Билет государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Билеты государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года — государственные облигации, изготовленные по заказу российского Временного правительства американской компанией American Bank Note Company в 1918 году и доставленные морем во Владивосток. Имели нарицательную стоимость в 200 рублей. Использовались в качестве денежных знаков рядом правительств на территории Сибири и Дальнего Востока в 19191920 годах.





Общее описание

Государственный внутренний 4½% выигрышный заём 1917 года был запланирован в виде 5 разрядов на 20 тысяч серий по 100 билетов стоимостью 200 рублей (то есть по 400 миллионов рублей нарицательных на разряд или 2 миллиарда рублей на заём) или 10 миллионов экземпляров. Течение процентов начиналось 16 декабря 1917 года с выплатой процентов 16 июня и 16 декабря в течение 10 лет. Для выплаты процентов билет имел купонный лист из двадцати купонов по 4 рубля 50 копеек каждый. Срок последнего купона 16 декабря 1927 года.

Билеты займа изготовлены на белой бумаге без водяных знаков. Каждому разряду билетов соответствовал свой цвет билета. Размер билета с купонным листом (ШхВ) — 470 мм х 195 мм, в том числе билет — 200 мм х 195 мм, купонный лист — 270 мм х 195 мм. В процессе изготовления почти все купонные листы были отделены от билетов.

Разряд Первый Второй Третий Четвёртый Пятый
Цвет билета Зелёный Оранжевый Тёмно-коричневый Синий Светло-коричневый
Лицевая сторона
Оборотная сторона
Купонный лист — лицевая сторона
Купонный лист — оборотная сторона

Заказ

В 1917 году российским посольствам в Париже, Лондоне и Вашингтоне была направлена специальная директива. Министерство иностранных дел Временного правительства предписывало своим сотрудникам найти возможности на размещение за границей специального заказа на изготовление новых российских денежных знаков. В результате удалось заказать изготовление кредитных билетов номиналами от 50 копеек до 1000 рублей (известные как государственные кредитные билеты 1918 года), а также облигации нескольких займов в США фирме American Bank Note Company[1].

Всего было заказано 10 000 000 штук билетов Государственного внутреннего 4½% выигрышного займа 1917 года или:

  • облигаций на 2 000 000 000 рублей;
  • купонов на 900 000 000 рублей.

Уже через 2,5 месяца, то есть 5 января 1918 года, фирмой было изготовлено 2 000 000 билетов первого разряда на сумму 400 000 000 рублей[2].

Первое время после свержения правительства А. Ф. Керенского в Вашингтоне ещё надеялись, что политический кризис в России вскоре закончится и в стране установится «законная власть». Но кризис принимал затяжной характер, поэтому начались переговоры о расторжении контракта. Однако выяснилось, что прекращение печатания облигаций сулило весьма большие убытки, поэтому их изготовление было продолжено. Получателем займа было признано Омское правительство.

Изготовление последней партии было завершено в начале апреля 1918 года. После этого все 10 миллионов штук билетов были направлены на пароходах «Санта-Крус» и «Шеридан» во Владивосток. Однако, несмотря на все усилия российских финансовых представителей в Америке, к адресату они не попали и длительное время находились в подвешенном состоянии, так как правительства стран Антанты никак не могли договориться о судьбе этого займа.

Только 12 сентября 1919 года, после дополнительных переговоров с американским правительством, облигации были переданы представителю кредитной канцелярии во Владивостоке А. А. Никольскому[2][3].

Использование Омским правительством

Полученные билеты из Владивостока перевозились в Омск через Читу, Верхнеудинск и Иркутск, но до конечного пункта не дошли. В названных городах на облигациях (билетах) накладывались штампы отделений государственного банка (ОГБ) и, таким образом, они становились полноправными денежными знаками. Штемпелеванию подверглись билеты первого, второго и третьего разрядов. Штампы отличались большим разнообразием: они были чёрного, фиолетового, красного и вишнёвого цветов, различной была высота и ширина букв.

Отделение гос. банка (ОГБ) Первый разряд Второй разряд Третий разряд
Иркутское ОГБ Х Х Х
Читинское ОГБ Х Х Х
Владивостокское ОГБ Х Х
Благовещенское ОГБ Х
Красноярское ОГБ Х

Правительство Колчака, испытывая кредитный голод, приняло решение о выпуске в обращение, наравне с денежными знаками, билетов государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года по нарицательной цене: билеты — 200 рублей, купон — 4 рубля 50 копеек.

