Бехзад, Хусейн

Хусейн Бехзад
перс. حسین بهزاد‎
Хусейн Бехзад в 1958
Дата рождения:	1894(1894)
Место рождения:	Тегеран
Дата смерти:	13 октября 1968(1968-10-13)
Место смерти:	Тегеран
Происхождение:	иранец
Гражданство:	Иран
Учёба:	мастерская Хуссейн Пейкар-Негара
Стиль:	персидская миниатюра
Влияние:	Кемаледдин Бехзад, Реза Аббаси
Работы на Викискладе

Хусейн Бехзад (1894, Тегеран, Персия — 13 октября 1968, Тегеран, Иран) — талантливый иранский художник XX века, считается сильнейшим миниатюристом современного иранского искусства.

Был всемирно известен, имел множество наград.

Детство и юность

Хусейн ещё в раннем детстве проявил свой талант художника. Позднее он так вспоминал об этом: «Неясное чувство тянуло меня к живописи, и взяв карандаш, я почувствовал себя, словно измученный жаждой человек, достигший прозрачного родника». Отец приветствовал художественный талант сына, устроив его учиться у Моллы Али. В семилетнем возрасте он остался без отца и без учителя, умерших от холеры. После этого события он недолго (несколько месяцев) проходил в школу, однако, не чувствуя тяги к учёбе, бросает школу и устраивается учеником в мастерскую известного персидского портретиста Хуссейна Пейкар-Негара на тегеранском базаре, тоже ученика Моллы Али, в которой проработал 12 лет. Здесь он развивал своё мастерство и зарабатывал себе на жизнь, так как после смерти отца семья не могла его обеспечивать. С 18 лет работает самостоятельно в собственной мастерской, занимаясь копированием под заказ старых миниатюр времён династий Сефевидов и Тимуридов. Благодаря этой работе он смог освоить правила и стиль старых мастеров персидской миниатюры, в том числе и Кемаледдина Бехзада, Резы Аббасии — кумиров живописца: «Мое изучение различных стилей миниатюры было направлено на то, чтобы создать новый иранский стиль, соответствующий требованиям современного искусства. Миниатюра постепенно исчезала, и я стремился спасти её от забвения». Работал он так искусно, что немногие могли отличить копию от оригинала.

Взрослая жизнь

В 1915 году иллюстрирует книгу Низами (сейчас находится в Британском музее), благодаря чему о нём узнают в Европе. В 1918 году он едет через Тифлис в Европу для продажи этих иллюстраций (поездка длилась 70 дней). В 1934-35 годах 13 месяцев проводит в Париже, в течение которых он изучал западную и восточную живопись в музеях Лувра, Версаля и Гима. В результате Хусейн создал новый стиль персидской миниатюры. Сам художник говорит об этом путешествии так: «Мой талант расцвёл, я осознал свои способности, мои пальцы достигли нового уровня передачи ощущений и переживаний». На этом закончился период копирования мастеров древности. Новый стиль был применён после возвращения в Иран в 1936 году для иллюстрации рубайат Омара Хайяма. Эти иллюстрации до 1970 года можно было увидеть только на выставках (например, в 1957 году в Вашингтоне и Нью-Йорке), а в 1970 году бригадный генерал Хуссейн-Али Нури Эсфандайри включил их в свою книгу об Омаре Хайяме. Эсфандайри описывал миниатюры Беххада как «поэзию в нарисованных образах».

В 1946 году начинает работать в музее Бастан (перс. Edāra-ye Bāstān-šenāsī‎) и преподавать в тегеранской школе искусств (перс. Honarestān-e Honarhā-ye Zībā-ye Pesarān o Doḵtarān‎). В этот период создаётся много миниатюр, в том числе иллюстраций произведений Фирдоуси и Хафиза. В 1948 году начал работать в музее изобразительных искусств..

