Библиотека Ярослава Мудрого

Библиоте́ка Яросла́ва Му́дрого — легендарное собрание книг и документов, принадлежавшее Великому князю киевскому Ярославу Мудрому. Согласно наиболее распространённой версии, в XII веке и позднее она находилась в Софийском соборе Киева или в подземельях под ним.

История

Единственное историческое упоминание о библиотеке князя относится к 1037 году и содержится в «Повести временных лет»: «Ярослав же любим бо книгам, и многы списав положи в церкви святой Софьи, юже созда сам». Ни о количестве книг, ни о характере коллекции в летописи ничего не сказано.

Некоторые историки подвергали сомнению эту дату, так как относили к этому времени факт закладки самого Софийского собора, а следовательно никакой библиотеки в нём ещё не могло быть. Однако позже исследования показали, что в 1037 году строительство уже могло быть закончено.

Указывается, что официальным владельцем собрания, скорее всего, был не сам князь, а собор, и эту коллекцию более корректно именовать «библиотекой Софийского собора», однако наименование «Библиотека Ярослава Мудрого» уже стало исторически традиционным. Её формирование могло проходить под руководством митрополита Илариона.

Объём библиотеки неизвестен. В «Истории Киева» 1982 года издания он оценивается в 950 томов, а историк Е. Е. Голубинский предполагал вероятной цифру в 500 книг. Основными источниками пополнения собрания были перевод и переписка копий.

Поиски и версии о местоположении

Многочисленные пожары и разграбления Киева вкупе с его полным запустением после монгольского нашествия ставят под сомнение сохранность сколько-нибудь объёмного и цельного собрания манускриптов 1000-летней давности. Самые ранние катастрофы, в которых фигурируют сожжённые книги, относятся к 1169 (взятие Киева Мстиславом) и 1206 (нашествие половцев) годам.

По некоторым сообщениям, раскопки под Софийским собором были предприняты в 1916 году, после того, как вблизи храма произошёл обвал грунта. В результате якобы открылась часть подземных переходов, внутри которых будто бы нашли берестяную записку: «Аще кто найде сей ход тот найде велий клад Ярослав» («Кто найдёт этот ход, тот найдет великий клад Ярослава»). Согласно отчёту Археологической комиссии, раскопки были прекращены для того, чтобы предотвратить несанкционированное кладоискательство местных жителей.

Отдельные авторы голословно утверждают, что библиотека могла быть спрятана митрополитом Иларионом в катакомбах Киево-Печерской лавры после его ссоры с князем, о которой в летописях ничего не сообщается. В этом случае в составе библиотеки могли оказаться книги греческих иконописцев, расписывавших в XI веке монастырские храмы. Кроме того, есть сведения о том, что в 1106 году свою библиотеку передал в дар монастырю правнук Ярослава князь Святослав Давидович Черниговский, принявший постриг под именем Николы Святоши.

Ещё в 1653 году сообщалось о том, что в лавре имеется обширное собрание древних книг, однако в 1718 году в монастыре произошёл опустошительный пожар, и оно полностью сгорело. Существует версия о том, что часть книг была спрятана в катакомбах в 1665 году.

Ещё одна версия связана с Успенским собором Киево-Печерской лавры. В 1898 году в нём уже находили клад — «потаенную» монастырскую казну, спрятанную в 1718 году. В 1941 году, во время немецкой оккупации, собор был взорван, однако под ним уцелели катакомбы. Известно, что в них хранились мощи одного из основателей лавры святого Феодосия.

Также среди мест, где может находиться легендарное собрание, называют «Зверинецкие пещеры» близ Выдубицкого монастыря, а также подземелья разрушенного Межигорского монастыря.

Интересные факты

• Высказывались предположения о том, что часть княжеского книгохранилища вошла в не менее легендарную Библиотеку Ивана Грозного.
• В наши дни библиотеку пытались отыскать методами биолокации.
• Именем Ярослава Мудрого названа одна из библиотек Ярославля.

Отрывок, характеризующий Библиотека Ярослава Мудрого

Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.