Беспорядки в Загребе на футбольном матче «Динамо» — «Црвена Звезда» (1990)

Беспорядки в Загребе на футбольном матче «Динамо» — «Црвена Звезда», иначе Матч ненависти — события, произошедшие на загребском стадионе «Максимир» во время матча Чемпионата Югославии по футболу между загребским клубом «Динамо» и белградской «Црвеной Звездой» 13 мая 1990 года. В беспорядках серьёзно пострадали более 85 человек, включая избитых, отравленных слезоточивым газом и получивших огнестрельные ранения.

Ход событий

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Перед матчем

Около 3000 членов группировки «Црвены Звезды» Делије ("Герои") прибыли на гостевой матч в Загреб. Их лидером был Желько Ражнатович (известный как Аркан), позднее во время гражданской войны известный сербский командир, который, по неподтверждённым сведениям, присутствовал и на игре. На матче ожидалось 15—20 тыс. зрителей.

Столкновение

Уже за несколько часов до игры на улицах Загреба произошло множество стычек между Bad Blue Boys и Делије. Однако серьёзные неприятности начались непосредственно на стадионе, когда белградские фанаты сломали рекламные щиты, ограждающие их сектор и атаковали хорватов, используя в драке всё, что было под рукой, включая фаеры и оторванные сидения.

Bad Blue Boys, взбешённые действиями оппонентов, спустя полчаса попытались прорваться на поле, однако были оттеснены полицией. Полицейские использовали против хорватских фанатов резиновые палки и слезоточивый газ. В следующие минуты ситуация вышла из под контроля — полиция не смогла сдержать натиск динамовских фанатов, и около 350—400 «бело-синих» вырвались на поле с целью добраться до гостевой трибуны. Полиция была сметена превосходящим количеством фанатов, и сражение между противоборствующими сторонами началось по всему полю. Около 150 человек добралось до трибуны красно-белых, нападая на них со сломанными сиденьями, фаерами, отобранными у полиции дубинками. Беспорядки были прекращены лишь спустя час, когда силы правопорядка вернулись с многочисленным подкреплением и бронированными машинами, оснащенными водомётами. В столкновениях пострадали сотни человек.

Удар Бобана

Среди творящегося хаоса несколько игроков «Динамо» все ещё оставались на поле, когда сербская команда уже ушла в раздевалки. Звонимир Бобан, капитан «Динамо», с разбегу в прыжке ударил ногой полицейского — бошняка Рафика Ахметовича. Болельщики кинулись на защиту своего футболиста, действуя как телохранители. После этого удара Бобан стал национальным героем Хорватии, а в Сербии объявлен хорватским националистом. Он был дисквалифицирован Футбольным союзом Югославии на 6 месяцев. Сотрудник полиции, на которого напал Бобан, спустя несколько лет публично простил его за тот удар.

Последствия

Эти события стали началом конца для югославской Первой лиги. Она формально просуществовала ещё один футбольный сезон до того, как Словения, Хорватия, Македония и Босния и Герцеговина провозгласили свою независимость от Югославии, и регион был охвачен гражданской войной.

В искусстве

Матч показан в фильме-трагикомедии югославского режиссёра Эмира Кустурицы «Жизнь как чудо» (2004) как рубеж спокойной счастливой жизни главного героя-железнодорожника.

См. также

• Распад Югославии

Ссылки

• [www.sports.ru/tribuna/blogs/greatteams/43048.html Статья о победе Црвены Звезды в Кубке Чемпионов-1991 на сайте sports.ru] (рус.)
• [www.youtube.com/watch?v=uXr1Z-MiApo Видеорепортаж о беспорядках]

Отрывок, характеризующий Беспорядки в Загребе на футбольном матче «Динамо» — «Црвена Звезда» (1990)

– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.