Бисениек, Анастасия Александровна

Анастасия Александровна Бисениек
Имя при рождении:	Анастасия Александровна Финогенова
Род деятельности:	Руководитель подпольной организации
Отец:	Александр Павлович Финогенов
Мать:	Гликерия Степановна Финогенова
Супруг:	Фёдор Бисениек
Дети:	Юрий, Константин
Награды и премии:

Анастасия Александровна Бисениек (урожд. Финогенова; 1899, Дно — 1943, дер. Заполянье, Ленинградская область) — участница и фактический руководитель дновской подпольной организации, действовавшей во время немецкой оккупации и организовывавшей диверсии на железнодорожном транспорте, побеги пленных из концлагерей, агитационную работу в оккупированном городе. В 1965 году удостоена звания Героя Советского Союза (посмертно).

Детство, юность и довоенные годы

Детство, семья и работа в Петрограде

Анастасия родилась в 1899 году в семье Александра Павловича Финогенова, работавшего стрелочником и сцепщиком на станции Дно, и его жены Гликерии Степановны. Русская. В семье Финогеновых было 8 детей: 4 сына (Александр, Василий, Павел и Сергей) и 4 дочери (Анастасия, Евгения, Елизавета, Клавдия). Отец Анастасии Александр Финогенов в 1914 году был призван в царскую армию, через несколько лет был демобилизован инвалидом, вернулся в Дно, занявшись ремонтом сапог и получив репутацию хорошего сапожного мастера.

Получив начальное образование, Анастасия непродолжительное время работала на станции, а в 1914 году перед уходом в армию отец отвёз её в Петроград и устроил через родственников на работу на швейную фабрику. В 1917 году, через несколько дней после Октябрьской революции, в её жизни произошла трагедия — во время ночного патрулирования был убит её возлюбленный Борис, с которым она познакомилась во время работы в Петрограде и который долгое время работал в большевистском подполье.

Замужество, рождение детей и жизнь в Латвии

В 1919 году Анастасия вернулась в Дно и устроилась работать в интернате при железнодорожной школе, а в 1921 году вышла замуж за беженца-латыша Фёдора Бисениека и взяла его фамилию, вскоре у них родился сын Юрий. В 1922 году Фёдор получил разрешение вернуться в Латвию, где у него оставалась семья, и уехал, не предупредив Анастасию. Не зная об этом, она вместе с малолетним сыном поехала разыскивать мужа, нелегально перешла границу и в течение 10 лет жила в Латвии, перебиваясь на низкоквалифицированных работах и родив второго сына Константина.

Возвращение на родину и арест

Обратившись через родственников и знакомых за помощью к М. И. Калинину, она в 1932 году получила возможность вернуться в Советский Союз, и, вернувшись с двумя сыновьями в Дно, пошла работать на железнодорожный узел, где некоторое время была весовщиком товарной станции, затем — проводницей железнодорожных вагонов. По словам писателя-документалиста Н. В. Масолова, в 1937 году Анастасия, вероятно, по чьему-то доносу была арестована органами НКВД, но через некоторое время была освобождена; по сведениям проекта «Жертвы политического террора в СССР» со ссылкой на Книгу памяти Псковской области она была арестована 6 июня 1938 года, а 27 октября приговорена «особой тройкой» УНКВД Ленинградской области к 10 годам лишения свободы по статье 58-9-11 УК РСФСР; 18 сентября 1939 года дело было прекращено, впоследствии она была реабилитирована. После освобождения Анастасия вернулась работать на станцию и познакомилась с Василием Ивановичем Зиновьевым, бывшим в то время председателем дновского райисполкома, а впоследствии ставшим командиром партизанского отряда.

