Бисярин, Василий Зиновьевич

Василий Зиновьевич Бисярин
Дата рождения	31 марта (13 апреля) 1912(1912-04-13)
Место рождения	Катав-Ивановский завод, Уфимский уезд, Уфимская губерния, Российская империя
Дата смерти	8 ноября 1969(1969-11-08) (57 лет)
Место смерти	Львов, Украинская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1939—1969
Звание	Генерал-полковник
Сражения/войны	Советско-финская война Великая Отечественная война Операция «Дунай»
Награды и премии

Васи́лий Зино́вьевич Бися́рин (31 марта [13 апреля] 1912 года — 8 ноября 1969 года) — советский военный деятель, генерал-полковник Советской армии, командующий Прикарпатским военным округом (1967—1969).

Биография

Родился на Катав-Ивановском заводе Уфимского уезда Уфимской губернии.

В 8-летнем возрасте остался без родителей, с 1920 года воспитывался в детских домах Златоуста, Миасса, Уфы.

В 1930 году окончил школу ФЗУ в городе Новая Ляля Свердловской области. Работал заведующим учебных производств, частью школы ФЗУ, директором лесобумажного комбината.

В РККА с 1939 года. Во время Великой Отечественной войны воевал на Западном, Брянском, Юго-Западном, Степном, 2-м и 3-м Украинских фронтах.

Во время битвы за Москву в декабре 1941 года командир стрелкового батальона 449-го стрелкового полка 144-й стрелковой дивизии Западного фронта ранен под Звенигородом. Занимал должности начальника штаба полка, бригады, дивизии.

В июле 1942 года начальник штаба 106-й отдельной стрелковой бригады старший лейтенант Бисярин награжден орденом Красной Звезды за мужественное и стойкое управление бригадой во время 10-ти дневных боев под Спасское,Ефимовка,Малые Горки.

В апреле 1943 года начальник штаба 106-й отдельной стрелковой бригады майор Бисярин награжден орденом Красного Знамени за организацию и руководство бригадой во время боев за г.Изюм.Член ВКП(б) с 1943 года.

В качестве начальника штаба 62-й гвардейской стрелковой дивизии, участвовал в разработке и проведении боевых операций по форсированию Днепра, Дуная и прорыву обороны противника в районе озера Балатон.

Начальник штаба 62-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии подполковник Бисярин награжден орденом Красного Знамени (был представлен к званию Героя Советского Союза) за образцовое управление частями в период форсирования Днепра.

В ноябре 1944 года начальник штаба 62-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии подполковник Бисярин награжден орденом Отечественной войны 1-й степени за умелое руководство частями в период наступательных боев с 20 по 30 августа 1944 года,и проявленную при этом мужество и отвагу.

В апреле 1945 года начальник штаба 62-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник Бисярин награжден орденом Отечественной войны 1-й степени за то,что в период боев за о.Балатон лично умело руководил боем 186-го ап,захватил город Дьер и первым вместе с полком ворвался туда.

В апреле 1945 года начальник штаба 62-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник Бисярин награжден орденом Кутузова 2-й степени за форсирование р.Дунай,взятие городов Беньход и Польгар,взятие в плен 1500 солдат и офицеров противника и большого количества трофеев.

После победы учился на курсах командиров при Военной академии имени М. В. Фрунзе (окончил в 1948 году) и Военной академии Генштаба.

С 1967 года Бисярин — командующий войсками Прикарпатского военного округа, в этом же году ему было присвоено воинское звание «генерал-полковник». В период проведения операции «Дунай» — командующий Прикарпатским фронтом.

Являлся депутатом Верховного Совета Украинской ССР, был делегатом XX съезда КПСС.

Скончался 8 ноября 1969 года во Львове на 58-м году жизни.По воспоминаниям сослуживцев,смерть была странная и внезапная.

Награды

• Четыре ордена Красного Знамени (24.04.1943, 15.01.1944, **.**.19**, **.**.19**)
• Два ордена Богдана Хмельницкого II степени (28.04.1945, **.**.19**)
• Два ордена Отечественной войны I степени (20.11.1944, 20.04.1945)
• Два ордена Красной Звезды (05.06.1943, **.**.19**)
• Медаль «За оборону Москвы» (**.**.19**)
• 11 медалей СССР

Иностранные награды:

• Награды Чехословакии и Венгрии

Примечания

Персоналии   Великая Отечественная война   СССР   Чехия

Отрывок, характеризующий Бисярин, Василий Зиновьевич

В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.