Бирман, Марк Яковлевич

Марк Яковлевич Бирман
Дата рождения	28 декабря 1900(1900-12-28)
Место рождения	Житомир
Дата смерти	4 января 1960(1960-01-04) (59 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1918 — 1957 годы
Звание
Командовал	52-й стрелковый полк 34-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии

Марк Яковлевич Бирман (28 декабря 1900 года, Житомир — 4 января 1960 года, Москва) — советский военный деятель, Генерал-майор (1943 год).

Начальная биография

Марк Яковлевич Бирман родился 28 декабря 1900 года в Житомире.

Военная служба

Гражданская война

В апреле 1918 года был призван в ряды РККА и направлен красноармейцем в 1-й Богунский полк (1-я стрелковая дивизия), в составе которого принимал участие в боях на Южном фронте против войск под командованием генерала А. И. Деникина. В июне 1919 года был направлен на учёбу на 2-е Московские пехотные курсы, по окончании которых в феврале 1920 года был назначен на должность командира взвода 147-го стрелкового полка (17-я стрелковая дивизия), находясь на которой, принимал участие в ходе советско-польской войны, а затем в боевых действиях против вооружённых формирований под командованием генерала С. Н. Булак-Балаховича и другими вооруженными формированиями в Белоруссии.

Межвоенное время

В марте 1921 года Бирман был назначен на должность командира взвода 160-го пограничного батальона войск ВЧК. В феврале 1922 года был направлен на учёбу на 55-е Житомирские пехотные курсы, по окончании которых в сентябре 1922 года был назначен на должность командира отделения, а затем — командира взвода в 151-м стрелковом полку (51-я стрелковая дивизия, Украинский военный округ).

В сентябре 1923 года был направлен на учёбу в Киевскую объединённую школу командиров имени С. С. Каменева, по окончании которой в августе 1925 года был назначен на должность командира взвода в 137-м стрелковом полку (46-я стрелковая дивизия), затем в 223-м стрелковом полку (75-я стрелковая дивизия).

В сентябре 1927 года был направлен на учёбу на Киевских военно-политических курсах, по окончании которых в 1928 году служил в 224-м стрелковом полку (75-я стрелковая дивизия) на должностях политрука роты, командира роты и батальона.

В январе 1932 года был направлен на учёбу на Стрелково-тактические курсы комсостава «Выстрел», которые закончил в мае 1932 года. В апреле 1933 года был направлен на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, по окончании которой в октябре 1936 года был назначен на должность преподавателя тактики Киевской пехотной школы, а в октябре 1937 года — на должность преподавателя Военной академии имени М. В. Фрунзе.

В ноябре 1937 года был направлен на учёбу в Академию Генерального штаба РККА, по окончании которой в сентябре 1939 года был назначен на должность начальника отдела штаба Закавказского военного округа, в июне 1940 года — на должность начальника 1-го отдела штаба Приволжского военного округа, в ноябре 1940 года — на должность старшего преподавателя Академии Генерального штаба РККА, а в мае 1941 года — на должность командира 52-го стрелкового полка 71-й стрелковой дивизии.

Великая Отечественная война

С началом Великой Отечественной войны Бирман находился на прежней должности на Северном, а затем на Карельском фронтах.

В сентябре 1941 года был назначен на должность заместителя начальника штаба Кемской оперативной группы войск, в 1942 году — на должность заместителя начальника штаба — начальника оперативного отдела штаба 26-й армии, в январе 1943 года — на должность заместителя начальника штаба — начальника оперативного отдела 5-й танковой армии, в апреле — на должность заместителя начальника штаба — начальника оперативного отдела 12-й армии, в июне 1943 года — на должность начальника штаба 12-й армии. В этой должности принимал участие в ходе Донбасской наступательной операции, а в декабре 1943 года — на должность начальника штаба 46-й армии. С 12 по 16 марта 1944 года исполнял должность командира 34-го стрелкового корпуса. В качестве начальника штаба 46-й армии Бирман принимал участие в ходе Никопольско-Криворожской, Березнеговато-Снигиревской, Одесской, Ясско-Кишиневской, Дебреценской, Будапештской, Венской и Пражской наступательных операций.

Послевоенная карьера

С окончанием войны Бирман находился в распоряжении Военного совета Одесского военного округа, а затем в распоряжении ГУК НКО СССР.

В декабре 1945 года был назначен на должность старшего преподавателя кафедры оперативного искусства Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова.

Генерал-майор Марк Яковлевич Бирман вышел в отставку в марте 1957 года. Умер 4 января 1960 года в Москве.

Награды

• Орден Ленина;
• Четыре ордена Красного Знамени;
• Орден Богдана Хмельницкого 1 степени.;
• Орден Кутузова 2 степени;
• Орден Богдана Хмельницкого 2 степени;
• Медали;
• Орден Заслуг (ВНР)

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 79—80. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Бирман, Марк Яковлевич

Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.