  • 19 сентября 1918 года Совет министров Омского правительства принял закон о хождение билетов и купонов займа наравне с денежными знаками.
  • 20 сентября 1918 года закон был опубликован в газетах Иркутска и купоны первого разряда ходили уже в качестве денег по городу.
  • 21 сентября 1918 года введены в оборот билеты первого разряда.
  • 5 декабря 1918 года введены в оборот билеты и купоны второго разряда.
5 декабря с. г. решено выпустить в обращение в качестве бумажных денежных знаков облигации второго разряда «Государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа» на сумму 400 миллионов рублей, а также купонов к ним, на тех же основаниях, что и для облигаций первого разряда этого займа.

— «Приамурская жизнь», 18 декабря 1919 года, Хабаровск

  • в начале декабря 1918 года осуществлена эмиссия третьего разряда.

Газеты отмечали, что выпущенные без каких-либо доработок деньги-облигации отличаются весьма высоким качеством орнаментально-художественного оформления и бумаги. Поэтому подделка их весьма затруднена. Это привело к тому, что уже 22 ноября 1918 года, то есть на следующий день после выпуска первого разряда займа, на денежном рынке Иркутска за купон, имевший нарицательную стоимость 4 рубля 50 копеек, горожане охотно давали 5 рублей «сибирскими».

Сибирский революционный комитет, постановлением от 18 февраля 1920 года аннулировал «сибирские» деньги всех выпусков и в том числе билеты государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года[2][3].

Описания в каталогах

Каталог Пика[4] относит использование билетов Правительством Колчака к региональным выпускам в разделе Siberia&Urals/RUSSIA.

Первый разряд Второй разряд Третий разряд
Билет с купонным листом — 290 руб. P-S881 P-S885 P-S889
Билет без купонным листом — 200 руб. P-S882 P-S886 P-S890
Купонный лист — 90 руб. P-S883 P-S887 P-S891
1 купон — 4 руб. 50 коп. P-S884 P-S888 P-S892

В каталоге Рябченко /5/ билеты 4-1/2% выигрышного займа 1917 г. систематизированы по Отделениям гос. банка, купоны — по разрядам:

Отделение гос. банка (ОГБ) Первый разряд Второй разряд Третий разряд
Иркутское ОГБ 4905р 4909р 4912р
Читинское ОГБ 4907р 4910р 4913р
Владивостокское ОГБ 4904р 4908р
Благовещенское ОГБ 4903р
Красноярское ОГБ 4906р
Купонный лист — 90 руб. 4915р 4917р 4919р
Купон — 4 руб. 50 коп 4916р 4918р 4920р

Использование Сибирским революционным комитетом

По мере оттеснения на восток армий Колчака частями РККА большевики на освобождённых территориях «изживали» дензнаки «верховного правителя», называемые в народе «сибирки», «колчаковки», «омские», массово находившиеся в обращении на территориях Урала, Сибири и Дальнего Востока. Но с аннулированием «белогвардейских» дензнаков возникал вопрос о том, какие деньги имеют платёжную силу при Советской власти. Снабжение территорий Сибири, освобождённых от власти белых, дензнаками РСФСР ещё не было налажено. Сначала проблему спешно попытались решать на местах местные власти.

Учитывая удачный опыт правительства Колчака по выпуску в качестве денег облигаций первых трёх разрядов «Государственного внутреннего 4,5 % выигрышного займа 1917 года», финансовое управление Сибревкома решило провести аналогичную операцию с оказавшимися в его распоряжении двумя последними разрядами этого займа.

Для того чтобы данные облигации-деньги внешне резко отличались от ранее выпущенных, было принято решение ввести их в оборот с яркими надпечатками, выполненными красным и темно-синим цветами — соответственно для четвёртого и пятого разрядов займа.

Надпечатки на облигациях были выполнены в виде картуша из стилизованных листьев, внутри которого стояли надписи: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика» и «Сибирский Революционный комитет», а также год выпуска — «1920». Слева от картуша и на купонах было напечатано: «Обязателен к обращению наравне с кредитными билетами и расчетными знаками Российской Социалистической Федеративной Республики».

