Бизертинский кризис
| Бизертинский кризис | |||
 Памятник погибшим в Бизерте | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Прекращение огня, начало переговоров о выводе французских войск | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Бизертинский кризис или франко-тунисская война (фр. Crise de Bizerte) — военный конфликт 1961 года между Францией и Тунисом. Предметом конфликта была военно-морская база в Бизерте, после получения Тунисом независимости в 1956 году остававшаяся владением Франции.
Содержание
Предыстория
После провозглашения независимости Туниса, Франция по соглашению о внутренней автономии, заключённому 3 июня 1955 года, сохранила контроль над двумя территориями, на которых находились военные базы — город Бизерта с прилегающими территориями на севере Туниса, а также территория на юге страны. 22 марта 1956 года, через два дня после провозглашения независимости, президент Туниса Хабиб Бургиба объявил, что его целью является вывод всех французских войск из Туниса, включая Бизерту, после окончания переходного периода[1]. Вывод войск с юга страны был осуществлён в 1958 году, после того, как в ходе алжирской войны французская авиация по ошибке провела бомбардировку тунисской деревни Сакиет Сиди-Юсеф 8 февраля 1958 года.[2].
Военно-морская база в Бизерте рассматривалась как стратегический пункт французской армией и НАТО как единственная морская база, расположенная на южном берегу Средиземного моря вне принадлежавшего на тот момент Франции Алжира[3].
Течение конфликта
Нарастание напряжённости
27 февраля 1961 года Бургиба встретился в Рамбуйе с президентом Франции Шарлем де Голлем, который указал на стратегическую важность базы в Бизерте, контролирующей пролив между Сицилией и Африкой, важнейший морской путь между Гибралтаром и Суэцким каналом, для обороны Франции[4]. Вместе с Брестом, Тулоном и Мерс-эль-Кебиром Бизерта представляла «часть цепочки баз, необходимых для защиты Франции и её ядерного запаса»[5].
4 мая французский адмирал Морис Амман объявил тунисскому правительству о начале работ по расширению взлётно-посадочной полосы в Бизерте, заходившей на полтора метра на территорию Туниса[3]. Работы по расширению полосы на самом деле начались уже 15 апреля в одностороннем порядке и без объявления[6]. Взбешённый Бургиба, которому нужно было соглашение с Францией как крупнейшим экономическим партнёром Туниса, произвёл ответные шаги: 13 июня национальная гвардия вынудила тунисских рабочих, занятых на строительстве, прекратить работу, 15 июня вынуждены были прекратить работу заменившие их французские военные, и, наконец, 24 июня адмирал Амман отдал приказ о прекращении строительства[6].
Затем Тунис построил стену по периметру базы, что вызвало резкое недовольство Франции и способствовало нагнетанию напряжённости. 6 июля в Бизерте прошла многотысячная демонстрация с требованием эвакуации базы, что ещё более усилило напряжённость: Тунис хотел оказать давление на Францию, но де Голль счёл такой метод давления неприемлемым[7]. С 7 по 13 июля по всему Тунису проходили ежедневные демонстрации, и более 6000 членов молодёжной организации правящей партии Нео-Дестур записались в добровольцы и отправились в Бизерту. По периметру базы были вырыты километры окопов. Персонал базы составлял 7700 военнослужащих[7].
Бургиба оказался в дипломатической изоляции, так как его подозревали в прозападных взглядах. В попытке сблизиться с другими арабскими странами, в особенности Египтом, Ливией и Марокко, а также временным правительством Алжира, Бургиба решил потребовать немедленного вывода французских войск с тунисской территории и демаркации южной границы страны, в особенности вблизи нефтяных месторождений Эджеле, откуда начинался нефтепровод для доставки алжирской нефти в Тунис. Одновременно в полночь 13 июля тунисская армия была приведена в состояние повышенной боевой готовности. 17 июля Бургиба озвучил свои требования, выступая перед Национальной Ассамблеей, заявив, что Тунис потребовал от Франции сократить период деколонизации, как это было сделано в Марокко, но де Голль отказался выполнить эти требования[5].
Бургиба объявил о блокаде французской базы в Бизерте: 19 июля три тунисских батальона, поддержанных артиллерией, заняли позиции, сделав невозможным передвижение французских военных транспортных средств, тем самым 30 военных и 22 французских гражданских лица оказались интернированными в Сусе[8]. Кроме того, он отдал приказ тунисским войскам войти в Алжир через южную границу и занять зону между Бир-Роман и Гарет-эль-Хамель, где граница не была демаркирована согласно договору 19 мая 1910 года между Францией и Османской империей.
