупившись в разы. Наряду с успехом «Бонни и Клайда» и «Выпускника» триумф фильма Хоппера подтвердил то, что «продвинутая», настроенная против истеблишмента молодёжь была в состоянии предопределить успех или провал фильма. Эти три ленты обозначили крушение старой студийной системы и рождение Нового Голливуда.

Восприятие и критика

См. также: Байкеры в кинематографе

«Беспечный ездок» красноречиво запечатлел разлом американского общества в эпоху войны во Вьетнаме на консервативных сторонников репрессивного истеблишмента и молодёжную контркультуру, для которой были свойственны протестные настроения. По словам критика Н. Аграновского, статус этого фильма в истории кино следует назвать «дух эпохи». Он часто упоминается в числе фильмов, наиболее повлиявших на формирование ценностей американской молодёжи конца 1960-х. Фильм романтизировал молодёжную субкультуру, связанную с гонками на мотоциклах, потреблением наркотиков и прослушиванием рок-музыки.

Популярность картины в Европе, где «Беспечный ездок» получил Пальмовую ветвь за лучший дебютный фильм, также имела свои не строго художественные причины. Как отмечал знаменитый американский критик Эндрю Саррис, включивший «Беспечного ездока» в свой ежегодный список лучших фильмов в 1970 году, европейцы в значительной степени смотрели это кино через призму войны во Вьетнаме. Их не волновал и не должен был волновать поиск путей развития далекой Америки и решение ее внутренних проблем, но хиппующие байкеры не могли не вызывать симпатий у антимилитаристски настроенной публики.

Свой контекст восприятия существовал и в Америке. Обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Манола Дерджес в большой статье от 7 апреля 2010 года, посвященной кончине Хоппера, указывает на то, что американская индустрия обратила внимание в первую очередь не на формальное новаторство фильма, а на его коммерческий успех (при бюджете в 400 тыс. долларов картина собрала в прокате более 20 млн).

В СССР критика не оставила фильм незамеченным, хотя в основном упоминая его в ряду лент независимых режиссёров: «независимые американские режиссёры инстинктивно чувствуют ярмо голливудских студий и косные буржуазные идеалы, но до настоящего понимания проблем с позиций марксисткой идеологии им еще далеко». Непосредственно «Беспечному ездоку» внимания отечественные критики уделили немного. Иными словами, положительные упоминания (и то в достаточно умеренной форме) об этой картине продиктованы только тем, что она была критично ориентирована по отношению к Америке. Сам факт наличия критицизма, а также антимилитаристский настрой фильма заставили советскую критику высказываться о фильме с некоторой симпатией.

По словам Андрея Плахова, «каждый, кто посмотрел в своё время этот фильм, ощутил спазм, который бывает у пленника, глотнувшего свободы». Плахов определяет «Беспечного ездока» как «бессюжетный роуд-муви, плывущий под наркотические рок-ритмы 60-х», который «чуть не положил на лопатки Голливуд».

Признание

Награды

• 1969 — Каннский кинофестиваль
  • Лучшая первая работа — Деннис Хоппер
• 1970 — Премия Национального общества кинокритиков США
  • Лучшая мужская роль второго плана — Джек Николсон
  • Специальный приз — Деннис Хоппер

Номинации

• 1970 — Премия Оскар
  • Лучшая мужская роль второго плана — Джек Николсон
  • Лучший сценарий — Питер Фонда, Деннис Хоппер, Терри Саутерн
• 1970 — Премия BAFTA
  • Лучшая мужская роль второго плана — Джек Николсон
• 1969 — Каннский кинофестиваль
  • Золотая пальмовая ветвь — Деннис Хоппер
• 1970 — Премия Золотой глобус
  • Лучшая мужская роль второго плана — Джек Николсон

Саундтрек

Звуковая дорожка к фильму оказалась такой же вехой в истории популярной музыки, как сам фильм — в истории кино. До «Беспечного ездока» отдельными пластинками издавались только саундтреки, составленные из оригинального материала, написанного для того или иного фильма. Иным был подход к составлению звуковой дорожки «Беспечного ездока». Подборку рок-песен, прозвучавших в фильме, Дэннис Хоппер составил самостоятельно из числа близких фильму по настроению радиохитов тех лет.

Учитывая малобюджетность фильма, Хопперу не составило труда убедить звукозаписывающие компании дать согласие на включение песен в состав саундтрека (исключение составил лейбл Capitol Records, поэтому на пластинке звучит не оригинальная версия «The Weight» в исполнении The Band, а кавер-версия). В Billboard 200 пластинка достигла 6-го места и по суммарным продажам превзошла все саундтреки 1969 года, за исключением звуковой дорожки к «Ромео и Джульетте», сочинённой Нино Рота.

В числе прочих в фильме прозвучали такие хиты, как «The Pusher» и «Born to Be Wild» Steppenwolf, «The Weight» The Band, «Wasn’t Born to Follow» The Byrds, «If Six Was Nine» Jimi Hendrix Experience, а также неожиданные (и почти юмористические по своему эффекту) номера: «If You Want to Be a Bird» (Holy Modal Roundersand) и «Don’t Bogart Me» (Fraternity of Man).

Единственную оригинальную песню к фильму Хоппер попросил написать Боба Дилана, однако легендарный музыкант — якобы не оценив концовку фильма — ограничился тем, что набросал на салфетке один куплет и послал его лидеру The Byrds Роджеру МакГуинну с просьбой «довести до ума». Так родилась песня Ballad of Easy Rider.

Факты

• Слоган фильма гласил: «Он отправился на поиски Америки, но не мог найти её нигде».
• Роль адвоката изначально писалась в расчёте на друга Хоппера, актёра Рипа Торна. Будучи южанином, Торн обиделся на то, как изображены в сценарии его земляки, и его выяснение отношений с Хоппером и Фондой чуть не переросло в поножовщину. Торна пришлось заменить на тот момент никому не известным Николсоном.
• Сцены из «Беспечного ездока» видит в забытьи герой романа Филипа К. Дика «Помутнение».
• В фильме «Убойная парочка: Старски и Хатч» (2004) главные герои используют образы героев «Беспечного ездока» для того, чтобы войти в доверие байкеров в придорожном баре; Хатч представляется как «Канзас и Тото».
• В 2012 году был выпущен фильм Easy Rider: The Ride Back («Беспечный ездок снова в седле» или «Беспечный ездок: возвращение»), снятый по мотивам и в продолжение оригинальной ленты 1969 года. Главный герой Морган Уильямс (в исполнении Фила Питцера) по сюжету — родной брат Уайатта.

Ссылки

• «Беспечный ездок» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v1:15197 «Беспечный ездок»] (англ.) на сайте allmovie

См. также

• Байкеры в кинематографе

Отрывок, характеризующий Беспечный ездок

– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.