Биллингс, Иосиф Иосифович

Иосиф Биллингс
Joseph Billings
Дата рождения	ок. 1758
Место рождения	Англия
Дата смерти	1806(1806)
Принадлежность	Англия, Россия
Род войск	флот
Годы службы	1776—1799
Звание	капитан-командор
Часть	фрегат «Апостол Андрей»
Награды и премии

Иосиф Иосифович (Осип Осипович) Би́ллингс (Биллинг, при рождении Джозеф Биллингс, англ. Joseph Billings; около 1758—1806) — английский и российский мореплаватель, капитан-командор русского флота, гидрограф, исследователь восточных берегов Сибири и островов, лежащих около них и Северной Америки.

Руководил совместно с Гавриилом Сарычевым русской экспедицией 1785—1794, направленной для исследования и съёмки берегов Северо-восточной Сибири. На оленях пересёк Чукотский полуостров, описав его северный берег от Берингова пролива до Колючинской губы. Вёл журнал путешествия и составил ряд карт. Первый европеец, составивший подробное описание земель и быта чукчей.

Именем Биллингса названы мыс, лагуна и населённый пункт на чукотском берегу Восточно-Сибирского моря.

Биография

Родился в семье английского рыбака в деревне Тёрнем-Грин близ Лондона.

8 апреля 1776 года записался матросом на корабль «Discovery», отправлявшийся вместе с другим кораблём, «Resolution», в экспедицию, организованную британским Адмиралтейством для поиска так называемого Северо-Западного прохода. Капитаном на «Resolution» был хорошо известный своими открытиями новых земель английский мореплаватель Джеймс Кук. В истории эта экспедиция известна как «Третье кругосветное плавание Джеймса Кука» (1776—1779).

В третьей экспедиции корабли капитана Кука, двигаясь на север по Тихому океану, исследовали берега Берингова моря, посещали гавани Аляски, Камчатки и Алеутских островов. В экспедиции Биллингс, назначенный помощником астронома на судне, приобрёл ценный опыт в навигации, картографии и гидрографии. Проявив как помощник сообразительность и расторопность, ещё во время экспедиции был переведён на корабль начальника экспедиции — «Resolution», однако первый офицерский чин мичмана получил лишь по возвращении экспедиции в Англию, — в октябре 1780.

Поступление на русскую службу

Вернувшись из не вполне удачной экспедиции, в ходе которой легендарный капитан Кук погиб на берегу открытых им Гавайских островов, молодой Джозеф Биллингс стал обдумывать возможность продолжить изучение северных морских путей. В экспедиции он имел случай убедиться, что в исследованиях Севера довольно далеко продвинулись русские. Не имея возможности организовать собственную экспедицию, он сумел познакомиться с представителями России в Великобритании и, заручившись рекомендательными письмами графа Семёна Воронцова (русского посланника в Лондоне), в 1782 году подал заявление о вступлении офицером в Российский императорский флот «в том же звании». 1 января 1783 года был принят в русскую службу лейтенантом (по другим сведениям — мичманом).

Цели этого поступка сам Биллингс описывал в письме графу Чернышёву так:

Я прибыл в Россию не столько с целью служить её величеству в качестве офицера флота, сколько с надеждой, что я буду использован в какой-либо экспедиции в соседние с Камчаткой моря. Прослужив на флоте двенадцать лет, из которых пять лет сопровождал знаменитого капитана Кука в его последнем вояже с целью открытия северо-западного прохода между Азией и Америкой, я льщу себя надеждой, что меня сочтут способным открыть торговлю мехами с островами, открытыми во время этого плавания… В то время, как занимались бы добычей пушнины, я мог бы продолжить исследования капитана Кука в этих морях, определить точное положение этих островов… Поскольку астрономия всегда была моим делом, я надеюсь, что и в этом я оправдаю оказанное мне доверие. В заключение я прошу ваше превосходительство в качестве первого знака вашего покровительства подвергнуть меня самому строгому экзамену, чтобы устранить всякое сомнение в моей опытности и способности.

Рекомендованный Воронцовым в качестве отлично образованного и хорошо знакомого с морским делом офицера, Биллингс в 1785 году был назначен императрицей Екатериной II начальником астрономической и географической экспедиции, имевшей целью с Запада (от устья Колымы) пройти в Берингово море и к северо-западным берегам Северной Америки и исследовать северо-восточные берега Сибири.

