Бикакис, Манолис

Манолис Бикакис
Μανώλης Μπικάκης
Дата рождения	1954(1954)
Место рождения	Амигдалос Ираклион Крит
Дата смерти	1994(1994)
Место смерти	национальная дорога Афины-Патры
Принадлежность	Греция Греция
Род войск	Подразделение специального назначения
Часть	Первый эскадрон спецназа
Сражения/войны	Отражение турецкого вторжения на Кипр

Манолис Бикакис (греч. Μανώλης Μπικάκης; 1954, Амигдалос Гераклион — 1994, национальная дорога Афины – Патры) — греческий спецназовец. Принял участие в отражении турецкого вторжения на Кипр в 1974 году. Остался в военной историографии как солдат, отразивший в одиночку наступление турецкого батальона. При этом, уничтожил своим безоткатным противотанковым ружьём 6 турецких танков Μ48-Α2. По политическим причинам, также как и другие греческие военнослужащие, отличившиеся в тот период, был более известен в тесных армейских кругах. С приходом к власти в Греции 26 января 2015 года нового правительства и после официальной памятной церемонии, проведенной в его честь новым министром обороны, Манолис Бикакис получил общенациональную известность.

Кипр 1974

15 июля 1974 года на Кипре произошёл государственный переворот, направленный против президента республики, архиепископа Макариоса. Переворот был произведен несколькими частями Национальной гвардии, под командованием греческих офицеров, посланных на остров правившей в тот период Грецией хунтой. В перевороте также участвовал батальон греческой армии (ЭЛЬДИК, Греческие вооруженые силы на Кипре), находившийся на острове согласно Цюрихским соглашениям 1959 года, также и как аналогичный батальон турецкой армии. В перевороте приняли участие вышедшие из подполья группы организации ЭОКА-II, один из руководителей которой, Н. Сампсон, был назначен президентом. Переворот создал видимость возможного энозиса (воссоединения) Кипра с Грецией, хотя, как пишет исследователь М. Эритриадис, политика энозиса была похоронена Афинами ещё с 1956 года и упоминание энозиса после 1964 года в действительности означало раздел острова. Палата представителей США, произведшая позже расследование, пришла к заключению, что ЦРУ знало о подготовке переворота. Г. Клиридис утверждал, что ЦРУ заверяло хунту: «свергайте “попа”, а мы не допустим турецкого вторжения» . ЦРУ попыталось переложить ответственность на плечи Киссинджера, который в период после Уотергейта правил в действительности США. Киссинджер, замалчивая свою роль в событиях, ограничился заявлениями типа: «благодаря глупости хунты, туркам выпал первый номер лотереи. На Кипре не было законного правительства ...в Греции было правительство, которое никто не поддерживал. Пятью днями позже, турки, под предлогом переворота, вторглись на остров. Турция действовала по согласованному с США плану, как следует из карты из архивов Кисинджера. Несмотря на хаос царивший на острове после переворота и огромном перевесе в живой силе и технике, туркам понадобилось два этапа, чтобы выйти на предусмотренные картами линию. Они заняли все позиции, которые ЦРУ «предвидело», за исключением международного аэропорта Никосии, «единственной цели, которую мы (ЦРУ) сочли что будет в руках турок и которую они не смогли обеспечить».

