Бисениекс, Георг

Георг Бисениекс
Гражданство:	Латвия Латвия

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Георг Бисениекс (латыш. Georgs Bissenieks; 1885 — 1941) — латвийский дипломат и политик, член партии «Прогрессивное объединение», кавалер Ордена Трёх звёзд и Ордена Возрождения Польши, первый посол Латвии в Великобритании.

Биография

Георг Бисениекс родился в 1885 году на хуторе в окрестностях Митавы (Елгавы), младший брат Яниса Бисениекса — агронома и общественного деятеля, основателя Елгавской сельскохозяйственной школы, издателя газеты Zemkopis («Земледелец»), соратника первого президента Латвии Яниса Чаксте — и революционера, политкаторжанина Вольдемара Бисениекса, расстрелянного НКВД в 1938 году по обвинению в шпионаже (посмертно реабилитирован в 1957-м).

С 17 лет входил в социал-демократические организации (меньшевик), участвовал в революции 1905 года. В 1908 году был приговорен к каторге и сослан в Иркутскую губернию, откуда ему удалось бежать за границу — в Бельгию, затем в Англию.

Провозглашение независимой Латвии 18 ноября 1918 года застало Георга Бисениекса в Лондоне. По поручению министра иностранных дел Зигфрида Мейеровица Бисениекс возглавил работу вновь созданного латвийского представительства, а в 1921 году стал первым послом Латвийской Республики в Великобритании, пробыв на этом посту до 1924 года.

Своё второе дипломатическое назначение Бисениекс получил в 1933 году на должность консула Латвийской Республики в Ленинграде. 1 декабря 1934 года в Смольном был убит Киров. Советская печать сообщила, что убийца Кирова Леонид Николаев, женатый на латышке Милде Драуле, встречался с консулом Латвии, который якобы участвовал в подготовке покушения. Несмотря на ноту протеста латвийского МИД, отрицавшего какую-либо связь своего консула с Николаевым, Георг Бисениекс был объявлен в СССР персоной нон грата и вернулся в Ригу.

Уйдя с дипломатической службы, Бисениекс работал в Сельскохозяйственном экономическом обществе, страховом обществе «Даугава», Латвийском ипотечном банке.

После ультиматума Молотова, ввода советских войск и безальтернативных «выборов», установивших в Латвии коммунистический режим, Бисениекс и его жена, англичанка Лотти-Луиза Ханней, остались в Риге. На момент ареста Бисениекс числился безработным. Со своей последней должности директора Латвийского ипотечного банка он был уволен 6 августа 1940 года, на следующий день после решения Верховного Совета СССР о присоединении Латвии.

Обвинение и казнь

24 февраля 1941 года Георг Бисениекс был этапирован в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму Главного управления госбезопасности НКВД. На допросах он отказался признать себя виновным. В обвинении говорилось, что Георг Бисениекс «проводил антикоммунистическую работу», «являлся соучастником убийства Кирова» и «занимался шпионажем против СССР в пользу латвийской и английской разведок». 7 июля 1941 года военная коллегия Верховного суда СССР на закрытом заседании признала Бисениекса виновным по статьям 58-6 (часть 1) и 58-8 УК РСФСР, приговорив к смертной казни. Его расстреляли 27 июля 1941 года.

Реабилитация

В июле 1995 года племянница Георга Бисениекса Майя Кара-Мурза получила из Главной военной прокуратуры РФ уведомление за подписью старшего военного прокурора В. В. Смыкова. «Бисениекс Г. Я. на основании ст. 3 Закона РФ „О реабилитации жертв политических репрессий“ реабилитирован посмертно. О судьбе Ваших родственников, а также о месте захоронения расстрелянного по приговору Бисениекса Г. Я. сведений в Главной военной прокуратуре не имеется».

Георг Бисениекс — двоюродный прадед российского журналиста и общественного деятеля Владимира Кара-Мурзы (мл.)

Отрывок, характеризующий Бисениекс, Георг

От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?