Экспедиция Биллингса-Сарычева (1785—1793)

В высочайшем Указе Адмиралтейской коллегии об её организации написано:

Назначая географическую и астрономическую экспедицию в северо-восточную часть России для определения долготы и широты устья реки Колымы, положения на карту всего Чукотского носа и мыса Восточного, також многих островов в Восточном океане, к американским берегам простирающихся, и совершенного познания морей между матерою землею Иркутской губернии и противоположными берегами Америки, повелеваем:

… Быть начальствующим сей экспедиции флота поручику Иосифу Биллингсу, объявя ему ныне чин капитан-поручика флота и нарядя с ним команду потребных людей по собственному его избранию…

Снабдить начальника сей экспедиции математическими, астрономическими и другими инструментами, також для руководства всеми картами прежних мореходцев и сухопутных в тамошних местах путешествий…

Буде посредством сей экспедиции открыты будут вновь земли и острова, населенные и ненаселенные и никакому государству европейскому непокоренные и непринадлежащие, то по мере пользы и выгод, от такового приобретения ожидаемых, стараться оные присвоить скипетру российскому. И буде тамо есть дикие или непросвещённые жители, то, обходяся с ними ласково и дружелюбно, вселить хорошие мысли о россиянах…

На подлинном собственною е. и. в. рукою написано тако:

Екатерина В Царском селе, августа 8, 1785 года.

Всего в указе тринадцать очень подробных пунктов. В составе экспедиции 141 человек, в том числе лейтенанты Роберт Галл, Гаврила Сарычев, Христиан Беринг, штабс-лекарь Михаила Робек, рисовальный мастер Лука Воронин, «зверовщик» и четыре музыканта.

25 октября 1785 года экспедиция выступила из Петербурга, и 27 марта 1786 года один из членов её, капитан Сарычев, прибыл в Охотск, а в июле и сам Биллингс с капитан-лейтенантом Галлом и другими спутниками.

Оставив в Охотске капитана Галла для наблюдения за постройкой судов, Биллингс с значительной частью своей команды отправился к Колыме. Из устья её пытался пройти мимо Шелагского и Чукотского мысов, но безуспешно; вернулся после этого на зимовку в Якутск и там стал заниматься меновой торговлей с местным населением на деньги, которые получал из казначейства Иркутской губернии.

Тяжёлая ледовая обстановка 1787 года не позволила Биллингсу пройти на двух судах морем от устья Колымы к Чукотскому полуострову и обогнуть его. Удалось лишь произвести первую сравнительно точную опись побережья между Колымой и островом Айон (300 километров).

Весной 1788 года Биллингс направил штурмана Сергея Бронникова в неисследованную горную страну (бассейн Юдомы, система Алдана). Им были собраны первые сведения о Юдомо-Майском нагорье и приморском хребте Джугджур. В том же году сержант геодезии Осип Худяков по поручению начальника экспедиции выполнил съёмку Колымы. Сам Биллингс вместе с Сарычевым открыли в Охотском море крошечный остров Ионы.

Пока наместником иркутским и колыванским был Якоби, такое отступление от инструкции адмиралтейств-коллегии со стороны Биллингса терпелось; но сменивший Якоби Пель потребовал от Биллингса отчёта в израсходованных деньгах и немедленного выезда из Якутска для дальнейших исследований. Уклончивый ответ Биллингса, хотя вскоре после этого переехавшего в Охотск, заставил Пеля обратиться к адмиралтейств-коллегии. Последняя, указом 20 июня 1789 года, потребовала продолжения экспедиции, а через четыре месяца новым указом приостанавливала её «ради сокращения расходов». Но было уже поздно.

Биллингс в сентябре выехал из Охотска, решившись с Востока обогнуть Азию. Но ему удалось проплыть только до залива Лаврентия; уверенный чукчами в невозможности плавания по Ледовитому океану, он оставил и это предприятие.

Для обследования Курил весной 1790 года Биллингс послал на байдаре Алексея Гилёва и Осипа Худякова. А сам, командуя судном, совершил плавание от Камчатки до острова Кадьяк, у северного берега залива Аляска, осмотрел часть взморья, открыл и описал несколько Алеутских островов. По его приказу летом 1791 года Иван Кобелев и Николай Дауркин побывали на западном берегу полуострова Сьюард (Аляска), через полтора месяца высадился там и Биллингс.