Подпольная работа на оккупированной территории

Организация подпольной работы в городе Дно и его окрестностях

18 июля 1941 года В. И. Зиновьев и работавший секретарём райкома ВКП(б) М. И. Тимохин, предвидя отход оборнявшихся частей 22-го стрелкового корпуса и наступление немецких войск, решили организовать партизанский отряд (впоследствии он получил название «Дружный», Зиновьев стал его командиром, Тимохин — комиссаром, а старший сын Анастасии Юрий — бойцом партизанского отряда и связным). Перед уходом из города они встретились с Анастасией Бисениек, предложив ей стать старшей в группе советских патриотов, оставляемых в городе для борьбы с немецкой оккупацией, организовав при этом наблюдение за ситуацией в городе и на железнодорожном узле, взаимодействие с партизанами-связными (которых обещали периодически присылать из леса), конспиративные встречи на квартире у своего отца-сапожника (в доме которого постоянно появлялись многочисленные посетители, нуждавшиеся в ремонте обуви, а появление в их доме случайных людей не вызывало подозрений), вербовку новых подпольщиков среди оставшихся в городе жителей и по возможности — задержать движение поездов в сторону Ленинграда (опасаясь наступления на Ленинград, советское командование поставило перед партизанскими соединениями задачу дезорганизовать работу транспортных коммуникаций немецких соединений, в частности — на дорогах из Прибалтики и Дновском узле). Работая в подполье, Анастасия и её родные сильно сочувствовали ленинградским блокадникам и гордились тем, что своей работой облегчают положение лениградцев, радовались прорыву кольца блокады Ленинграда в феврале 1943 года.

Анастасия приняла предложение Зиновьева, отказавшись от возможности эвакуироваться в тыл и оставшись с младшим сыном Константином в городе, который на следующий день, 19 июля, был оккупирован немецкими войсками. Во время одного из первых визитов в паровозное депо Анастасия случайно встретилась с бывшим белогвардейским офицером Ризо, сотрудничавшим с оккупационной администрацией (впоследствии он был назначен бургомистром); считая, что Анастасия должна быть обижена на советскую власть и легко может пойти на сотрудничество с гитлеровцами, он предложил ей сотрудничать с оккупационной администрацией. Анастасия сделала вид, что согласилась с этим предложением.

Начиная с августа 1941 года, с разрешения оккупационных властей в городе были организованы воскресные базары. В один из первых базарных дней Евгения, сестра Анастасии, работавшая учительницей в селе Лукомо, привезла в отцовский дом советские агитационные листовки, разбросанные с самолёта. Анастасия попросила сестру взять под наблюдение дороги возле села Лукомо и по возможности сообщать ей о передвижении воинских частей, а листовки на следующий день распространила среди рабочих паровозного депо, привлечённых оккупационной администрацией к принудительным работам по ремонту паровозов и вагонов; впоследствии Евгения неоднократно навещала Анастасию, передавая ей листовки и информацию о передвижениях немецких частей и действиях советских партизан в районе Лукомо. Впоследствии Анастасия неоднократно распространяла в депо советские листовки, а также тиражи подпольно издававшейся газеты «Дновец», призывавшая рабочих саботировать работы на транспорте, организовывать заторы и крушения, портить железнодорожные пути и подвижной состав.

Анастасия привлекла к подпольной работе и обучила двух молодых помощниц-комсомолок — Зинаиду Егорову и Нину Карабанову. Зина Егорова, работавшая до войны телефонисткой на военном складе, а во время войны — официанткой в столовой при немецком аэродроме и общавшаяся с лётчиками и техническим персоналом, организовала записи сводок Совинформбюро из Москвы, а впоследствии — установила контакт с разведчиками Красной Армии и помогла им организовать взрыв штаба авиационной части. Десятиклассница Нина Карабанова, устроившись на работу уборщицей в воинской части и будучи привлечённой к уборке урожая в питомнике, установила связь с советскими военнопленными и передавала им еду, гражданскую одежду, медикаменты, листовки; одному из военнопленных, обратившемуся за помощью, Анастасия через Нину передала карту и компас, что позволило нескольким военнопленным бежать; впоследствии Нина установила связь с подпольщиками посёлка Скугры, в котором было организован побег военнопленных в партизанский отряд.

Через сельскую учительницу Е. И. Иванову Бисениек установила связь с подпольем деревни Ботаног, фактически находившуюся под контролем партизан. В 1942 году партизанский разведчик Дмитрий Яковлев, работавший до войны машинистом и бежавший из плена, направился на явку в дом Бисениек, имея намерение заодно навестить родителей, но не позаботился о поддельных документах, и при проверке попался одному из немецких полицаев, который узнал его как фигуранта некоего списка и арестовал его. Арест Яковлева встревожил Анастасию; сестра Евгения предложила ей вместе уйти из города, но Анастасия отказалась, понимая, что в этом случае гитлеровцы начнут аресты её родственников и тех, с кем она открыто контактировала. Вскоре Анастасию и Евгению вызвали на допрос, а затем показали их избитому Яковлеву, но он упорно отрицал знакомство с сёстрами; вскоре их отпустили, а его расстреляли.

