Библиотека Кесарии

Библиотека Кесарии Палестинской, существовавшая с III по VII век, была одной из крупнейших библиотек древности. Была основана христианским философом Оригеном для ведения богословских исследований и преподавательской работы. Вероятно, была утрачена в ходе арабских завоеваний. Библиотека известна только по косвенным сведениям и упоминаниям в произведениях христианских историков.

Кесария Палестинская была основана Иродом Великим в конце I века до н. э. и быстро приобрела значение одного из главных центров Римской империи на Ближнем Востоке. В середине I века число жителей достигло примерно 45 000, при Веспасиане город получил статус римской колонии, а при Александре Севере стал метрополией. Возможно, уже при Ироде в городе была публичная библиотека.

Первым косвенным упоминанием о церковном архиве в Палестине считается сообщение Евсевия Кесарийского в связи со спорами о дате Пасхи около 190 года — по этому поводу были проведены исследования церковного предания и затем были разосланы письма, которые Евсевий мог впоследствии использовать при написании своей Церковной истории. Возникновение библиотеки относят примерно к 230 году, когда в Кесарию переселился из Александрии Ориген (ок. 185—253). С 203 года он занимался преподавательской деятельностью. После путешествия в Рим около 215 года он начал собирать «древние книги», в том числе древние еврейские рукописи Библии. Вероятно, эту библиотеку он перевёз в Кесарию и использовал для преподавания «более совершенным слушателям». Сохранился рассказ одного из учеников этой школы, Григория Чудотворца о том, что именно преподавал своим ученикам Ориген. Помимо христианского богословия, изучалась философия и поэзия, за исключением произведений «атеистов». Для своих учеников Ориген отбирал труды разных философских школ, чтобы дать ученикам представление о разных мнениях. Состав библиотеки Оригена предположительно восстанавливается по идентифицированным заимствованиям в трудах Евсевия Кесарийского и включает труды Александра Полигистора, Аристобула, Херемона Александрийского, Хрисиппа, Ираклеона, Гермы, Игнатия Антиохийского, Мелитона Сардийского и многих других.

Ориген был убит во время гонений Деция в начале 250-х годов и, по предположению Э. Шварца, в это время библиотека была повреждена. Хотя на это нет прямых указаний, таким образом можно объяснить информацию о том, что Памфил Кесарийский, ставший главой школы в Кесарии в середине 280-х годов, с большим трудом смог достать для библиотеки труды Оригена. При Памфиле и его ученике Евсевии выросла слава библиотеки Кесарии как центра изготовления манускриптов; при этом сложился особый тип письма. Даже во время Великого гонения эта работа не прерывалась, именно тогда был создан знаменитый Синайский кодекс, надпись на котором гласит «Переписано и исправлено по Гексаплам Оригена; Антоний Исповедник собрал это. Я, Памфил, правил эту книгу в тюрьме». Также Памфил редактировал текст нового перевода Септуагинты. Позже Константин Великий, желая снабдить церкви Константинополя текстами Священного Писания, заказал в Кесарии 50 пергаментных копий Библии.

Своего расцвета библиотека достигла в первой половине IV века при Евсевии Кесарийском и его преемниках на епископской кафедре Кесарии Аакакии и Евзоии. После середины IV века о библиотеке известно ещё меньше. В 386 году ею пользовался Иероним Стридонский. Во второй половине V века здесь работали известные богословы Григорий Назианзин, Иларий Пиктавийский и Евсевий из Верчелли.

После Халкидонского собора епископская кафедра Кесарии утратила первенство в Палестине. В 614 году город был завоёван персами и удерживался ими до 628 года. Затем, после шестилетней осады Кесария была захвачена арабами в 641 году. Историки выражают надежду, что перед этим город покинули знатные греки, увозя с собой самые ценные рукописи библиотеки. В дальнейшем о судьбе библиотеки Кесарии не известно ничего.

Литература

• Carriker A. The library of Eusebius of Caesarea. — BRILL, 2003. — 358 p. — (Supplements to Vigiliae Christianae). — ISBN 90-04-13132-9.

Отрывок, характеризующий Библиотека Кесарии

– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.