Операция Ники

Хунта не была готова к войне и вторжение на Кипр застигло её врасплох. Без помощи Греции Кипр не мог выстоять, но озабоченные теперь только возможной войной между двумя «союзниками» НАТО, американцы выставили между Критом и Кипром свой Шестой флот, препятствуя любым греческим действиям. Единственной помощью посланной из Греции (21 июля) стал «Первый эскадрон спецназа», посланный на Кипр воздухом, в рамках операции «ΝΙΚΗ» (Ники –Победа). Учитывая обстоятельства, при которой эта операция была произведена, она получила в историографии имя «Операция самоубийства». Военно-воздушные силы Греции произвели переброску батальона с Крита на Кипр, используя 15 военно-транспортных самолётов Nord Noratlas из 354 эскадрильи "Пегасос". Самолёты вылетели без сопровождения, и, чтобы не быть обнаруженными американскими и турецкими радарами, летели «в метрах над волной». Историк Ставрос Каркалецис пишет, что полёт 15 транспортных самолётов, без сопровождения, в воздушном пространстве полностью контролируемом турецкой авиацией, совершенно верно именутся «миссией самоубийства». Самолётам удалось избежать встречи с турецкими перехватчиками, но крайняя секретность операции стала причиной того, что неопевещённые о ней киприоты сбили при посадке в аэропорту третий из садившихся самолётов. При этом погибли 29 десантников и 4 члена экипажа. Прибытие батальона спасло аэродром и, в некоторой степени, изменило ситуацию вокруг кипрской столицы. Батальон получил кипрское обозначение «35MK», и его подразделения, взяв под контроль аэродром, перебрасывались на опасные участки обороны столицы и совершили «впечатляющее взятие укреплённой высоты Коджакая».

Лагерь ЭЛЬДИК

С началом вторжения, батальон ЭЛЬДИК не только занял лагерь турецкого батальона, ушедшего в горное село Кёнели, но и совершил ночную атаку на укрепившихся там турок, получивших к тому времени подкрепления с вертолётов. 22 июля Совет Безопасности ООН принял решение о прекращении огня. Воспользовавшись перемирием, турки попытались окружить международный аэродром и занять лагерь ЭЛЬДИК. 23 июля греческий батальон с успехом отбил внезапное наступление турок. Одновременно «Первый эскадрон спецназа» отстоял аэродром. Канадские миротворцы ООН, потребовавшие передачи им аэродрома, были изгнаны греческим спецназом, но заняли позиции рядом.

Политические перемены

Между тем военный режим в Афинах пал и 24 июля правительство «Национального единства» возглавил К. Караманлис, обвиняемый ещё с 1958 года, как политик, избранный американцами для решения Кипрского вопроса, исключающего воссоединение острова с Грецией. Одновременно на Кипре правительство возглавил Г. Клиридис. 25 - 30 июля в Женеве прошли переговоры, которые продолжились 8-14 августа. Переговоры закончились безрезультатно. Перебросив на остров за время переговоров большие силы, турки предприняли наступление, чтобы выйти на предусмотренные с самого начала вторжения позиции. Лагерь ЭЛЬДИК и аэродром были среди них.

Возобновление боёв

Помня о своих поражениях от ЭЛЬДИК, турки повторили свою атаку против лагеря, который защищали не более 300 греческих военнослужащих, включая вспомогательный персонал. Для этого турки задействовали свой 50-й полк, усиленный ещё двумя батальонами, 45 танками, артиллерией и при поддержке авиации. Наступление на лагерь началось 14 августа и продолжилось до 16 августа, когда защитники лагеря отошли по приказу.