По воспоминаниям младшего сына Анастасии Константина, 4 января 1943 года Анастасия попросила Константина съездить на лыжах к железнодорожному мосту в 5-6 километрах от города и узнать количество и расположение немецких орудий, охранявших мост; выполняя задание, он был замечен немецким солдатом и попал под автоматную очередь, но не пострадал, одна из пуль расколола лыжу. Через несколько дней эти орудия были уничтожены десантниками, а Анастасия, подозревая гибель старшего сына Юрия, пообещала больше не отпускать Константина в разведку.

Связь с партизанским отрядом Зиновьева

Первым связным, отправленным к Анастасии из партизанского отряда В. И. Зиновьева, стал её сын Юрий, который рассказал матери о переходах отряда, расположившегося на юго-западной окраине Дновского района вблизи озера Белого. Она в свою очередь рассказала сыну то, что ей удалось узнать о состоянии дел в оккупированном городе, включая информацию о расположении комендатуры, охранной роты, временного аэродрома и замаскированных немецких орудий (которые спустя несколько дней были уничтожены советскими бомбардировщиками), о ходе ремонтных работ в депо, а также о жителях города, сотрудничавших с оккупационной администрацией. Впоследствии и другие связные партизанского отряда Зиновьева (который впоследствии был присоединён к 2-й Ленинградской партизанской бригаде под командованием Н. Г. Васильева и ушёл из района, организовав серию диверсий на дорогах) ходили на связь в Дно, передавая Анастасии советские газеты, агитационные листовки, различные поручения и получая от неё информацию о положении дел в оккупированном городе.

2 октября на участке Вязье — Бакач линии Новосокольники — Дно (южнее станции Дно) партизанским отрядом Зиновьева была организована крупная диверсия с подрывом эшелона (сведения о движении и вынужденной стоянке которого были оперативно переданы Зиновьеву через связного Анастасией Бисениек, получившей их от неизвестного информатора) с двумя паровозами и платформами с танками и орудиями, что вызвало длительное нарушение железнодорожного сообщения и задержало переброску Испанской дивизии и 227-й пехотной дивизии. В начале ноября Бисениек сообщила Зиновьеву о готовящемся к отправке и усиленно охраняемом крупном эшелоне с военной техникой; ночью возле станции Бакач эшелон, шедший на двойной паровозной тяги и сопровождаемый охранением, был подорван диверсионной группой из 5 человек, в состав которой входил старший сын Анастасии Юрий, и которая после проведения диверсии благополучно добралась до расположения отряда.

К началу зимы 1941/42 года оккупационные власти предприняли ряд мер по усилению охраны станции, деповских мастерских и воинских эшелонов, и количество диверсий на железных дорогах стало меньше, а в январе 1942 года пришла тревожная весть из партизанского отряда «Дружный», с которым Анастасия поддерживала связь: во одного из январских боёв 1942 года в городе Холм, где 2-я Ленинградская партизанская бригада совместно с 3-й ударной армией выполняла задачу по освобождению города от немецкой оккупации в ходе Торопецко-Холмской операции, погиб командир отряда В. И. Зиновьев (впоследствии, в 1944 году ему было посмертно присвоено здание героя Советского Союза). Сын Анастасии Юрий был серьёзно ранен, но вынесен из зоны обстрела товарищем Александром Ивановым и впоследствии награждён медалью «За отвагу».

Организация диверсий на железной дороге

В декабре 1941 года три известных в городе машиниста Ф. Н. Давыдов, В. Э. Капустин и С. А. Скриповский, участвовавшие в боевых действиях в составе 95-го партизанского отряда, вернулись со специальным заданием в Дно и обратились к распоряжавшемуся в депо немецкому специалисту Мюллеру, выразив желание найти хорошую оплачиваемую работу в депо, и вскоре были допущены к работе. Капустин обратился к Бисениек и попросил добыть взрывчатки. На следующий день Анастасия под видом пакета с картошкой передала Капустину, появившемуся возле рынка со своими товарищами, имитировавшими сильное опьянение, мину, покрытую клейким составом и обсыпанную угольной пылью. В один из январских дней 1942 года взрывчатка, полученная от Бисениек, была тайно заложена в топку паровоза и вызвала крушение воинского эшелона. Немецкие эксперты установили причину взрыва, а в паровозное депо были отправлены агенты ГФП (немецкой военной полиции), однако группа машинистов на свой страх и риск решила продолжить свою деятельность и организовала второе крушение. На следующий день машинистов арестовали, и в феврале 1942 года расстреляли; Анастасия тяжело переживала гибель машинистов.

