Бибиков, Илларион Михайлович

К:Википедия:Страницы на КУЛ (тип: не указан)

Илларион Михайлович Бибиков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Нижегородский губернатор
1829 — 1831
Предшественник:	Храповицкий, Иван Семёнович
Преемник:	Бутурлин, Михаил Петрович
Калужский губернатор
1831 — 1837
Предшественник:	Оболенский, Александр Петрович
Преемник:	Жуковский, Николай Васильевич
Саратовский губернатор
1837 — 1839
Предшественник:	Степанов, Александр Петрович
Преемник:	Власов, Дмитрий Яковлевич
Рождение:	1793(1793)
Смерть:	1860(1860)
Отец:	Бибиков, Михаил Иванович
Мать:	Назимова, Маргарита Ивановна
Супруга:	Муравьёва-Апостол, Екатерина Ивановна
Награды:

Илларион Михайлович Бибиков (1793—1860) — русский государственный деятель из рода Бибиковых: генерал-лейтенант, сенатор, нижегородский (1829-31), калужский (1831-37) и саратовский (1837-39) губернатор.

Биография

Родился в семье псковского вице-губернатора Михайлы Ивановича Бибикова и унаследовал от отца родовые имения в Псковской губернии с 400 крепостными крестьянами.

Илларион Михайлович был прекрасно образованным человеком. Он окончил Дерптский университет, знал древние языки и до начала Отечественной войны 1812 года находился на гражданской службе. Член Ордена русских рыцарей и масонских обществ.

8 сентября 1812 года он вступил в Санкт-петербургское ополчение подпоручиком. Участвовал в сражениях 1812 года и заграничных походах русской армии в 1813—1814 годах. За что был награждён орденами Святой Анны 3-й? и Святого Владимира 4-й степени с бантом. За участие в сражении под Лейпцигом 4—6 октября 1813 года получил шведский орден Меча малого креста и прусский орден «За достоинство» (10.1814).

31 декабря 1813 года Бибиков был определён в Александрийский гусарский полк с назначением адъютантом к саксонскому военному губернатору генерал-адъютанту князю Репнину, при котором состоял до окончания военной кампании.

1 августа 1814 года Илларион Михайлович был произведён в штабс-ротмистры. С 24 апреля 1819 года — в полковники с назначением старшим адъютантом Главного штаба русской армии. 2 декабря 1824 года утверждён в должности директора канцелярии Главного штаба. С 30 августа 1825 года флигель-адъютант императора.

Во время восстания декабристов 14 декабря 1825 года Бибиков находился при императоре и пытался уговорить разойтись войска Гвардейского морского экипажа, но был ранен солдатами. От расправы его, находившегося в бессознательном состоянии, спас декабрист Рылеев, знавший его как зятя Муравьёвых-Апостолов. «Стойте, братцы», — закричал он солдатам, — «это наш!»

Эти слова сыграли роковую роль в последующей карьере Иллариона Михайловича. «Своим» для декабристов Илларион Михайлович так и не стал. Зато он потерял доверие Николая, хотя внешне могло показаться, что все шло благополучно. Он удостоился высочайшей признательности за участие в подавлении бунта. 25 марта 1828 года император произвел Бибикова в генерал-майоры с «назначением стоять при кавалерии», удаляя его из своей свиты.

24 апреля 1829 года Илларион Михайлович назначается нижегородским гражданским губернатором с чином действительного статского советника, пробыв на этой должности до сентября 1831 года. 17 февраля 1831 года «за деятельное распоряжение по прекращению в Нижегородской губернии болезни холеры объявлено ему монаршее благоволение». 22 августа 1831 года Бибиков награждён знаком отличия за беспорочную 20-летнюю службу.

Однако полученные награды — ещё не свидетельство возвращения доверия императора. Жена Бибикова, Екатерина Ивановна продолжала усиленно хлопотать за единственного оставшегося из своих братьев Матвея. Младший брат Ипполит застрелился 3 января 1826 года после провала восстания Черниговского пехотного полка, а Сергей был казнён 25 июля того же года. Именно через Иллариона Михайловича перстень Сергея после его казни был передан отцу декабриста. Все эти факты не способствовали возвращению монаршего благоволения и до самой смерти Николая I Бибиков не получил повышения в чине и оставался самым старым генерал-майором в русской армии. В генерал-лейтенанты он был произведен только при Александре II.

Бибиков был знаком с А. С. Пушкиным. 14 ноября 1830 года, во время эпидемии холеры, Александр Сергеевич испрашивал у него дозволения для выезда из Болдина в Москву. Это дозволение было получено, так как 5 декабря Пушкин уже был в Первопрестольной.

Калужским губернатором Илларион Михайлович стал 1 октября 1831 года. Годы его губернаторства стали годами экономического процветания губернии. В 30-х годах XIX века Калуга по торговле могла не только сравниться с известнейшими российскими промышленными городами, но даже превосходила их. Многие калужские купцы «имели обширные сведения о торговле и мануфактурах и бывали сведущи в самых политических переворотах». А наиболее предприимчивые даже содержали своих помощников и поверенных в лучших торговых российских и иностранных городах.

