Билл, Макс

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Макс Билл
Награды:

Макс Билл (нем. Max Bill; 22 декабря 1908, Винтертур — 9 декабря 1994, Берлин) — швейцарский скульптор, художник-абстракционист, архитектор и дизайнер, представитель цюрихской школы конкретного искусства.





Жизнь и творчество

М.Билл обучается в 1924—1927 годах как ювелир по серебряным изделиям. Уже в возрасте 17-ти лет, в 1925 году он приглашается со своими ученическими работами на парижскую Международную выставку декоративного искусства, где знакомится с произведениями Ле Корбюзье, К. С. Мельникова и Йозефа Гофмана. В 1927—1928 годах М.Билл продолжает своё обучение в Дессау, в школе Баухауса, где в это же время преподают Йозеф Альберс, Василий Кандинский, Оскар Шлеммер, Ласло Мохой-Надь и другие мастера.

С 1929 года М.Билл профессионально занят как архитектор, и с 1932 года — также как художник, график и скульптор. С 1932 по 1937 год он является членом группы Креативная абстракция (группа) (Abstraction-Création) в Париже. В 1936 году, в каталоге выставки своих произведений он определяет своё искусства как «конкретное» и становится одним из виднейших представителей стиля конкретного искусства. С 1936 года он начинает также публиковаться в прессе и в 1941 основывает издательство «Альянс» (Allianz-Verlag). С 1938 года М.Билл — член Международного конгресса современной архитектуры.

В 1944—1945 годах художник начинает преподавать в цюрихсткой Академии прикладного искусства. В этот период он завязывает дружеские отношения с Жоржем Вантонгерло и Франтишеком Купкой. В 1951—1956 годах М.Билл — один из основателей и руководитель Высшей школы искусств в немецком Ульме, став также архитектором его здания. В 1957 году художник возвращается в Цюрих. В 1967—1974 годах он преподаёт в Высшей школе искусств Гамбурга. В 1961—1964 годах М.Билл был занят как архитектор швейцарской выставки Expo64 в Лозанне. Участник выставок современного искусства documenta I, II и III (в 1955, 1959 и 1964 годах соответственно) в Касселе.

По своим политическим убеждениям М.Билл ещё с юности выступал как человек левых взглядов, активный антифашист, противник социальной несправедливости в капиталистическом обществе, борец против холодной войны и войны во Вьетнаме, за ядерное разоружение и, уже в 1950-е годы — в защиту окружающей среды. В 1936 году он был взят под наблюдение швейцарской государственной полицией после того, как художник скрывал у себя преследовавшегося в нацистской Германии журналиста Альфреда Томаса. А.Томас был швейцарскими властями в мае 1936 выслан из этой страны; дальнейшая его судьба неизвестна. М.Билл был приговорён за укрывательство к денежному штрафу. Тем не менее политические беженцы из фашистских Италии и Германии неоднократно и в дальнейшем обращались к нему за помощью.

В 1961—1968 году М.Билл был членом цюрихского Городского совета, в 1967—1971 — депутатом швейцарского Национального совета (как беспартийный). Был награждён рядом премий на выставках и от художественных обществ и фондов Швейцарии, Германии, США, Японии, Италии и др. С 1964 года он — почётный член Американского института архитекторов. Был награждён командорским крестом ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия».

Скульптор неожиданно скончался 9 декабря 1994 года в берлинском аэропорту Тегель.

Работы

Одним из известнейших дизайнерских произведений М.Билла является «Ульмская стойка» (Ulmer Hocker), которая может рассматриваться и как барная стойка, и как табурет. Она и по сей день выпускается в разработке М.Билла. Другой его дизайнерской работой было проектирование часов для фирмы Junghans.

Напишите отзыв о статье "Билл, Макс"

Примечания

Литература

  • Angela Thomas: mit subversivem glanz — max bill und seine zeit, том 1: 1908—1939, Scheidegger & Spiess, Zürich 2008.
  • Jakob Bill: Max Bill am Bauhaus. Benteli, Bern 2008, ISBN 978-3-7165-1554-9.
  • Max Bill: Funktion und Funktionalismus. Schriften 1945—1988. Benteli, Bern 2008, ISBN 978-3-7165-1522-8.
  • Max Bill, Retrospektive. Skulpturen Gemälde Graphik 1928—1987. (тексты Christoph Vitali, Eduard Hüttinger, Max Bill.) каталог Schirn Kunsthalle, Frankfurt/Zürich/Stuttgart 1987 ISBN 3-922608-79-5.
  • Thomas Buchsteiner und Otto Lotze:max bill, maler, bildhauer, architekt, designer. Ostfildern-Ruit 2005, ISBN 3-7757-1641-6.
  • Luciano Caramel, Angela Thomas: Max Bill. Pinacoteca Communale Casa Rusca, Locarno / Fidia Edizione d’Arte, Lugano 1991, ISBN 88-7269-011-0.
  • Gerd Fischer: Der Koloss von Frankfurt: Die «Kontinuität» von Max Bill. В: Mitteilungen der Deutschen Mathematiker-Vereinigung, Heft 4/1999, S. 22-23.
  • Eduard Hüttinger: Max Bill. abc Verlag, Zürich 1977, ISBN 3-85504-043-5.
  • Eduard Hüttinger: Max Bill. Edition Cantz, Stuttgart 1987 (расширенное издание) ISBN 3-922608-79-5
  • Gregor Nickel und Michael Rottmann: Mathematische Kunst: Max Bill in Stuttgart. В: Mitteilungen der Deutschen Mathematiker-Vereinigung, Band 14, Heft 3/2006, S. 150—159.
  • Arturo Carlo Quintavalle: Max Bill. Università Commune Provincia di Parma, Quaderni 38, 1977.
  • Thomas Reinke und Gordon Shrigley: Max Bill: HfG Ulm: Drawing and Redrawing: Atelierwohnungen, Studentenwohnturm. marmalade, 2006, ISBN 978-0-9546597-1-4.
  • Emil Schwarz: Im Wissen der Zeit oder Der Sinn, den die Schönheit erzeugt, Hommage à Max Bill, ein dichterischer Nachvollzug mit dem Essay Wirklichkeit oder Realität. NAP Verlag, Zürich 2010, ISBN 978-3-9523615-4-2.
  • Werner Spies: Kontinuität. Granit-Monolith von Max Bill. Deutsche Bank, 1986, ISBN 3-925086-01-3.
  • René Spitz: hfg ulm. der blick hinter den vordergrund. die politische geschichte der hochschule für gestaltung ulm 1953—1968. Stuttgart/London 2002. ISBN 3-932565-16-9. (К истории HfG Ulm от основания 1953 до закрытия 1968.)
  • Angela Thomas: Max Bill. Fondation Saner, Studen 1993.
  • Udo Weilacher: Kontinuität (Max Bill). In: Udo Weilacher: Visionäre Gärten. Die modernen Landschaften von Ernst Cramer. Basel/Berlin/Boston 2001, ISBN 3-7643-6568-4.

Фильмография

Галерея

Отрывок, характеризующий Билл, Макс

Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.