В 1953 году в связи с празднованием тысячелетия Авиценны в Иранском музее древностей состоялась личная выставка Бехзада, привлекшая востоковедов из 64 стран. Турецкий миниатюрист Солхейл Анвар в Стамбульской газете «Ватан» написал: «Бехзад, этот выдающийся художник, принадлежит не только Ирану, но и всему миру». Много хвалебных отзывов было напечатано и во французских газетах.

В 1950-х имя Хусейан Бехзада становится всемирно известным благодаря ряду выставок в Лондоне, Бостоне, Париже, Праге, Вашингтоне, Нью-Йорке и Брюсселе, а также в Индии и Японии.

В 1959 году получил специальную пенсию от Парламента страны.

Семья

Жена — Азиза (женился в 1918 году, по другим данным в 1921), единственный сын — Парвиз. Дед художника был из Шираза. Отец — Мирза Фазл-Аллах Эсфахани из Исфахана был художником по созданию расписных ручек.

Смерть и похороны

Перед смертью художник долго болел, был прикован к постели, был всеми забыт и сильно нуждался. Жалуясь своему другу, Бехзад говорил: «А ведь когда я умру, вы увидите, какой поднимется шум, какие пышные похоронные шествия будут шествовать к моей могиле, чтобы почтить мою память». В 8 часов 40 минут 13 октября 1968 года великого художника не стало. Он похоронен на кладбище возле Имамзаде Абдулла в городе Рее, что неподалеку от Тегерана.

Память

Именем художника назван один из павильонов дворца Саадабад — музей Бехзада, где выставлена большая часть его работ.

Наследие

Хусейн Бехзад вдохнул новое дыхание в умирающую персидскую миниатюру, создав три новых стиля, обогатив древнее искусство новым подходом к использованию красок. Написал более 400 картин. Считается одним из немногих иранских живописцев, который смог, плодотворно работая с традиционной персидской миниатюрой, иметь свой собственный стиль, отчасти построенный на опыте западных мастеров.

Выставки

• 1952: Fine Arts Museum
• 1954: Auditirium & Iran Bastan Museum к тысячелетию Авиценны
• 1956: Iran-America Society
• 1956: Iran-German Society
• 1957: Abadan
• Mehregan Club : несколько выставок
• Abadan
• Tehran University
• The New Iran Bastan Museum

Награды

1. Первая медаль Министерства культуры Ирана, 1949
2. Диплом за лучшую картину на 15-м конкурсе искусств на Олимпийских играх в Хельсинки в 1952 году
3. Медаль Авиценны Иранского национального музей за выставку Бехзада приуроченную к тысячелетию Авиценны
4. Почетная грамота бельгийской международной выставки 1958 года
5. Первая медаль Международного конкурса живописи в Минеаполисе в 1958 году (участвовало 230 художников из 97 стран)
6. Первая медаль искусств департамента искусств
7. Специальная пенсия от парламента в 1965 году.
8. Почетная медаль искусств факультета декоративного искусства в последний год его жизни — 1968, с присвоением почётного звания мастер (перс. ostād‎) высшей школы прикладного искусства.

Литература

• Hossein-Ali Nouri Esfandiary (Hrsg.): The Rubaiyat of Omar Khayyam — Fitzgerald’s English Version. 50 Plates in color by Hossein Behzad. 1. Printing 1970 by Shumposha Photo Printing, Japan.
• Omar Khayyam: Vierzeiler (Rubāʿīyāt) übersetzt von Friedrich Rosen mit Miniaturen von Hossein Behzad. Epubli, Berlin 2010. ISBN 978-3-86931-622-2 [www.epubli.de/shop/showshopelement?pubId=3687 Details]

Ссылки

• [www.caroun.com/Painting/IranPainting/Behzad/HBehzad.html Website zu Hossein Behzad]
• [www.iranica.com/articles/behzad-hosayn-painter Artikel zu Hossein Behzad in der Enzyklopädia Iranica]

Отрывок, характеризующий Бехзад, Хусейн

Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.