И один в поле воин

Одновременно, турки предприняли попытку продвинуться к аэродрому, который находился в тылу лагеря. Часть солдат «Первого эскадрона спецназа», вооружённые пулемётами или безоткатными ружьями, выдвинулись навстречу противнику и рассеялись, разбившись на пары. Под непрерывным артиллерийским огнём и постоянно меняя позиции, спецназовец Манолис Бикакис и его напарник потеряли друг друга. Безоткатное ружьё (гранатомёт), с комплектом 8 гранат, осталось в руках Бикакиса. Оказавшись в одиночке, на острие клина наступления целого турецкого батальона, впереди которого шли 6 танков Μ48-Α2, Бикакис принял бой. С дистанции 270 метров он поразил первый танк, после чего, сменив позицию, и второй. С дистанции 200 метров он подбил 3-й танк и, пока турки пытались обнаружить его, сменил позицию и подбил 4-й танк. Оставшиеся 2 танка стали отступать, но не избежали участи предыдущих. Последний из них был подбит с дистанции 700 метров. За отступлением танков последовало отступление турецких пехотинцев, которые спрятались в здании «Технической школы Григориу». Чуть позже, подойдя ближе к зданию, Бикакис запустил 2 оставшихся снаряда на 1-й и 3-й этажи здания. Потери турецких пехотинцев остаются неизвестными. В результате действий одного воина была отбита атака на село Агиос Дометиос, потеря которого означала бы окружение кипрской столицы и отсечение доступа из столицы к аэродрому. Подобрав брошенный турками пулемёт и не имея продовольствия, Бикакис в течение 4-х дней продолжал свой одиночный бой, пока не соединился со своей частью. Командир эскадрона представил его к награде, которую однако он никогда не получил. Вместо этого, в сентябре перед возвращением в Грецию Бикакис получил от командования бумагу, в которой ему было «засчитано» только 4 танка, что соответствовало официально объявленным турками потерям: 4 танка M48 были подбиты безоткатными орудиями и пятый прямым артиллерийским поражением . Греческие спецназовцы отстояли аэродром. Они удерживали его, невзирая на настойчивые указания посла Греции на Кипре оставить аэродром, из только ему известных дипломатических соображений. Позже, по настоянию генсека ООН Курта Вальдхайма и после приказа полученного от непосредственного командования спецназа, аэропорт был передан канадским миротворцам. Аэропорт не используется по сегодняший день, здесь расположен штаб сил ООН на Кипре.

После войны

Вернувшись в Грецию Бикакис женился, работал строителем. Погиб в 1994 году в автодорожном происшествии на дороге Афины-Патры. Как и другие спецназовцы и лётчики Норатласа, Бикакис при жизни не дождался официального признания.

Запоздалое признание

Так называемое «Досье Кипра», о соучастии греческих политиков и офицеров в международном заговоре против Кипрской республики, долгие годы оставалось закрытым. Некоторые исследователи считают, что «Досье» остаётся закрытым и по сегодняшний день. События на Кипре не были признаны войной Греции. Эта юридическая и бюрократичекая деталь, вместе с тем фактом, что бόльшая часть участников тех военных событий приняли перед этим участие в предательском перевороте, как он характеризуется сегодня в Греции и на Кипре, лишила их полагающихся повышений, наград и привилегий. Одновременно, акты героизма, проявленные ими на поле боя, при отражении турецкого вторжения на Кипр, оставались известными в основном в армейских кругах. Лишь в 1994 году, решением Парламента эллинов, у Памятника неизвестному солдату в Афинах, под плитой с надписью Корея, выбитой в честь павших в последней официальной войне греческой армии, в которой принял участие Греческий экспедиционный корпус в Корее, была выбита надпись «Кипр», в честь павших при отражении турецкого вторжения на остров. Несмотря на обращения ветеранов и через 40 лет, в законодательном порядке, период июль – август 1974 года для греческой армии не является военным. Одним из первых актов нового министра обороны Греции, П. Камменоса, был церемониальный быброс венка с вертолёта в воды вокруг острова Имиа, где в 1996 году, при исполнении своих обязанностей, во время очередного кризиса с Турцией, погибли 3 офицера ВМФ. После чего, вертолёт с министром и командующими ВМФ и ВВС на борту, приземлился на Крите, где состоялась официальная церемония памяти спецназовца Э. Бикакиса. Министр заявил собравшимся и родственникам, что оказанные почести были долгом государства, но были запоздавшими.

Литература

Костас Венизелос – Михалис Игнатиу. Секретные архивы Кисинджера = Τα Μυστικά Αρχεία του Κίσινγκερ. — Афины: Εκδοτικός Οίκος Α. Α. Λιβάνη, 2002. — ISBN ISBN 960-14-0554-2.

Отрывок, характеризующий Бикакис, Манолис

– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.