Военные действия
Де Голль принял решение не поддаваться на шантаж Бургибы и отдал приказ о военном вторжении (операция Бульдог, фр. l'opération Bouledogue). В 14 часов тунисское правительство передало по радио следующее сообщение:Воздушное пространство над Бизертой и над югом Туниса, от Габеса, закрыто для всех воздушных судов. Уточняется, что эта мера направлена против французских военных самолётов, которые, согласно министру информации Франции, осуществляли и осуществляют транспорт парашютистов на базу в Бизерте. Тунисские вооружённые силы получили приказ открывать огонь по всем французским самолётам, нарушающим воздушное пространство Туниса[8].Тунисская армия установила также артиллерийскую батарею около посадочной полосы в Сиди-Ахмед и артиллерийские орудия по периметру базы в Бизерте[9].
Около часа ночи 20 июля 300-400 тунисцев атаковали ворота арсенала Сиди-Абдаллах на территории военной базы Бизерта, а в четвертом часу начали минометный обстрел аэродрома Сиди-Ахмед, в результате которого были повреждены семь самолетов ВМС Франции. В шесть утра адмирал Амман предоставил адмиралу Пикар-Десталани свободу ответных действий [10].
После высадки десанта с кораблей авианосного соединения операция «Бульдог» развивалась по двум направлениям: операция «Charrue longue» имела целью уничтожение тунисских артиллерийских батарей, а целью операции «Ficelle» была расчистка подходов к проливу Гуле-дю-Лак и деблокирование военно-морской базы. Одновременно корабельная авиация начала наносить удары по тунисским постам вокруг Бизерты.
В 9.30 20 июля Бургиба выступил с обращением к Вооруженных силам: «В соответствии с конституцией, вы обязаны сопротивляться оккупации города Бизерта французскими войсками всеми средствами. Будьте храбрыми. Аллах с нами!»[10].
Около 15.30 20 июля французы понесли первые серьезные потери - были сбиты два вертолета «Алуэтт» с десантниками. В тот же день Бургиба объявил о разрыве дипломатических отношений с Францией в Совете Безопасности ООН, а Временное правительство республики Алжир предложило Тунису военную помощь.
В ночь с 21 на 22 июля Совет безопасности ООН провел внеочередное заседание, на котором рассмотрел ситуацию в Тунисе. 22 июля было подписано соглашение о прекращении огня. Французские войска прекратили военные операции, отвечая только на атаки подразделений армии Туниса. В 8.00 23 июля 1961 года вступило в силу полное прекращение огня.
Последствия
По официальным данным, во время кризиса потери вооруженных сил Франции составили 24 человека убитыми, до 100 ранеными, потери Туниса - 630 убитыми, 1555 ранеными. По данным тунисского Красного Полумесяца, кризис стоил 5000 человеческих жизней [11]..
17 сентября 1961 года начались франко-тунисские переговоры об эвакуации французов из Бизерты и постепенном выводе французских войск с территории базы. 29 сентября было достигнуто соглашение. Окончательно французский военный флот оставил Бизерту 15 октября 1963 года. В честь этого события в Тунисе был учрежден государственный праздник - День эвакуации, который отмечается ежегодно 15 октября.
Напишите отзыв о статье "Бизертинский кризис"
Примечания
- ↑ Tahar Belkhodja, Les trois décennies Bourguiba. Témoignage, éd. Publisud, Paris, 1998, с. 25
- ↑ Tahar Belkhodja, цит. соч., p. 26
- ↑ 1 2 [www.ina.fr/archivespourtous/index.php?vue=notice&id_notice=CAF90021670 «Bizerte : des deux côtés des barbelés», Cinq colonnes à la Une, ORTF, 8 septembre 1961]
- ↑ Tahar Belkhodja, цит. соч., с. 35
- ↑ 1 2 Tahar Belkhodja, цит. соч', с. 36
- ↑ 1 2 Tahar Belkhodja, цит. соч., с. 41
- ↑ 1 2 Tahar Belkhodja, цит. соч., с. 42
- ↑ 1 2 Tahar Belkhodja, цит. соч., с. 44
- ↑ Tahar Belkhodja, цит. соч., с. 44-45
- ↑ 1 2 Patrick-Charles Renaud. La Bataille de Bizerte (Tunisie) : 19 au 23 juillet 1961. — Paris: L'Harmattan, 2000. ISBN 2738442862 (фр.)
- ↑ [www.maghreb-canada.ca/journal/2005/n28_22.pdf Anouar Chennoufi, Bizerte (Tunisie): trou de mémoire de l'histoire, Tunis Hebdo, 19-25.09.2005] (фр.)
Литература
- Sébastien Abis, Bizerte, otage de l'histoire, L'Harmattan, coll. Histoire et perspectives méditerranéennes, Paris, 2011. ISBN 9782296554009 (фр.)
- Tahar Belkhodja, Les trois décennies Bourguiba, Publisud, Paris, 1998 (фр.)
- Noureddine Boujellabia, La Bataille de Bizerte, Sud Éditions, Tunis, 2004. ISBN 9973844416 (фр.)
- Omar Khlifi, Bizerte, MC-Editions, Carthage, 2001. ISBN 9973807197 (фр.)
Отрывок, характеризующий Бизертинский кризис
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