После гибели группы Капустина диверсии на железнодорожном узле на некоторое время прекратились, а все казавшиеся немцам подозрительными машинисты и рабочие были уволены из депо. Тогда Анастасия решила привлечь к работе пожилого машиниста И. В. Филюхина, с которым поддерживала связь ещё с осени, но никаких поручений не давала. Филюхин пользовался особым доверием гитлеровцев и имел право беспрепятственного хождения по путям. Утром 23 февраля Анастасия отнесла Филюхину в депо взрывное устройство, завёрнутое в валенок и замаскированное под бутылку с самогоном. Через 2 дня отремонтированный в депо паровоз взорвался на станции Сольцы, вызвав крушение, в котором погибло много военной техники. Спустя неделю новый подрыв был организован Бисениек и Филюхиным в самом Дно, впоследствии — организовано несколько диверсий с подрывом немецких эшелонов на различных направлениях железной дороги; Филюхин закладывал переданные Анастасией паровозные мины с помощью знакомых машинистов, рекомендуя им организовывать взрывы подальше от города и беречь при этом свои жизни.

Арест и гибель

Первый арест

Летом 1943 года Анастасия Бисениек была неожиданно арестована агентами ГФП. У немецкой тайной полиции не было улик против неё, и следователь пытался склонить её к сотрудничеству с немецкой контрразведкой. Она отказалась от сотрудничества, сославшись на больных родителей; на какое-то время следователь потерял к ней интерес, но из тюрьмы не выпустил. Через месяц после ареста Анастасию освободили из тюрьмы так же неожиданно, как и арестовали; как впоследствии выяснилось, это было сделано по рекомендации резидента зондерштаба Р Бориса Врангеля, который посоветовал начальнику абвергруппы выпустить Анастасию и организовать за ней слежку, чтобы выявить её контакты. Понимая, что за ней будут следить, Анастасия всё же решилась встретиться с Филюхиным, но при встрече он дал понять, что за ним также установлена слежка (спустя 2 месяца Филюхина арестовали и отправили в концлагерь, не получив против него никаких улик; после войны он вернулся в Дно и вскоре умер, не успев никому рассказать о работе дновского подполья). Вернувшись домой, Анастасия от отца узнала о массовых арестах в Скуграх подпольщиков, пытавшихся организовать побег группы военнопленных, начавшихся после того, как агент «Анатолий», задержанный в Дно (впоследствии расстрелянный партизанами), выдал Василия Лубкова и Дусхальду Эрман. Дусхальда Эрман была вскоре арестована и расстреляна, Василий Лубков отправлен в Заполянский лагерь смерти.

Второй арест

Понимая безвыходность своего положения и предчувствуя новый арест, Анастасия решила во что бы то ни стало передать ленинградским партизанам, вновь активизировавшим диверсионную деятельность, оставшиеся у неё связи с уцелевшими подпольщиками и, покинув ночью город, трое суток ходила по окрестным деревням, пока не нашла нужных ей людей. Возвращаясь домой, Анастасия узнала от знакомых, что её родителей и сына Константина арестовали. Догадываясь о смерти старшего сына Юрия (он погиб в 1942 году в результате несчастного случая во время отдыха в партизанском лагере) и опасаясь за жизнь младшего сына Константина, Анастасия отказалась от мысли скрыться из города и вернулась домой, где её ждала засада; её тут же арестовали, а её родителей и сына выпустили (отец Анастасии вскоре заболел и умер).

