Бестужев-Рюмин, Михаил Павлович

Михаи́л Па́влович Бесту́жев-Рю́мин (23 мая [4 июня] 1801, Кудрёшки, ныне Нижегородская область — 13 [25] июля 1826, Санкт-Петербург) — декабрист, участник Южного общества, один из руководителей Васильковской управы и восстания Черниговского полка. По приговору суда повешен вместе с другими руководителями декабристского движения 25 июля 1826 года в Петропавловской крепости.

Биография

Сын надворного советника Павла Николаевича Бестужева-Рюмина и Екатерины Васильевны, урождённой Грушецкой (рожд. 1748 года, умерла до 1826). Получил домашнее образование. Слушал лекции профессоров Московского университета. 23 февраля 1818 года получил аттестат Комитета испытаний при Московском университете с оценками «хорошо» и «очень хорошо». Полученный аттестат давал право на дальнейшие повышения при поступлении на службу по гражданской части. Однако Бестужев-Рюмин поступил на военную службу.

С 13 июля 1818 года — юнкер Кавалергардского полка, с 12 апреля 1819 года — эстандарт-юнкер. В Семёновском полку с 9 марта 1820 года. Здесь началась его дружба с С. Муравьёвым-Апостолом, в то время командиром 3-й фузелёрной роты полка. Подпрапорщик. 24 декабря 1820 года при расформировании Семёновского полка переведён в Полтавский пехотный полк. В звании прапорщика с 12 января 1821 года. Член Южного тайного общества с 1823 года (по данным О. И. Киянской, с 1822 года: «…Общепризнанная дата — 1823 неверна»). Возглавлял вместе с С. Муравьёвым-Апостолом Васильковскую управу. Вёл переговоры с Польским патриотическим обществом (январь 1824) и о слиянии Общества соединённых славян с Южным обществом (1825). В декабре 1825 года вместе с С. И. Муравьёвым-Апостолом составил «Православный катехизис», который был прочитан восставшим солдатам. На момент восстания 14 декабря 1825 года был подпоручиком.

За несколько месяцев до казни Бестужев-Рюмин занимался русским языком со словарями. 27 января в письме к одному из главных следователей, генералу Чернышёву, он пишет: «Генерал, благоволите испросить у Комитета, чтобы он соизволил разрешить мне отвечать по-французски, потому что я, к стыду своему, должен признаться, что более привык к этому языку, чем к русскому». На что получил такой ответ: «Отказано, с строгим подтверждением через коменданта, чтобы непременно отвечал на русском языке».

13 июля 1826 года Бестужев-Рюмин был казнён на кронверке Петропавловской крепости в числе пяти участников декабристского восстания. По свидетельству очевидца, устройство эшафота в городской тюрьме Санкт-Петербурга производилось заблаговременно. В 12 часов ночи в Петропавловскую крепость прибыли генерал-губернатор, шеф жандармов и другие представители власти, после чего на площадь было велено вывести 120 осуждённых (кроме пяти приговорённых к смертной казни) и солдат Павловского гвардейского полка. Во время казни помост, на котором стояли декабристы, упал, и трое из них — Рылеев, Муравьев-Апостол и Каховский — сорвались, после чего были повешены снова. По одной из версий, похоронен вместе с другими казнёнными декабристами на острове Голодае.

Ссылки

• Бестужевы и Бестужевы-Рюмины // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [az.lib.ru/b/bestuzhewrjumin_m_p/ Сочинения Бестужева-Рюмина на сайте Lib.ru: Классика]

Отрывок, характеризующий Бестужев-Рюмин, Михаил Павлович

Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…