Библиография в древнем Китае

Возникновение библиографии в Китае связано с Конфуцием. Постепенно создавалась древнекитайская письменность: появились письменные знаки иероглифы, а за ними литературные произведения. Была начата первичная обработка книжных фондов в больших масштабах.

До и после эпохи Конфуция появились многие философские школы. Их представители выработали методики изложения общего смысла работ авторов. Большой ущерб книгам Китая нанёс в 213 г до н. э. император Цинь Шихуанди, который дал приказ «сжечь конфуцианские книги и закопать заживо конфуцианцев».

В 32 г до н. э. император Чэн-ди приказал чиновнику-консультанту взяться за сбор, редактирование и упорядочение фондов. Лю Сян экономист, литератор и библиограф в течение многих лет занимался редактированием, удачно используя опыт и методику библиографической работы, разработанной Конфуцием. В 7 г до н. э. Лю Сян умер. Его дело продолжил сын Лю Синь, которому было 26 лет.

Через год в Китае была составлена первая систематическая аннотированная работа с 7 разделами и 38 подразделами — «Чилюе», в которой перечислены 13219 книг и 609 авторов. Все разделы и подразделы делились по школам. Литературные произведения были разделены по литературным течениям. Таким образом, классификация полностью отражала тогдашние достижения в мире науки. «Чилюе» — лучший образец библиографии Древнего Китая до возникновения книгопечатания.

При составлении этой работы были впервые использованы методы библиографического описания книг, для чего разработаны элементы и формы описания, перекрёстная ссылка, аналитическое описание и примечания.

Литература

• "Цзян Цзи. Библиография в Древнем Китае ". Цзи Цзян. Библиография. — 1996. — № 3. — С. 137—142.
• [confucius.dvfu.ru/bibliography/ Библиография конфуцианства]

Отрывок, характеризующий Библиография в древнем Китае

– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.