Бигеев, Муса Яруллович

Муса Яруллович Бигиев
М. Бигиев. 1910-е годы
Дата рождения:	25 декабря 1873(1873-12-25)
Место рождения:	с. Кикино, Пензенская губерния
Дата смерти:	28 октября 1949(1949-10-28) (75 лет)
Место смерти:	Каир, Египет
Основные интересы:	Богословие

Муса Яруллович Биги́ев (Муса Биги, Муса Джарулла, тат. Муса Җаруллаһ Бигеев) — выдающийся татарский философ-богослов, публицист, один из лидеров прогрессивного движения (джадидизм) среди мусульман России начала XX века.

Биография

Муса Яруллович Бигиев (Биги — в старинной транскрипции пензенских татар-мишарей) родился 25 декабря 1873 г. в селе Кикино Пензенской губернии. Его отец был назначен ахуном в Ростов-на-Дону, и семья переехала. Сам Бигиев должного внимания дате и месту рождения не уделял, что привело в настоящее время к разночтениям. Имел светское и богословское образование, окончив реальное училище в Ростове-на-Дону, учился в медресе Бахчисарая, Казани, Бухары, в старейшем мусульманском университете «Аль-Азхар» в Каире. В мае 1905 г., вернувшись на родину, женился на дочери чистопольского купца и ишана М.-З. Камалова, основателя медресе «Камалия».

Перебравшись в Петербург, посещал вольнослушателем лекции на юридическом факультете Императорского Петербургского университета, публиковался в газете Абдрашида Ибрагимова «Ульфят» (Согласие), работал над созданием партии «Иттифак аль-Муслимин» (Союз мусульман), идейно близкой партии кадетов. Участвовал в работе первого организационного съезда мусульман, проведенного 15 августа 1905 г. во время крупнейшей в Европе Нижегородской ярмарки. В 1906 г. был активным участником на втором и третьем съездах мусульман, избирался членом Центрального бюро партии. На русском языке опубликовал брошюру «Устав Всероссийского мусульманского союза» с предисловием «Начало нашего движения». В 1914 г. был секретарем четвёртого съезда мусульманской интеллигенции, проходившего в Петербурге. В дальнейшем опубликовал материалы съездов в книге «Основы реформ». Свои труды по богословию Бигиев начал издавать с 1906 г. Вскоре он приобрел широкую известность. В 1908 г. издал книгу «Путешествие по Междуречью» своего покойного старшего брата Мухаммеда-Загира Бигеева (1870, c. Кикино Пензенской губернии — 1902, Ростов-на-Дону), одного из первых татарских писателей, автора светских романах «Тысячи, или Красавица Хадича» (1887) и «Великие грехи» (1890).

В конце 1909 г. началась его непродолжительная педагогическая деятельность в медресе «Хусаиния» в Оренбурге. Бигиев читал лекции по мусульманскому праву, арабскому языку и литературе. С этого периода свои статьи Бигиев стал подписывать на тюрки: Муса Джарулла. Работал над переводом Корана на татарский язык. В 1912 г. труд был закончен, но его публикации помешала развернувшаяся полемика среди реакционной части мусульманского духовенства и резко отрицательная оценка Оренбургского муфтия, которые считали, что божественное слово Корана не нужно переводить, достаточно пользоваться многочисленными толкованиями. В 1914 г. в журнале «Исторический вестник» публиковали статью Н.Федотова «Мусульманский Лютер» с изложением сути некоторых оригинальных взглядов богослова. В Петербурге был совладельцем издательства «Аманат» купца Мухаммед-Алима Максутова, для типографии которого разработал шрифты.

В дни Февральской революции участвовал в работе Всероссийского мусульманского съезда в Москве в мае 1917 г., был избран членом Всероссийского мусульманского совета. В конце 1917 г. возглавил 1-й магометанский приход, стал имамом соборной мечети Петрограда. Издавал газету «Аль-минбар». Далее пытался сотрудничать с советской властью: в соавторстве с активистами составил устав мусульманской общины, добился открытия для татарских детей школы с преподаванием татарского языка, истории и литературы тюрко-татар.

В 1920 г. на съезде мусульманского духовенства в Уфе Бигиев ознакомил делегатов со своими предложениями по переустройству мусульманского общества «Воззвание к мусульманским нациям», своего рода исламскую конституцию. Основные положения этого выступления легли в его книгу «Азбука ислама», которая была издана в 1923 г. в Берлине. После этой публикации был арестован в Москве, куда он прибыл из Петрограда, направляясь на конференцию в Индию. Этот арест вызвал волну возмущения. Татары Финляндии обратились за помощью к правительству Турции, дружественному Советской России. Ведущие газеты Стамбула и Анкары опубликовали телеграммы с требованием освободить богослова. Бигиев был освобожден с условием проживания в Москве в течение двух лет под надзором властей. В 1923—1925 годах Бигиев преподавал основы ислама в Исторической мечети города Москвы.