Лавок в Калуге в то время было 654; в них распродавалось разных товаров на сумму до 530 тысяч рублей ежегодно. Товары эти привозились из Петербурга, Риги, Якутска, Охотска, Одессы, Варшавы и Берлина. Калужские купцы и фабриканты торговали с иностранцами салом, пенькой, полотном, рогожей, конопляным маслом и другими товарами на 12 миллионов в год.

Некоторые фабрики заготовляли канаты для черноморского флота. Довольно значительна была торговля рыбой, которую калужские купцы закупали в Астрахани и на Дону и торговали в Калуге на 226 тысяч рублей. Также велась торговля скотом на сумму 235 тысяч рублей; скот отправляли в Москву, С.-Петербург, Ригу, в Пруссию и даже в Силезию. Хлеба Калуга закупала на хлебных рынках до 2 миллионов пудов и часть его сплавляла в Гжатск, Зубцов и другие города империи.

Калуга играла важную роль в экономико-финансовых расчетах правительства. В 30 годах XIX столетия Департамент водяных коммуникаций проводил исследования местности между реками Жиздрой и Болвой для прорытия канала с целью соединения Волги с Днепром. Но этот проект не был осуществлен.

Резкий и заметный упадок Калуги начинается после 1835 года. Ещё в 1834 году было в Калуге было 47 купцов I гильдии, 95 — II, и 2154 — III с капиталами на 8.127 тысяч рублей; обороты Калуги оценивались в 75 миллионов рублей; а в 1857 году купцов было только 5— I степени, 43 — II и 993 — III с капиталом в 2.176 тысяч рублей. В 1840 году калужская Дума объясняла это явление упадком курса европейских валют, последовавшим по случаю бывших в начале столетия войн, а также увеличением тарифов на русские мануфактуры и снижением цен на зерно и хлеб. Однако главной причиной всего этого было образование новых крупных торговых пунктов и путей. Лишь по сбору налогов Калуга не уступала другим городам империи. Губернатору за это было даже объявлено «монаршье благоволение» и «высочайшее удовольствие».

Обращал внимание губернатор и на культурную жизнь губернии. 8 января 1834 года состоялось открытие Калужской публичной библиотеки. Руководил библиотекой комитет, в который входил сам губернатор.

Как талантливый и деятельный человек, Илларион Михайлович нажил в Калуге врагов. 31 декабря 1836 года на стол шефу жандармов графу Бенкендорфу лёг анонимный донос, в котором губернатора обвиняли в корыстолюбии, казнокрадстве и взяточничестве. Обвинения коснулись и жены губернатора: "Жена Калужского губернатора Бибикова, урожденная Муравьёва-Апостол, исполнена ненависти к Высокоцарствующему дому Императора. Она иначе не начествует, как «убийца моих братьев. В обедню проклятия ни Он, ни Она не являются в собор». В качестве союзников губернатора в доносе были названы вице-губернатор, прокурор, штаб-офицер корпуса жандармов и даже городской архитектор. Официального следствия по этому доносу не проводилось, но 17 марта 1837 года Высочайшим рескриптом калужскому гу­бернатору генерал-майору Бибикову повелено было быть, как за­писано, «военным губернатором города Саратова и Саратовским гражданским губернатором».

Бывший калужский губернатор был реабилитирован лишь с воцарением Александра II, который, помня его заслуги перед Отечеством, произвел Иллариона Михайловича в генерал-лейтенанты и назначил сенатором.

По воспоминаниям его правнучки А. Бибиковой, Илларион Михайлович отлично знал древние языки. Когда он заболел и находился при смерти, врачи созвали консилиум, и чтобы больной не узнал о своем безнадежном положении, говорили только на латыни. Тогда Бибиков, вдруг открыв глаза, сказал им, что его приводит в отчаянье не безнадежность его состояния, а те ошибки, которые они делают, разговаривая на латыни. Умер Илларион Михайлович в 1860 году.

Награды

Среди прочих наград Бибиков имел орден Святого Георгия 4-й степени (12.01.1846), орден Святого Владимира 3-й степени (12.12.1823) и 4-й степени с бантом (23.08.1812), орден Святой Анны 1-й степени (21.04.1830, корона к ордену 18.04.1837) и 2-й степени (03.03.1820).

Семья

Женой его была Екатерина Ивановна (1795—1861), дочь И. М. Муравьёва-Апостола, сестра трёх декабристов. У них, по данным на 1835 год, было восемь детей: Александр 19 л., Михаил 17 л., Анна 13 л., Ольга 11 л., Екатерина 5 л., Илларион 4 г., Сергей 3 г., Владимир 1 г.

Источники

• [histpol.pl.ua/ru/?option=com_content&view=article&id=1348 Бибиков, Илларион Михайлович] на сайте [histpol.pl.ua/index.php?lang=rus История Полтавы]
• [www.sarrest.ru/cultura/pers/10/gnl10.html Губернаторы Саратова]

Отрывок, характеризующий Бибиков, Илларион Михайлович

– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.