Осенью 1791 года Биллингс направил Гилева на опись побережья Чукотки, а сам, передав для дальнейших исследований на море командование судном «Слава России» Сарычеву, с небольшим отрядом на оленях пересёк зимой 1791-92 года Чукотский полуостров, описал его северные берега от Берингова пролива до Колючинской губы, собрал значительный историко-этнографический материал. Поход по Чукотке проходил в условиях сильных морозы и ветров, сопровождался неожиданными осложнениями в отношениях с местными жителями, которых Биллингс в сердцах называл «неповоротливыми и упрямыми». В дневниковой записи от 4 декабря 1791 года Биллингс указал: «Имел я в погребце одну хрустальную бутылку, и в ней с лишком три фунта ртути; половина замёрзла и составляла твёрдое тело и совершенно отделилась от другой половины, которая ещё была жидка. Водка, которая в Охотске продается по 17 руб. 96 коп. ведро, тому уже 5 суток что замёрзла в моём дорожном погребце…» И ещё одна запись, уже после возвращения из экспедиции: «Каково нам было сносить жёстокость морозов? Каждый день при пронзительных ветрах по шести часов быть на открытом воздухе, не находить никаких дров к разведению огня, кроме мелких прутиков, местами попадавшихся, едва достаточных растопить немного снегу для питья, ибо реки замёрзли до дна». Съёмку пути длиной более 1500 километров вёл старший штурман Антон Батаков.

17 февраля 1792 года экспедиция закончила наконец своё путешествие, а в 1794 году вернулась в Петербург. Результатом её были, помимо описания страны и быта чукчей, описания большей части берегов Охотского моря, Алеутских островов, берегов Америки до острова Каян, и открытие острова святого Ионы, нанесённого, по счислению Биллингса, на карту в 38 немецких милях на юго-восток (20 градусов 30 минут) от Охотска. Значительная доля в охотских открытиях и исследованиях принадлежит спутнику Биллингса капитану Сарычеву. Крузенштерн позднее писал: «Между офицерами российского флота находились тогда многие, которые, начальствуя, могли бы совершить сию экспедицию с большим успехом и честью, нежели как то совершено сим англичанином. Всё, что сделано полезного, принадлежит Сарычеву, толико же искусному, как и трудолюбивому мореходцу. Без его неусыпных трудов в астрономическом определении мест, снятии и описании островов, берегов, проливов, портов и пр. не приобрела бы, может быть, Россия ни одной карты от начальника сей экспедиции».

Последние годы

По возвращении из экспедиции Биллингс был произведен 21 июля 1790 года в чин капитана 1-го ранга и щедро награждён. Он ещё два года остаётся в Петербурге для завершения отчёта об экспедиции.

В 1795 году переведён в Черноморский флот, где нуждались в опытных гидрографах. Несмотря на болезнь, продолжает служить: командует фрегатами «Апостол Андрей», потом — «Святой Михаил». В 1795—1799 годах производил опись крымских берегов, устьев Днестра, побережья Тендры, Одессы и Очакова, составив целый ряд морских карт и планов. В 1799 году издаёт атлас Чёрного моря.

9 мая 1799 года его производят в чин капитан-командора, но уже в ноябре он подаёт прошение об отставке по болезни. Ему было на тот момент 38 лет.

Иосиф Биллингс женился на Екатерине Пестель, сестре отца декабриста Павла Пестеля, в браке родилась дочь — Надежда Осиповна. Мужем Надежды Осиповны был Василий Дмитриевич Корнильев (1793—1851), управляющий делами и имениями князей Трубецких. Корнильев приходился дядей Дмитрию Ивановичу Менделееву. В московской усадьбе Трубецких на Покровке супруги Корнильевы принимали в 1826 году Александра Пушкина.

Иосиф Биллингс скончался в 1806 году. Точная дата и место смерти, а также обстоятельства последних лет жизни неизвестны.

