Бирманская операция (1944—1945)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Бирманская операция 1944—1945 годов
Основной конфликт: Бирманская кампания
Дата

ноябрь 1944 — июль 1945

Место

Мьянма

Противники
Великобритания Великобритания
Китайская Республика Китайская Республика
Японская империя
Государство Бирма
Азад Хинд
Командующие
Луис Маунтбеттен

Уильям Слим
Вэй Лихуан
Аун Сан
Хэйтаро Кимура
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Бирманская операция 1944—1945 годов — боевые действия на территории современной Мьянмы, длившиеся с ноября 1944 года по июль 1945 года.





Подъём национально-освободительного движения

В первой половине 1944 года американо-китайские войска перешли в наступление в северной Бирме и успели до начала сезона дождей взять Мьичину. Японцы были вынуждены оттянуть силы в центральную Бирму. В этих условиях летом 1944 года было принято решение о создании единой антифашистской организации в Бирме. Сначала по этому вопросу было достигнуто соглашение в Рангуне между социалистами, компартией и командованием армии. Затем Аун Сан отправился в Пегу, где встретился с представителями подполья; на этой встрече было окончательно утверждено название организации — Антифашистская лига народной свободы (АЛНС). Глава прояпонского марионеточного правительства Ба Мо знал о её существовании, но остерегался выдать лидеров АЛНС японцам, так как в это время грядущее поражение Японии в войне было уже очевидно. АЛНС превратилась в подпольное теневое правительство страны.

Создание АЛНС вызвало противоречивую реакцию у англичан. Если армейское руководство было готово признать существование бирманского национального сопротивления, то колониальным чиновникам всё это казалось выдумкой английской разведки, они полагали что после войны будет восстановлена прежняя администрация и Бирма вновь станет обычной британской колонией. Чан Кайши предпочитал независимую Бирму Бирме британской, и поэтому китайская сторона не прекращала попыток наладить связи с подпольщиками, однако особой практической помощи китайцы оказать не могли. Части, вооружённые и снабжаемые американцами, действовали в качинских и шанских районах, где АЛНС была слаба, поэтому американцы на контакты с АЛНС практически не выходили.

Планы сторон

По первоначальному плану основной целью британского наступления был основной город Верхней Бирмы — Мандалай. Наряду с наступлением на него часть британских войск должна была ударить к северу, в направлении Шуэбо, чтобы соединиться с находящимися южнее Мьичины отрядами Стилуэлла. Однако 18 октября Стилуэлл был отозван, а его обязанности были разделены между тремя другими американскими генералами. Кроме того, командование японскими войсками в Бирме, понимая, что британцы, выйдя на равнину, устремятся к Мандалаю, решило неожиданно для противника отвести войска из излучины Иравади и превратить её в громадную ловушку для британской армии, оторвавшейся от своих баз.

Однако британский командующий Слим заподозрил неладное. Получив данные разведки и понимая, что если он будет следовать разработанным планам, то добровольно введёт свою армию в мешок и поставит её под угрозу уничтожения, он решил, не сообщая ничего на первых порах даже своему прямому начальству, провести рискованную операцию, которая в случае успеха могла значительно ускорить освобождение Бирмы, а в случае провала — серьёзно ухудшить положение британских войск. Слим решил скрытно перебросить свои основные силы по долине Мьиты значительно южнее, в район Пакхоуку. Оттуда, форсировав Иравади, они должны были стремительным ударом занять Мейтхилу и, оседлав железную дорогу и шоссе Мандалай—Рангун, отрезать группировку в районе Мандалая и ударить в сторону Рангуна.

Британское наступление в центральной Бирме

Британская подготовка к операции началась в декабре 1944 года. Инженерные войска смогли скрытно проложить сквозь горы и джунгли дорогу для войск, навести мосты и подготовить переправы, в результате чего 4-й корпус был переброшен на 500 км на юг незаметно для врага. Для введения японцев в заблуждение был даже организован фальшивый штаб армии севернее Мандалая.

Отрезанный от основных сил и подвергавшийся ударам с севера и юга Мандалай пал 20 марта 1945 года. Одновременное продвижение британских войск в Аракане привело к освобождению Акьяба, с аэродрома которого британская авиация смогла оказывать реальную поддержку британским частям, продвигавшимся к югу.

Бирманское восстание

Британское наступление в Бирме и опасения, что японцы узнают о замыслах патриотов, а также угроза того, что горячие головы могут начать преждевременное восстание, заставляли руководство АЛНС спешить. 1-3 марта прошло последнее совещание руководителей бирманского национально-освободительного движения. Аун Сан в своей речи отметил, что революционная ситуация в стране уже сложилась, и следует поднять восстание не дожидаясь прихода англичан. Было решено разделить всю страну на 10 военных зон и создать Высший совет АЛНС. Восстание было решено поднять в конце марта — начале апреля. Частям Национальной армии Бирмы, расквартированным в районе Мандалая, было приказано перейти на сторону англичан ещё раньше, однако сделать это так, чтобы этот факт показался японцам единичным исключением. Было решено, что командир этих частей майор Ба Хту будет официально объявлен изменником и бунтарём.