В книге профессора Л. Н. Юровского «Наше денежное обращение» (1926 год) приведены сведения о том, что эмиссия так называемых в своё время «надпечаток» производилась с 26 февраля по 6 июня 1920 г. За это время было выпущено денег на сумму 1 158 799 200, что практически равно общему количеству билетов и купонных листов в двух разрядах (2 разряда по 2 000 000 экз. по 290 рублей).

По поводу хождения введённых в оборот Сибревкомом денежных знаков Наркомфином РСФСР был выпущен циркуляр № 38 от 3 сентября 1920 года следующего содержания:

Народный Комиссар финансов дает знать, что выпущенные в Сибири билеты «Государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года» 4 и 5 разрядов и купоны к ним, снабженные грифом советской власти: «Обязателен к обращению наравне с кредитными билетами и расчетными знаками Российской Социалистической Федеративной Советской Республики» вне Сибири могут беспрепятственно обмениваться на общегосударственные денежные знаки.

Выпущенные на основе изготовленных в США облигаций займа 4-го и 5-го разрядов денежные знаки, по сообщениям «Известий Наркомфина» (№ 12, 1921 год), успешно ходили не только в Иркутской губернии, но и в Якутской области. Они проникли и дальше на восток, сыграв чрезвычайно важную роль в смягчении денежного голода. Вместе с тем эти деньги способствовали искусственному повышению цен на все продовольственные и промышленные товары. Это было связано с тем, что самыми мелкими купюрами оказались деньги-купоны в 4 рубля 50 копеек, то есть они играли роль денежной единицы вместо рубля, реально отсутствовавшего в обороте[3].

Описания в каталогах

Каталог Пика[4] относит использование билетов Сибревкомом к региональным выпускам в разделе Siberia&Urals/RUSSIA.

Четвертый разряд Пятый разряд
Билет без купонным листом — 200 руб. P-S899 P-S902
Купонный лист — 90 руб. P-S900 P-S903
1 купон — 4 руб. 50 коп. P-S901 P-S904

В каталоге Рябченко /5/

Четвертый разряд Пятый разряд
Билет без купонным листом — 200 руб. 5224р 5225р
Купонный лист — 90 руб. 5226р 5228р
1 купон — 4 руб. 50 коп. 5227р 5229р
Целый лист с купонами 5230р

Напишите отзыв о статье "Билет государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года"

Примечания

  1. Парамонов О. В. [www.bonistikaweb.ru/STATYI/zaitsev.htm Кредитные билеты «образца 1918 года»]. сайт www.bonistikaweb.ru. Проверено 28 мая 2011. [www.webcitation.org/68vtjaoF8 Архивировано из первоисточника 5 июля 2012].
  2. 1 2 3 Николаев Р. В. [www.bonistika.net/library.php?par=3&id=59 История «американских» денег-облигаций] // Петербургский коллекционер. — 2002. — № 2 (19).
  3. 1 2 3 Николаев Р. В. [www.bonistika.net/library.php?par=3&id=79 Как Керенский Сибири помог] // Водяной знак. — № 36.
  4. 1 2 А. Pick. Standard Catalog of World Рареr Моnеу. — 7. — USA: Кrause Publication Inc, 2000. — Vol. 1.

Литература

  1. А. Pick. Standard Catalog of World Рареr Моnеу. vol. 1 — Specialized Issues. 7th еdition, — USA: Кrause Publication Inc, 2000.
  2. Николаев Р. В. История «Американских» денег-облигаций. / Р. В. Николаев // Петербургский коллекционер, № 19, 2004. с. 10—11. www.bonistika.net/library.php?par=3&id=59
  3. Николаев Р. В. Как Керенский Сибири помог. / Р. В. Николаев // Водяной знак, № 36. www.bonistika.net/library.php?par=3&id=79
  4. Парамонов О. В. Кредитные билеты «образца 1918 года». www.bonistikaweb.ru/STATYI/zaitsev.htm
  5. Рябченко П. Ф. Полный каталог бумажных дензнаков и бон России, стран СНГ (1769—2000 гг.). — 3-е переизд., доп. и перераб. — Киев: Логос, 1999 — Т. 1: Боны России / Под науч. ред. А. П. Рента, М. Ф. Дмитриенко — 2000. — 686 с.

Отрывок, характеризующий Билет государственного внутреннего 4½ % выигрышного займа 1917 года


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.