Бехтеев, Фёдор Дмитриевич

Фёдор Дмитриевич Бехтеев
Род деятельности:	Дипломат, церемониймейстер, бригадир
Дата рождения:	3 февраля 1716(1716-02-03)
Место рождения:	Смоленская губерния
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	10 октября 1761(1761-10-10) (45 лет)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Фёдор Дмитриевич Бехтеев (3 февраля 1716, Смоленская губерния — 10 октября 1761) — российский дипломат, церемониймейстер Высочайшего двора, бригадир (1758), надворный советник.

Биография

Фёдор Бехтеев родился 3 февраля 1716 года в Смоленской губернии. Был домашним человеком у вице-канцлера графа М. И. Воронцова, который в дни его молодости защитил его от соседа-помещика Смоленской губернии, а затем до самой смерти Бехтеева покровительствовал ему.

Место получения образования — неизвестно, но в доме Воронцова он учил русской грамоте Екатерину Воронцову (впоследствии княгиню Дашкову).

В четырнадцатилетнем возрасте поступил на службу гефрейт-капралом в кирасирский полк.

В 1736 находясь в Варшаве был причислен к посольской канцелярии. Вернувшись в Россию в начале 1742, Ф. Бехтеев служил сначала переводчиком, а с июля 1744 — секретарëм в Коллегии иностранных дел. 18 декабря 1753 был пожалован в надворные советники.

В начале 1756, по рекомендации М. Воронцова, он был послан в Париж в качестве поверенного в делах при французском дворе. Успешно справился с поставленными заданиями, добился того, что отношения Российской империи с Францией приняли характер прочной дружбы. 11 июня 1757 в Париж приехал назначенный туда послом граф М. П. Бестужев-Рюмин. Бехтеев пробыл в Париже до декабря, частью вследствие болезни Бестужева-Рюмина, частью вследствие поручений и покупок для Двора и Воронцова.

На возвращение в Россию, по ходатайству Воронцова, Бехтееву было отпущено 1000 руб. В марте 1758 Бехтеев вернулся в Санкт-Петербург, а 19 октября того же года был пожалован церемониймейстером Высочайшего двора и чином бригадира и назначен членом Коллегии иностранных дел.

Был близок также к графу П. Шувалову.

Ф. Бехтеев — первый воспитатель цесаревича Павла Петровича. Императрица Елизавета Петровна поручила ему обучение грамоте четырëхлетнего цесаревича, наказав «воспитаннику "женского терема" внушить, что тот – будущий мужчина и Царь..». Он сразу же по приезде принялся учить Павла читать по-русски и по-французски по весьма оригинальной азбуке

Ф. Бехтеев подарил царевичу карту Российского государства с надписью: «Здесь видишь, государь, наследство, что славные твои деды победами распространяли». По записям Порошина тот во время занятий применял особый метод, соединявший забаву с учением, и быстро научил великого князя чтению и счислению при помощи игрушечных солдатиков и складной крепости «сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился». А ещë учебным пособием Федора Дмитриевича была «раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Федор Дмитриевич». По воспоминаниям современников Ф. Бехтеев был одержим духом всяческих уставов, четких приказаний, военной дисциплиной, сравнимой с муштрой. Потом Бехтеева обвиняли биографы Павла Петровича в том, что он с самого раннего детства начал прививать ребенку страсть к "военщине".

Кроме того, чтобы поощрить Павла Петровича к чтению и сыграть на его самолюбии, Бехтеев при занятиях с ним сажал рядом за стол взрослых людей из дворцовой прислуги, приказывая им притворяться неграмотными; затем он стал печатать для великого князя особые ведомости, где под рубрикой «Из Петербурга» сообщалось обо всех поступках и погрешностях Павла Петровича, причем уверял его, что эти ведомости рассылаются по всей Европе, так что он должен читать их, если желает знать, что о нëм говорят. При Бехтееве же явился первый, специально составленный для Павла учебник. Это было «Краткое понятие о физике для употребления Его Императорского Высочества Государя великого князя Павла Петровича»] (С.-Петербург, 1760).

В июне 1760 Бехтеева сменил при Павле Никита Иванович Панин.

Литература

• Бехтеев, Федор Дмитриевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Кравцова М. В. Раннее детство Императоров. Павел Первый.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20101028213617/www.rusdiplomats.narod.ru/ambassadors/behteev-fd.html Фёдор Дмитриевич Бехтеев]

Отрывок, характеризующий Бехтеев, Фёдор Дмитриевич

– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…