К 7 марта подразделения Ба Хту перебросили основную часть снаряжения и припасов в джунгли, и 8 марта восстали, обороняясь в джунглях и холмах неподалёку от Мандалая от снятых с фронта японских частей. К 24 марта связь с британцами уже была налажена настолько, что бирманцы приняли участие во взятии Мандалая. Затем они в конце марта по приказу британского командования двинулись на восток, в Шанские княжества, очищая их от японских тыловых гарнизонов; тот факт, что южные шанские княжества были освобождены именно бирманцами, сыграл важную роль в последующих событиях. Ба Хту первым из бирманских командиров получил от генерала Слима благодарность за «бесценный вклад в победу союзников».

У японцев были сомнения в лояльности Национальной армии Бирмы, однако военная ситуация была столь плоха, что им приходилось рисковать. Поэтому японцы поверили Аун Сану, что части Ба Хту взбунтовались без его ведома, и даже согласились с его предложением направить на фронт основные силы бирманской армии. 17 марта 1945 года части Национальной армии Бирмы после военного парада в Рангуне ушли в поход «громить врага» (как сказал в своей речи Аун Сан). 27 марта части Национальной армии Бирмы заняли ключевые позиции в тылу японской армии, и АЛНС выступила с объявлением войны «фашистскому правительству японских варваров»; в эти же дни начали боевые действия партизанские отряды коммунистической партии. Бирманские регулярные войска не могли противостоять в открытом бою регулярным японским частям, но успешно действовали на коммуникациях противника и уничтожали гарнизоны.

Гонка к Рангуну

Уже в апреле на Нижнюю Бирму мог обрушиться муссон, сделав грунтовые дороги непроходимыми для танков и машин, а также сведя на нет преимущество британцев в авиации. Поэтому 28 марта Слим отдал приказ «захватить Рангун любой ценой и как можно скорее, до наступления муссона». Для японцев, соответственно, муссон был последней надеждой, поэтому японские войска оставляли на дорогах заслоны со смертниками и шли на всё, лишь бы задержать продвижение армии Слима до начала дождей. 20 апреля войсками Слима была взята Пьинмана, а 22 апреля — Таунгу, но три дня спустя британцы натолкнулись на отчаянное сопротивление японцев у Пегу. После трёх дней безуспешных попыток взять город Слим с отрядом танков и мотопехоты обошёл его и устремился дальше, но 6 мая, когда он вошёл в Хлегу, начались муссонные ливни.

Одновременно британское командование осуществляло давно запланированную операцию «Дракула» — взятие Рангуна силами морского десанта. Эскадра из двух линкоров, четырёх крейсеров, двух авианосцев и пяти эсминцев, прикрывая многочисленные транспорты с десантниками, 2 мая осторожное приблизилась к городу, и обнаружила, что в городе нет ни одного японца, а на крыше тюрьмы, где содержались британские военнопленные, белилами выведена хорошо видимая с воздуха приветственная надпись. Оказалось, что эвакуация японцев из Рангуна началась ещё 27 апреля, а к 29 апреля в городе оставался лишь батальон Индийской национальной армии и подрывники. Узнав об этом, бирманское командование зоны вошло в контакт с индийцами, чтобы те впустили в город части Национальной армии Бирмы. Так как к тому времени существовала договорённость между Аун Саном и Босом о том, что бирманская и индийская армии воевать между собой не будут, то индийский отряд согласился на вход в город бирманских частей под командованием Не Вина, хотя и отказался разоружиться, заявив, что сдаст оружие только англичанам. В результате 1 мая Рангун уже контролировался частями бирманской армии, которым удалось сорвать попытки японцев взорвать порт.

Последние бои

Наличие третьей силы — бирманской армии — вызвало споры между британскими военными и политиками. 22 мая 1945 года начальники военных штабов согласились с мнением Маунтбеттена о том, что она должна сохраниться как боевая единица до конца войны, ибо её помощь в освобождении Бирмы неоценима, однако указали, что использование бирманской армии в военных операциях допустимо лишь под британским руководством и контролем, а после окончания войны она должна быть разоружена. В результате 15 июня в торжественном параде по случаю освобождения Рангуна участвовал и батальон Не Вина, одетый в новую британскую форму.

В конце июля — начале августа произошли последние крупные бои на территории Бирмы, закончившиеся разгромом японской группировки у реки Ситаун. После этого остатки японских войск, почти не оказывая сопротивления, откатывались на восток.

Источники

  • У. Черчилль. «Железный занавес» // Вторая мировая война. — М.: «ТЕРРА — Книжный клуб», 1998. — Т. 6. — ISBN 5-300-01901-1.
  • Б. Лиддел-Гарт. Вторая мировая война. — М.: ООО «Издательство АСТ», 1999. — ISBN 5-237-03175-7.
  • Хаттори Такусиро. Япония в войне. 1941—1945. — СПб.: ООО «Издательство Полигон», 2000. — ISBN 5-89173-085-5.
  • И. В. Можейко. Западный ветер — ясная погода. — М.: Издательство АСТ, 2001. — ISBN 5-17-005862-4.

Напишите отзыв о статье "Бирманская операция (1944—1945)"

Отрывок, характеризующий Бирманская операция (1944—1945)

Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.