Бивен, Эньюрин

Эньюрин Бивен Aneurin Bevan<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр здравоохранения Великобритании
3 августа 1945 — 17 января 1951
Предшественник:	Генри Уиллинк
Преемник:	Хиллари Маркуанд
Министр труда Великобритании
17 января 1951 — 22 апреля 1951
Предшественник:	Джордж Айзекс
Преемник:	Альфред Робенс
Председатель фракции лейбористов в Палате общин
4 мая 1959 — 6 июля 1960 (†)
Предшественник:	Джим Гриффинс
Преемник:	Джордж Браун
Рождение:	15 ноября 1897(1897-11-15) Тредегар, Уэльс
Смерть:	6 июля 1960(1960-07-06) (62 года) Чешем, Бакингемшир
Партия:	Лейбористская партия (Великобритания)

Эньюрин Бивен, иногда — Энюрин Бивен (англ. Aneurin Bevan; 15 ноября 1897, Тредегар, графство Монмутшир, Уэльс — 6 июля 1960, Чешем, графство Бакингемшир) — британский политик-лейборист валлийского происхождения, один из лидеров левого крыла Лейбористской партии, создатель Национальной системы здравоохранения Великобритании. Потомственный шахтёр, Бивен на протяжении своей жизни отстаивал права рабочего класса, социальную справедливость и демократический социализм.

Биография

Потомственный шахтёр и профсоюзный деятель

Родился в Южном Уэльсе в семье шахтёра Дэвида Бивена, который под влиянием писаний Роберта Блэтчфорда из сторонника Либеральной партии превратился в убеждённого социалиста. Его отец по вероисповеданию был баптистом, а мать — методисткой.

Работая на шахте с раннего возраста, с 1916 года стал активистом местного отделения профсоюза горняков, найдя применение своим ораторским способностям. Когда он был незаконно уволен с шахты как «смутьян», профсоюз добился его восстановления. В 1919 году был направлен в лондонский Центральный лейбористский колледж, финансируемый профсоюзами. В середине 20-х некоторое время был безработным; позже вновь присоединился к профсоюзу горняков и участвовал в массовых забастовках. Был одним из руководителей шахтёров Уэльса во время Всеобщей стачки 1926 года.

В парламенте

На выборах 1929 года был избран в Палату общин от Эббу-Вейла (en) как член Независимой лейбористской партии, затем перейдя в более умеренную Лейбористскую партию. В отличие от ряда выходцев из НЛП, он не стал вступать в Новую партию будущего фашиста Освальда Мосли, хотя и подписал подготовленный тем меморандум с критикой возглавляемого лейбористами правительства.

Был членом парламента на протяжении 31 года. В парламенте Бивен вскоре обратил на себя внимание как защитник интересов рабочих, критикуя как консерваторов и либералов, так и правых лидеров собственной партии, включая Рамси Макдональда и Маргарет Бондфилд. За это он пользовался большой популярностью в своём округе, был вновь избран на провальных для лейбористов выборах 1931 года и переизбирался вплоть до своей смерти. В 1934 году женился на своей коллеге по парламенту Дженни Ли, тоже социалистке.

Член редколлегии нового леволейбористского журнала «Трибьюн» (Tribune) с 1936 года; главный редактор в 1940–1945 годах. В 30-е Бивен активно поддерживал идею создания в Великобритании единого социалистического фронта (включая коммунистов), за что с марта по ноябрь 1939 года был даже на короткое время исключён из партии лейбористов наряду с Чарльзом Тревельяном и Стаффордом Криппсом. Бивен также выступал в поддержу республиканцев в Испании во время гражданской войны и критиковал политику умиротворения Невилла Чемберлена.

Во время Второй мировой войны Бивен был одним из немногих противников существования правительства национального единства, цензуры и ограничения гражданских прав и свобод, а также выступал за скорейшее открытие Второго фронта, равно как и за предоставление независимости Индии и национализацию в военное время угольной промышленности. Считался одним из наиболее конструктивных критиков военного кабинета Уинстона Черчилля.

В лейбористском правительстве

После победы лейбористов на выборах 1945 года Клемент Эттли предложил Бивену должность министра здравоохранения. На этом посту Бивен выступил инициатором принятия в 1946 году Закона о здравоохранении и создания в 1948 году Национальной службы здравоохранения, призванной предоставлять бесплатную медицинскую помощь населению за счёт небольших взносов в больничную кассу, что стало одним из самых крупных достижений лейбористов наряду с широкой национализацией. Кроме того, он в своём министерстве он инициировал субсидирование лекарств и расширение спектра медицинских услуг, а вне его — участвовал в осуществлении широкой программы жилищного строительства.

17 января 1951 года Бивен был назначен министром труда, успев существенно поднять зарплаты железнодорожникам. Он также сыграл важную роль в принятии закона, отменявшего установленный во время войны запрет на забастовки. Вскоре, однако, из-за Корейской войны правительство увеличило затраты на оборону в ущерб бесплатному здравоохранению, вновь сделав некоторые медицинские услуги платными, что вылилось в отставку 22 апреля ряда министров, в том числе Бивена и будущего премьер-министра Гарольда Вильсона.

Во главе левого крыла

На выборах 1951 года лейбористы потерпели поражение и перешли в оппозицию. В 1955 году ушёл в отставку лидер лейбористов Клемент Эттли. После его отставки состоялись выборы нового главы партии, на которых, однако, победил представитель правого крыла партии Хью Гейтскелл. Всё это время Бивен был идейным лидером левого крыла партии; его сторонников иногда называли бивенистами. Ему также удалось стать партийным казначеем. Как министр иностранных дел в теневом кабинете оппозиции (с 1956 года) Бивен активно выступал против агрессивных действий консервативного кабинета во время Суэцкого кризиса, а также был сторонником идеи одностороннего ядерного разоружения.

В 1959 году уже тяжело больной Бивен был назначен главой лейбористской фракции в Палате общин. Умер в 1960 году от рака.

В 1930, 1954, 1957 и 1959 годах посещал СССР.

В современной культуре

• Британская рок-группа Manic Street Preachers назвала свой альбом «This Is My Truth Tell Me Yours» (1998) в честь высказывания Бивена.
• В 2004 году по итогам опроса «[www.100welshheroes.com/en/homepage 100 Welsh Heroes]» (100 героев Уэльса) Бивен оказался на первом месте.
• В клипе группы Enter Shikari на песню Anaesthetist используется цитирование Бивена

Отрывок, характеризующий Бивен, Эньюрин

«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.