Муса Бигиев поддерживал связи с азербайджанскими мусаватистами, которые вели борьбу в подполье против Советской власти. В 1922 году он, вместе с членами подпольной организации Мусавата Дадашем Гасановым и Рагим беком Векиловым, принимал участие в организации побега преследуемого советскими властями лидера мусаватской партии Азербайджана, бывшего председателя Национального Совета Азербайджана Мамед Эмина Расулзаде через границу Финляндии.

Ссыльного Бигиева включили в состав делегации советских мусульман для участия в работе конгресса в Мекке в мае 1926 г. Тогда Бигиев совершил хадж. Одновременно община ленинградских татар избрала его делегатом на очередной съезд духовенства, который состоялся в октябре-ноябре 1926 г. в Уфе. На этом съезде Бигиев был избран членом Ученого совета.

В 1927 г., вернувшись в Ленинград, Бигиев наблюдал деятельность Союза воинствующих безбожников и очередную кампанию власти: борьбу с «бывшими». Под эту категорию подходили все лица непролетарского и некрестьянского происхождения. Чистку прошли без исключения все организации. Многих специалистов лишили работы, на их должности назначали активных рабочих. Неоднократно обращался к академику И. Ю. Крачковскому за содействием в получении места преподавателя в Ленинградском университете, был готов преподавать арабский, персидский или турецкий языки. В 1929 г. в поисках работы обращался к правительству Афганистана. Несмотря на то, что Бигиев нигде не работал, он был обязан платить налоги, так как считался научным работником. Городскими властями было принято решение о лишении продовольственных карточек целой категории граждан, в том числе духовенства и членов их семей. В конце 1930 г. Бигиев принял решение об эмиграции. Этим поступком он спас не только свою жизнь, но и жизни близких. С нажитых мест уезжали тогда многие, спасаясь от деятельности Союза воинствующих безбожников, татары из Поволжья, Нижегородчины и Башкирии переселялись к единоверцам в Среднюю Азию и Азербайджан.

В эмиграции

Бигиев был последним из мусульман-прогрессистов нелегально эмигрировавшим из Москвы в Китайский Туркестан. Без преувеличения можно сказать, что в то время он был широко известен во всем мусульманском мире как автор 120 богословских трудов, в том числе перевода Корана на татарский язык. Бигиев выехал из Ленинграда, где проживал с семьей, в Москву, и далее по железной дороге направился в Среднюю Азию, перейдя границу, он оказался в Кашгаре. Из Китайского Туркестана перебрался в Афганистан, где благодаря помощи Надиршаха получил паспорт и выехал в Индию, затем отправился в Египет, где переиздал свою работу «Обращение к Великому Национальному Собранию Турции», адресованную Ататюрку.

В 1933 г. жил в Берлине. В типографии А. Мухаммедова при финансовой поддержке финских татар вышли в свет книги: «Доказательства всеохватности Божественной милости», «Йаджудж в свете чудесных сообщений священных аятов Корана» и «Женщина в свете священных аятов Благородного Корана» с посвящением жене. Непродолжительное время жил и работал в Финляндии, читал лекции татарской молодежи.

В 1934 г. он, покинув Финляндию, путешествовал по Ирану и Ираку, исследовал религиозное течение шиитов, в Индии изучал санскрит и индуистские книги Махабхарата и Веды. В 1938 г. с миссионерской целью путешествовал по Японии, Китаю, Яве, Суматре. В конце 1939 г. он вновь отправился в Индию, с намерением выехать в Афганистан и осесть в Кабуле, но был арестован колониальными властями и провел полтора-два года в тюрьме Пешевара. Освобождение стало возможным благодаря вмешательству правителя г. Бхопала Мухаммада Хамидуллы, но до 1945 года он оставался в Пешеваре под гласным надзором англичан. Это был плодотворный период в его научной деятельности. Им были написаны и изданы восемь книг. Доход от продажи книг автор пожертвовал на создание медресе для детей бомбейских переселенцев. С 1946 г. жил в Египте, выезжая в Турцию. Неоднократно совершал хадж. В 1947 г. предпринимал попытку вернуться на родину.

28 октября 1949 г. Бигиев скончался в Каире. Заупокойные молитвы были совершены в мечети Сайида Нефиса, похоронен в Афифи на фамильном королевском кладбище Хедивие. Книги из личной библиотеки Бигиева по воле покойного были переданы в Национальную библиотеку Турции.