В августе 1943 года Анастасию отправили в Порхов, где контрразведчики из отделения СД фон Фогель, Тродлер, Тимман и Михельсон пытались склонить её к сотрудничеству и заставить выдать оставшихся подпольщиков. Следователь Тимман подверг её пытке электрошоком; она несколько раз теряла сознание, но отказывалась говорить. Через некоторое время оберштурмфюрер Тродлер решил применить к ней новое испытание, получившее известность как «пытка жаждой жизни»; его смысл заключался в том, что «если после мучительной пытки узнику дать возможность побывать на воле, побродить в парке, хорошо покушать и выпить, он дрогнет, станет на колени». В одну из августовских ночей Тродлер вывез Анастасию на окраину Порхова к руинам древней крепости и дал ей возможность погулять и посидеть на берегу реки Шелони. Но и после этого она в грубой форме отказалась от сотрудничества с гитлеровцами.

Заполянский лагерь смерти

После того, как Анастасия отказалась от сотрудничества с Тродлером, он приказал отправить её к «одноглазому дьяволу» — в Заполянский лагерь, находившийся недалеко от Порхова, комендантом которого работал одноглазый унтерштурмфюрер Гембек. В Заполянском лагере, где содержались и подвергались пыткам подпольщики, партизаны и военнопленные, отказывающиеся от сотрудничества с немецкими властями, и за 10 месяцев существования которого было убито более трёх тысяч человек, Анастасия старалась всячески помогать другим пленным и пользовалась их уважением. Через Александру Лубкову — жену попавшего в плен партизана Василия Лубкова (впоследствии бежавшего из лагеря, но погибшего на пути домой), которая приходила к мужу на свидание — Анастасия передала своим родным информацию о своём местонахождении.

Сын Анастасии Константин узнал о местонахождении матери и несколько раз навещал её, совершая пешие переходы из Дно в Заполянье и пользуясь разрешением разговаривать через проволоку. 18 сентября 1943 года Константин последний раз навестил мать; догадываясь о том, что её вскоре расстреляют и опасаясь, что и его могут арестовать, она велела ему больше её не навещать, а уйти из города в лес к партизанам. Константин обдумывал возможность спасти мать, но понимал, что он со своими несколькими товарищами вряд ли сможет организовать побег матери, измученной к тому же длительным заключением и пытками, из сильно охраняемого лагеря. Выполняя указание матери, он со своим другом Константином Ивановым покинул Дно и ушёл в лес к партизанам, впоследствии стал солдатом Красной Армии, после демобилизации работал инженером в Нижнем Тагиле и Новгороде, дожил до преклонных лет.

13 октября 1943 года Анастасию по указанию коменданта лагеря Гембека расстреляли. В ноябре 1943 года (за 3 месяца до освобождения желеднодорожного узла Дно войсками 2-го Прибалтийского и Ленинградского фронтов, предвидя наступление Красной Армии, оккупационные власти решили ликвидировать Заполянский лагерь, организовали раскопки и сожжение останков всех погибших в Заполянском лагере за 10 месяцев его существования.

Память

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 г. № 3574-VI (накануне 20-летия Победы в Великой Отечественной войне) Бисениек Анастасии Александровне, участнице дновской подпольной организации (Псковская область) и ещё 8 участникам подпольных организаций и партизанских отрядов присвоено звание Героя Советского Союза (8 из 9 — посмертно).

На железнодорожной станции Дно на постаменте установлена гранитная мемориальная доска с надписью «Здесь, на станции Дно, в период временной немецко-фашистской оккупации города работала участница подпольной организации, Герой Советского Союза Бисениек Анастасия Александровна. Мужественная патриотка зверски замучена фашистскими палачами в октябре 1943 года. Вечная слава героям, отдавшим свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины». Экспозиция истории дновского подполья создана в музее локомотивного депо Дно. Имя Бисениек присвоено одной из центральных улиц города Дно.

В 1980-е годы судьбой Анастасии Бисениек заинтересовался ленинградский писатель-документалист Николай Виссарионович Масолов, который встретился с её родственниками, бывшими участниками дновского подполья и действовавших в районе партизанских отрядов и составил подробное жизнеописание.

Литература

• Бисениек Анастасия Александровна // Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — С. 165. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.
• Масолов Н. В. За особые заслуги: О Герое Сов. Союза А. А. Бисениек. — М.: Политиздат, 1988. — 94 с. — (Герои Советской Родины). — ISBN 5-250-00093-2.

Ссылки

•  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=1667 Анастасия Александровна Бисениек]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Бисениек, Анастасия Александровна

– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.