Бильдерлинг, Александр Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
барон Александр Александрович Бильдерлинг
Alexander von Bilderling
Дата рождения

5 июля 1846(1846-07-05)

Место рождения

С.-Петербург

Дата смерти

26 июля 1912(1912-07-26) (66 лет)

Место смерти

Царское Село близ Санкт-Петербурга

Род войск

Кавалерия

Годы службы

1863-1912

Звание

Генерал от кавалерии

Командовал

временно 2-й и 3-й Маньчжурскими армиями

Барон Алекса́ндр Алекса́ндрович фон Би́льдерлинг (нем. Alexander von Bilderling, 23 июня [5 июля1846, C.-Петербург, Россия — 13 июля [26 июля1912, Царское Село, близ Санкт-Петербурга, Россия) — генерал от кавалерии. Более известен своими художественными работами и историческими исследованиями, особенно жизни Лермонтова. Сочетал в себе качества военного, общественного деятеля и художника. Вершиной военной карьеры было недолгое командование армией в русско-японскую войну.





Биография

Родился в баронском роду небогатых обрусевших балтийских немцев — выходцев из Курляндии. Православный. Отец, Александр Григорьевич (Александр Отто Георг), был кадровым военным, дослужился до генерал-лейтенанта инженерной службы. Дед был лютеранским пастором в Митаве. Мать происходила из рода Доливо-Добровольских.
Воспитанник Пажеского корпуса, из которого выпущен с отличием и с занесением имени на мраморную доску.
За время службы командовал несколькими полками и военными училищами. Как штабной деятель, занимался, в числе прочего, разведкой (и, как следствие, организацией географических экспедиций). Участвовал в русско-турецкой и русско-японской войнах.

«Время, проведенное Бильдерлингом во главе армии и штаба, снискало к нему общие симпатии за его мягкость характера, отзывчивость к нуждам, общительность, за нечто рыцарское в отношениях к своим подчиненным. Поэтому и проводы его снова в 17-й корпус были очень сердечные. Это не изменяет, конечно, его свойств военачальника. Во всяком случае, он не заслуживает тех нареканий, на которые так щедр теперь Куропаткин. Последний теперь делает все, что может, чтобы выставить в дурном свете деятельность сотрудников. Это является, пожалуй, наиболее нехорошей чертой Куропаткина», — писал участник русско-японской войны М. В. Алексеев.[1]

Проявил себя как художник — соавтор многих примечательных памятников и организатор первого в истории музея Лермонтова. На склоне лет участвовал в попечительской деятельности[2], в организации памятных годовщин и в комиссиях по установке памятников.
Похоронен на Новодевичьем кладбище C.-Петербурга[3]. Могила не сохранилась.

Служба

Награды

Музей Лермонтова

Стараниями Бильдерлинга, в декабре 1883 г. при Николаевском кавалерийском училище в СПб (прежняя школа гвардейских юнкеров и подпрапорщиков, где учился Лермонтов) был открыт лермонтовский музей. Музей этот имел своей задачей собрать все, что только было, есть и будет найдено, напечатано и приведено в известность относительно личности и деятельности М. Ю. Лермонтова. При открытии музей состоял из 705 экспонатов, но в первые же шесть лет число их удвоилось. Лермонтовский музей имел XII отделов; имелись отделы рукописей Лермонтова, картин и рисунков его работы (две картины масляными красками — сцены из кавказской жизни, акварели и т. д.).

Художественные работы

Был хорошим художником-акварелистом[2]. Активно сотрудничал со скульптором Шредером. С его непосредственным участием и по его эскизам был установлен ряд памятников:

Как организатор, был членом комитета по установке памятника Александру III в Москве (не сохранился).

Избранные труды

  • Стародубские драгуны в рущукском отряде; из воспоминаний о турецкой войне 1877 — 78 годов. СПб., 1879
  • Лермонтовский музей Николаевского кавалерийского училища. СПб., 1883, 82 с.
  • Германия. Вооруженные силы. СПб., 1875
  • Пособие для военных разведок (3-е издание, СПб., 1875, 1883 и 1886)
  • Иппологический атлас для наглядного изучения верховой лошади. СПб., 1889
  • Просветители России. СПб., 1894

Семья

С 1878 г. был женат на Софье Павловне Волковой, от которой имел детей: Софью (1881-?) и Петра (1885—1920). От внебрачной связи с Антониной Хаке из рода Коц (1855-после 1917) имел дочь Александру Хаке (1893—1948)[5].

Напишите отзыв о статье "Бильдерлинг, Александр Александрович"

Примечания

  1. Аргентинский архив генерала Алексеева. В. М. Алексеева-Борель. Военно-исторический журнал. 1992, № 12.
  2. 1 2 Владимир Фёдорович Джунковский. «Воспоминания» в 2т.
  3. Могила на плане кладбища (№ 8) // Отдел IV // Весь Петербург на 1914 год, адресная и справочная книга г. С.-Петербурга / Ред. А. П. Шашковский. — СПб.: Товарищество А. С. Суворина – «Новое время», 1914. — ISBN 5-94030-052-9.
  4. [www.sevmonument.ru/readarticle.php?article_id=31 Памятники Севастополя]
  5. [www.lenczewski.com.pl/album_z_polskimi_sladami.html Genealogia- Tomasz Lenczewski]

Источники

Отрывок, характеризующий Бильдерлинг, Александр Александрович

Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.