Творческое наследие

• «В знании — сила»,
• «Арабская литература и мусульманская наука»,
• «История Корана и Священных Писаний»,
• «Вскользь о верованиях людей»,
• «Доказательства милосердия Всевышнего»,
• «Пост в длинные дни»,
• перевод Корана на татарский язык,
• «Графические поправки к изданиям Корана»,
• «Перевод дивана Хафиза»,
• «Мусульманское законоведение»,
• «Биография автора „Ал-Лузумийат“ („Обязательность необязательного“) философа имама Абу-л-Алаал-Маарри»,
• «Мелкие мысли на великие темы»,
• "Соображения: К критике книги Риза-ад-дина б. Фахр ад-дина «Религиозные и социальные вопросы»,
• «Азбука ислама»,
• «Йаджудж в свете чудесных сообщений священных аятов Корана»,
• «Женщина в свете священных аятов Благородного Корана»,
• «Критика шиитских воззрений»,
• «Дни жизни Пророка»,
• «Морфология в Коране»,
• «Бытие людей в доисламскую эпоху»,
• «Программа Исламского научного университета»,
• «Конституция в Исламе»,
• «Рост и банки в Исламе»

и многие др.

Память

С началом перестройки и гласности забытое имя богослова вернулось на страницы печати. Фамилия Бигиева при переводе со старо-татарского была искажена, далее последовало искажение фамилии его брата, он тоже стал Бигиевым.

В Казани переводят на современный татарский и русский языки труды Бигиева, его имя носит одна из улиц города. В связи с 50-летием со дня кончины богослова в ноябре и в декабре 1999 г. в Анкаре и Казани состоялись симпозиумы, организованные учеными Турции и России.

В 2007 г. в проекте «Иджма=Согласие» Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН о Бигееве был создан фильм «Рукопись и судьба» по сценарию д.и.н. Е. А. Резвана. Документальный фильм «И раскололся месяц» (реж. Б. Баишев, сцен. А. Хайрутдинов, Р. Хакимов) получил специальный приз «За вклад в дело исламского просвещения» на IV Международном фестивале мусульманского кино «Золотой минбар» в 2008 г.

В 2010 г. по сохранившимся у потомков богослова гранкам вышел репринтный перевод Корана на татарский язык. В это двухтомное издание вошла «Книга О Мусе-эфенди, его времени и современниках», сборник историко-биографических материалов, написанная на основе архивных документов, воспоминаний дочери и дневника жены богослова.

В 2013 г. в Каменском районе Пензенской области был проведен ряд мероприятий, приуроченных к 140-летию со дня рождения М. Бигеева. 23 июня 2013 г. в с. Кикино, на малой родине улема, на фасаде школы установлена памятная доска в честь знаменитых уроженцев этих мест. 21 декабря 2013 г. в г. Каменка прошли «Бигеевские духовно-нравственные чтения»; имя Мусы Бигеева было присвоено мектебу, а также скверу рядом с мечетью г. Каменка.

В Москве 12 декабря 2014 г. в рамках X Международного мусульманского форума состоялись Всероссийская научно-образовательная исламская конференция «Бигеевские чтения. Диалог религий: опыт сквозь призму исламского образования» и научный диспут «Толерантность или плюрализм? Позиция Священного Корана».

В Казани 10 апреля 2015 г. в Музее исламской культуры мечети Кул Шариф состоялось открытие временной выставки «Вечный странник», посвященной М. Бигееву.

В Санкт-Петербурге в мае 2015 г. Духовным управлением мусульман Российской Федерации была проведена II Международная научно-образовательная конференция «Бигеевские чтения» на тему «Мусульманская мысль в XXI веке: единство традиции и обновления».

В Запорожье (Украина) в июне 2015 г. по инициативе Центра национальных культур «Сузi, я» областной библиотеки им. М. Горького и Запорожского центра татарской культуры «Алтын Ай» состоялся круглый стол, посвященный памяти М. Бигеева.

Потомки

Потомки Бигеева живут в России (Уфа, Москва, Санкт-Петербург) и на Украине (Киев, Запорожье, Днепропетровск). Зятем Бигеева был его ученик доктор филологических наук Тагирджанов Абдурахман Тагирович (1907—1983) — ученый-востоковед, профессор Ленинградского Государственного университета. Двоюродным племянником богослову доводился д.т. н. Бигеев Абдрашит Мусеевич (1917—2010) — учёный-металлург, профессор Магнитогорского государственного технического университета, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, почетный гражданин Магнитогорска.

Источники

1. Тагирджанова А. Н. Книга о Мусе-эфенди, его времени и современниках. — Казань: б.и., 2010. — 576 с. — ISBN 978-5-91236-002-2.
2. Муса Джаруллах Бигиев «Избранные труды» в двух томах (на русском языке). Антология татарской богословской мысли. Казань 2005, 2006 гг.
3. Татарская энциклопедия. Казань, 2002 г.
4. Тагирджанова А. Н. Мечети Петербурга: проекты, воплощение, история мусульманской общины. — Санкт-Петербург : Полторак, 2014. — 163 с. — ISBN 978-5-904819-73-6.

Отрывок, характеризующий Бигеев, Муса Яруллович

Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».