Бестон, Генри

Генри Бестон
Henry Beston
Дата рождения:	1 июня 1888(1888-06-01)
Место рождения:	Куинси, штат Массачусетс
Дата смерти:	15 апреля 1968(1968-04-15) (79 лет)
Место смерти:	Норлборо, штат Мэн
Гражданство:	США
Род деятельности:	Писатель-натуралист
Язык произведений:	английский

Генри Бестон, (англ. Henry Beston Sheavan; 1 июня 1888, Куинси (Массачусетс) — 15 апреля 1968, Ноблборо, штат Мэн) — известный американский писатель-натуралист, автор многочисленных публикаций и книг. Среди них наибольшей известностью пользуется «Домик на краю земли», гуманизм которой рождён слиянием поэтического видения природы, научного подхода в её познании и призыва к бережному сохранению животного мира.

Годы становления

Генри Бестон вырос в г.Куинси. Он был сыном врача Joseph Sheahan – американца ирландского происхождения и матери Marie Louise (Maurice) Beston Sheahan – американки французского происхождения. Учился в Adams Academy – престижном учебном заведении, уровень подготовки в котором позволял выпускникам поступать в Гарвардский университет.

В 1909 году окончил Гарвард, а в 1911 году, получив там же степень магистра, уехал во Францию. Преподавал в университете города Лион.

C 1914 года – ассистент английского отделения Гарварда.

После начала Первой мировой войны поступил добровольцем в рядовые (фр. poilu) французской армии. Был водителем санитарного автомобиля. Участвовал в сражении под Верденом.

В 1918 году стал пресс-атташе ВМФ США. В качестве единственного корреспондента сопровождал поход британского флота на американском эскадренном миноносце. Был спасён с затонувшего в морском бою корабля.

Начало литературной деятельности

События и личные переживания Бестона, связанные с участием в сухопутных и морских сражениях Первой мировой войны, отражены в его первых книгах: «A Volunteer Poilu» - «Доброволец» - (1916) и «Full Speed Ahead» - «Полный вперёд» - (1919). В стремлении изжить трагические военные впечатления, резко сменил тематику творчества и в период с 1919 по 1926 гг. написал несколько книг сказок. Был редактором и автором еженедельника «The Living Age», издаваемого журналом «The Atlantic Monthly» .

В 1925 году журнал «The World's Work» заказал Бестону статью о береговой охране. Это привело его на полуостров Кейп-Код, где писатель принимал участие в регулярном патрулировании побережья вместе с офицерами службы охраны. Потрясённый величественной красотой безлюдного внешнего пляжа полуострова, Бестон решил уединиться здесь на некоторое время.

Побывавший на мысе Кейп-Код ещё в середине XIX века Генри Дэвид Торо, писал о мистике этого места: «Человек может встать здесь и оставить позади себя всю Америку».

На необыкновенные пейзажи и особенности природы полуострова (его «гений места») уже во второй половине XX века обратил внимание и русский поэт Иосиф Бродский - в стихотворении «Колыбельная Трескового Мыса» (1975) он выразил своё ощущение, что именно здесь «одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже одиночество…», а «человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе…»

Весной 1925 года на берегу был построен дом размером 20 х 16 футов, названный Бестоном «Fo'castle» («полубак») котором писатель провел около двух лет, покидая его лишь изредка. Написанная здесь самая известная книга Бестона «Домик на краю земли» (англ. «The Outermost House») была опубликована в 1928 году. В ней он утверждал свою основную мысль:

«Природа - это часть человеческого бытия, а не осознав этой божественной тайны, человек перестает быть человеком...»

Признание

В 1940-х степень почетного доктора Бестону присвоили Боудин-колледж, Дартмутский колледж и Университет Мэна. Он был избран почетным членом общества Phi Beta Kappa (англ. Phi Beta Kappa) Гарвардского университета и почетным редактором орнитологического журнала «Audubon Magazine».

В 1960 году Американская академия искусств и наук наградила Бестона медалью имени Эмерсона-Торо – он стал её третьим лауреатом после Р. Фроста и Т. С. Элиота.

В 1964 году Fo'castle был объявлен национальной литературной достопримечательностью. На состоявшейся по этому поводу церемонии, обращаясь к писателю, губернатор штата Массачусетс Эндикотт Пибоди отметил, что его знаменитая книга: «стала одной из причин открытия и существования Национального парка «Побережье мыса Кейп-Код» (англ. «Cape Cod National Seashore»).

Бестон умер 15 апреля 1968 года в Ноблборо, штат Мэн. На мемориальной доске его дома-музея начертаны слова: «Он искал истину и обрел её в человеческом сердце».

Главная книга Бестона переиздавалась десятки раз. В 2007 году появилась её аудиоверсия.

