Бирон, Арман Луи де Гонто

Арман Луи Де Гонто-Бирон
фр. Armand Louis de Gontaut-Biron
Арман Луи Де Гонто-Бирон
Род деятельности:	военачальник
Дата рождения:	13 апреля 1747(1747-04-13)
Место рождения:	Париж
Подданство:	Франция Франция
Дата смерти:	31 декабря 1793(1793-12-31) (46 лет)
Место смерти:	Париж
Отец:	Луи Антуан де Гонто-Бирон
Супруга:	Amélie de Boufflers

Арман-Луи де Гонто-Бирон (фр. Armand Louis de Gontaut-Biron; 13 апреля 1747, Париж — 31 декабря 1793, там же) — французский дивизионный генерал из аристократического рода Гонто-Биронов, сыгравший заметную роль в Войне за независимость США и французских революционных войнах. Внук маршала Франции Шарля де Гонто, герцога де Бирона (1663—1756), от которого унаследовал титул герцога де Лозена. Известен также как мемуарист.

Биография

Арман-Луи де Гонто-Бирон родился 13 апреля 1747 года в Париже. Уже в пятнадцатилетнем возрасте заслужил славу женского соблазнителя. Даже фаворитка короля Людовика XV Жанна-Антуанетта Пуассон (более известная как Маркиза де Помпадур) не обошла его своим вниманием, и неоднократно просила его прочесть вслух какие-нибудь стихи, ссылаясь на его красивую дикцию. Другими знаменитыми жертвами его чар были княгини Изабелла Чарторыйская, родившая от него сына Константина, и Елена Радзивилл.

Рано поступил в армию и, промотав состояние, последовал в 1778 году за Лафайетом в Америку, где принимал участие в самой кровопролитной войне в истории Северной Америки на стороне колонистов сражающихся против английской регулярной армии. О значимости его роли в этой войне красноречиво свидетельствует тот факт, что в 1782 году на воду был спущен военный корабль названный в честь него: «USS Duc de Lauzun».

Вернувшись в 1783 году из Нового Света, стал во главе одного из гусарских полков.

Выбранный в 1789 году дворянством из Quercy членом Генеральных Штатов, в Национальном собрании он объявил себя сторонником либеральных идей и примкнул к герцогу Орлеанскому.

В 1792 году командовал дивизией в Северном департаменте, но потерпел поражение при Жемаппе от Болье (Beaulieu). Несмотря на то, он занял после ухода Рошамбо пост второго главнокомандующего Северной армией и затем в июле — главнокомандующего Рейнской армии; его сменил Кюстин (Custine).

Затем он командовал Барской армией и занял Ниццу. Переведённый в Вандею, он взял Сомюр и сражался у Партене, но был обвинен генералами Россиньолем и Вестерманом в измене и притеснениях. Чтобы оправдаться он отправился в Париж, но здесь он был немедленно арестован и казнён на гильотине 31 декабря 1793 года.

Библиография

• «Mémoires» (нов. изд. Лакура, Париж, 1858) доведены только до времени революции.

Отрывок, характеризующий Бирон, Арман Луи де Гонто

– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»