Наследие

Описание его путешествия вышло впервые в Лондоне, за четыре года до его смерти, под следующим заглавием: «An account of a geographical and astronomical expedition to the Northern parts of Russia, performed in the year 1785, to 1794, narrated from the original papers by Mart. Sayer» (Лондон, 1802). Вскоре же оно было переведено на языки немецкий, французский и итальянский, и даже несколько раз переиздаваемо. На русском языке оно появилось в переводе капитана Сарычева, под заглавием: «Путешествие капитана Биллингса через Чукотскую землю от Берингова пролива до Нижнеколымского острога и плавание капитана Галла по Северо-восточному океану в 1791 г., с приложением словаря 12 наречий этих народов» (СПб., 1811). См. «Путешествие» и статью в «Морском Сборнике» за 1869 г., № 7 и 11 — «Некоторые материалы о Биллингсе».

По возвращении в 1794 году в Санкт-Петербург Биллингс написал отчёт об экспедиции. Вскоре появились немецкие, французские и итальянские издания; русский перевод остался в рукописи. По материалам съёмок Батакова и Гилева Биллингс составил карту, с незначительными изменениями служившую до 1931 года основой всех карт внутренней части Чукотского полуострова. Летом 1797 и 1798 годов, командуя последовательно двумя судами, он заснял черноморские берега России от Керченского пролива до устья Днестра (около 1100 километров), а в 1799 году опубликовал «Атлас Чёрного моря».

Именем Биллингса названы мыс, лагуна и населённый пункт на побережье Восточно-Сибирского моря.

Осип Осипыч был англичанином по происхождению (Joseph Billings), уроженец местечка Гернем-Грин, что близ Лондона. Он принадлежал к числу тех иностранцев, которые, находясь на русской службе, служили России честно и с пользой для дела. Ближайшими помощниками Осипыча были лейтенанты Сарычев и Галл. В экспедиции, которая, напомню, длилась десять лет — с 1785 по 1795 год, принимали участие и другие достойные люди: армейский капитан Шмалёв, доктор Мерк, гидрографы Ботаков и Бронников, геодезисты Гилёв и Елистратов, переводчики Кобелев (казачий сотник, знавший луораветланский язык) и Дауркин (луораветлан по происхождению), рисовальный мастер Лука Воронин (фотографии-то ещё не было!) и другие. Осипыч всё время вёл дневник, написал три тома. Всё им написанное было потом с большой точностью переведено (он писал по-английски). Однако этнографических данных в его дневниках не очень много.

Начальник этой экспедиции Иосиф Биллингс, англичанин по происхождению, принадлежал к числу тех иностранцев, которые, находясь на русской службе, служили России честно и с пользой для дела. Биллингс обладал незаурядной морской подготовкой; до службы в России он участвовал в путешествиях капитана Кука, хорошо знал астрономию и навигацию (проф. М. И. Белов).

Источники

• Огородников, С. Ф. Биллингс, Иосиф Иосифович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1908. — Т. 3: Бетанкур — Бякстер. — С. 37-38.
• [geoman.ru/geoman/ggnames/item/f00/s00/e0000227/ Географическая энциклопедия]
• [www.kamchatsky-krai.ru/lichnosti/biografii/billings.htm Первооткрыватели и исследователи Камчатки]
• [www.nkj.ru/archive/articles/2542/ Наука и жизнь, № 2, 2003]
• [www.nkj.ru:8082/upload/iblock/fb7d369327b9fd898937f29dd820ca50.jpg Мыс Биллинга в проливе Лонга (карта)]
• [www.navy.su/puteshest/xviii/putesh40.html Экспедиция Биллингса-Сарычева (1785—1793)]

Литература

В Викитеке есть статья об этом авторе — см. Иосиф Иосифович Биллингс

В Викитеке есть полный текст «Примечание о Чукотской стране» на русском языке

• Дивин В. А. Русские мореплаватели на Тихом океане в XVIII веке. — М.: Мысль, 1971. — 374 с.
• Пасецкий В. М.. Арктические путешествия россиян. — М.: Мысль, 1974. — 230 с.: ил.
• Пасецкий В. М. Русские открытия в Арктике. — Часть 1. — СПб.: Адмиралтейство, 2000. — 606 с.: ил. — Серия «Золотое наследие России».
• Русские мореплаватели / Под ред. В. С. Лупача. — М.: Воениздат, 1953. — 672 с.
• Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII—XIX вв.: Сб. / Под редакцией А. И. Андреева. — М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1944. — 224 с.: ил.
• Русские экспедиции по изучению Северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб. / Сост. Т. С. Федорова, Л. В. Глазунова, Г. Н. Федорова и др. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1989. — 400 с.

Отрывок, характеризующий Биллингс, Иосиф Иосифович

– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.