Бестон и Торо

В США Бестона сопоставляли с его тёзкой Генри Дэвидом Торо (1817—1862) . Они оба родились и жили в Новой Англии. Оба окончили Гарвардский университет. У обоих был дар поэтического чувствования природы. Оба они, хотя и по разным причинам, прожили около двух лет в одиночестве, вдали от людей: Торо – на берегу Уолденского озера, Бестон – на береговой линии океана. Оба описали свои наблюдения и мысли в книгах, которые сделали авторов знаменитыми и были признаны классическими произведениями американской словесности. Своим впечатлениям от неоднократных посещений полуострова Кейп-Код в 1849-1857 годах Торо посвятил книгу Cape Cod (1865).

Торо, избегая «обесчеловечивания» и пороков современного ему общества, предпринял свой опыт «правильной жизни» только собственным трудом и без излишеств :

«Большая часть роскоши и многое из так называемого комфорта не только не нужны, но положительно мешают прогрессу человечества… Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, имея дело с важнейшими фактами жизни и попробовать… жить со спартанской простотой, изгнав из жизни всё, что не является настоящей жизнью...»

Бестон же, потрясенный переживаниями, вызванными участием в боевых действиях Первой мировой войны, искал для себя место уединения и душевного покоя:

«Когда я начинал строиться, мне и в голову не приходила мысль использовать этот приют как постоянное жилье. Мне хотелось обзавестись гнездом, достаточно уютным и зимой, куда бы я смог приезжать в свободное время… людям недостает языков пламени перед протянутыми ладонями, родниковой воды, чистого воздуха, девственной земли под ногами...»

Торо верил в благотворное воздействие природы на человека, предполагая при этом её неисчерпаемость:

«Дикая природа нужна нам, как источник бодрости; нам необходимо иногда пройти вброд по болоту, где притаилась выпь и луговая курочка, послушать гудение бекасов, вдохнуть шуршащей осоки… Природой невозможно насытиться. Нам необходимо бодрящее зрелище её неисчерпаемой силы...»

Бестон оставил проникновенно-художественное описание окружавшей его стихии, наполненное, одновременно, ощущением необходимости изменения отношения человека к живой природе:

«Величественные ритмы природы… приливы и отливы, набеги волн, сборища птиц, передвижения морских обитателей, зима и штормы, великолепие осени и святость весны — все это составляло неотъемлемую часть жизни пляжа. Чем дольше я оставался там, тем становился увлеченнее, тем полнее мне хотелось познать это побережье, приобщиться к тайнам его стихий...

Человек потерял контакт с природой планеты, построил свою жизнь на хитроумии и изобретательности и потому рассматривает животных сквозь лупу человеческих знаний...

Нам необходимо иное, более мудрое и возможно, более мистическое представление о животных...»

Не отрицая своей внутренней связи с Торо, Бестон отмечал направленность деятельности и творчества Торо на переустройство социальных аспектов жизни, а себя относил, в большей степени, к натуралистам.

Бестон по праву считается одним из отцов современного природозащитного движения.

Библиография

• A Volunteer Poilu (1916)

• Full Speed Ahead (1919)

• The Firelight Fairy Book (1919)

• The Starlight Wonder Book (1921)

• Book of Gallant Vagabonds (1925)

• The Sons of Kai (1926)

• The Living Age (1921)

• The Outermost House (1928)

• Herbs and the Earth (1935)

• American Memory (1937)

• Five Bears and Miranda (1939)

• The Tree that Ran away (1941)

• Chimney Farm Bedtime Stories (1941)

• The St. Lawrence (1942)

• Northern Farm: A Chronicle of Maine (1949)

• White Pine and Blue Water (1950)

• Henry Beston's Fairy Tales (1952)

• Especially Maine: The Natural World of Henry Beston (1972)

Семья

Жена - Elizabeth Jane Coatsworth (1893 – 1986), известная американская детская писательница . Дочери – Margaret (1930) и Catherine (1932).

Известность в России

Бестон стал популярен в России после издания двух его книг на русском языке (в переводе В. Кондракова):

• Домик на краю земли (1982)

• Река Св. Лаврентия (1985)

Высказанный в книге «Домик на краю земли» ещё в первой трети XX века и сохранивший свою актуальность призыв к сбережению живой природы -

«Находясь вдали от первозданной природы, живя сложной неестественной жизнью, человек к другим живым существам подходит с позиций своих ограниченных знаний. Мы снисходительно взираем на них, демонстрируя свою жалость к этим «недоразвитым» существам, которым предназначено стоять намного ниже той ступени, на которой стоит человек. Но такое отношение - плод глубочайшего заблуждения. К животным нельзя подходить с человеческими мерками. Обитая в более древнем и совершенном мире, чем наш, эти существа обладают столь развитыми чувствами, которые мы давно утратили или не обладали ими никогда, голоса, которые слышны им, нашему уху недоступны. Они - не братья наши меньшие и не бедные родственники: они – иные нации; это просто совсем другой мир, существование которого совпало по времени с нашим, они такие же пленники этой прекрасной и жестокой жизни»

- цитируется с некоторыми вариациями в многочисленных российских публикациях, форумах и цитатниках, посвященных проблемам экологии, сострадания к животным, психотерапевтического воздействия природы на человека, вегетарианства и других.

Отрывок, характеризующий Бестон, Генри

Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.