Сражение в Коралловом море

Битва в Коралловом море
Основной конфликт: война на Тихом океане
Взрыв на авианосце Лексингтон, 8 мая 1942, после нападения японской авиации.
Дата	4 – 8 мая 1942 года.
Место	Коралловое море, между Австралией, Новой Гвинеей и Соломоновыми островами.
Итог	Тактическая победа Японии. Стратегическая победа союзников.
Противники
США Британская империя: Австралия Австралия Японская империя
Командующие
Ф.Дж. Флетчер Джон Крейс (RN/RAN) Томас Кинкейд Обри Фитч Сигэёси Иноуэ Такео Такаги Киёхидэ Сима Садамити Кадзиока Марумо Кунинори Аритомо Гото Хара Тюити
Силы сторон
2 авианосца, 9 крейсеров, 13 эсминцев, 2 танкера, 1 гидроавианосец, 128 самолётов. 2 авианосца, 1 легкий авианосец, 9 крейсеров, 15 эсминцев, 5 тральщиков, 2 минных заградителя, 2 охотника на подлодки, 3 канонерские лодки, 1 танкер, 1 гидроавианосец, 12 транспортов, 127 самолётов.
Потери
потоплены: 1 авианосец, 1 эсминец, 1 танкер, повреждён 1 авианосец, 69 самолетов потеряно, 656 убито потоплены: 1 легкий авианосец, 1 эсминец, 3 малых корабля, повреждены: 1 авианосец, 1 эсминец, 2 малых корабля, 1 транспорт, 92 самолёта потеряно 966 убито

Сраже́ние в Кора́лловом мо́ре, произошедшее 4—8 мая 1942 года, было одной из самых значительных морских битв на тихоокеанском театре действий Второй мировой войны. Оно произошло между соединениями императорского флота Японии и силами союзников из США и Австралии. Данное сражение было первым столкновением авианесущих группировок, а также первым случаем в истории, когда корабли не видели судов противника и не сделали ни одного выстрела друг по другу.

Для усиления своих позиций в южной части тихого океана, имперские вооружённые силы приняли решение захватить Порт-Морсби на Новой Гвинее и остров Тулаги на Соломоновых Островах. План выполнения этой задачи назывался Операция МО и подразумевал действия нескольких главных соединений флота Японии. Для обеспечения поддержки нападения с воздуха в составе группировки находилось несколько авианосцев. Всей группой войск командовал Сигэёси Иноуэ. Благодаря разведданным, США были осведомлены о планах нападения и отправили две авианесущие группировки под командованием Фрэнка Флетчера для противодействия нападению.

3 и 4 мая японские силы захватили остров Тулаги, несмотря на неожиданное потопление нескольких кораблей поддержки самолётами с авианосца ВМФ США Йорктаун. После того, как японцы узнали о присутствии сил ВМФ США, в Коралловое Море вошли авианосцы с целью поиска и уничтожения сил противника.

Начиная с 7 мая, группировки обменивались авианалётами в течение двух дней. В первый день столкновения американцы потопили лёгкий авианосец Сёхо, а японцы уничтожили эсминец и сильно повредили танкер, который был позднее затоплен. На следующий день был сильно повреждён японский авианосец Сёкаку, американский авианосец Лексингтон был затоплен в результате значительных повреждений. Также был повреждён Йорктаун, но оставался на плаву. После потерь кораблей и самолётов такого уровня, оба флота вышли из сражения и отступили. А из-за отсутствия поддержки с воздуха, Сигэёси Иноуэ отменил нападение на Порт-Морсби.

Несмотря на тактическую победу японцев и потопление нескольких основных кораблей, стратегический перевес оказался на стороне союзников по нескольким причинам. Неостановимое наступление японских сил было впервые прервано. И, что более значимо, из авианосцев Сёкаку и Дзуйкаку один был повреждён, а другой не мог участвовать в битве за Мидуэй из-за малого количества оставшихся самолётов. А значительные потери в авианосцах и поражение в битве за Мидуэй заставили Японию отказаться от планов по захвату Порт-Морсби. Через два месяца союзники воспользовались потерями в японском флоте и организовали кампании по освобождению Новой Гвинеи и Гуадалканала. Данные действия произвели значительный вклад в поражение Японии во Второй мировой войне.

Предыстория

Продвижение японских сил

7 декабря 1941 года, при помощи авианосцев, Япония напала на тихоокеанский флот США в Перл-Харбор, Гавайи. Нападение уничтожило либо повредило большинство боевых кораблей ВМФ США, после чего Америка официально вступила в войну. Данными действиями японские лидеры постарались нейтрализовать американское присутствие в тихоокеанском регионе, расширить свои владения на территории, богатые природными ресурсами, и заполучить стратегические военные базы. Одновременно с Перл-Харбор, японцы напали на Британскую Малайю, вынудив Великобританию, Австралию и Новую Зеландию присоединиться к США в войне против Японии. Целями империи было выдворение британских и американских сил из Голландской Индии и Филиппин, что позволило бы японской экономике стать независимой и самодостаточной."

В начале войны, Япония успешно начала выполнение поставленных задач, за несколько месяцев 1942 года захватив Филиппины, Таиланд, Сингапур, Голландскую Ост-Индию, Остров Уэйк, Новую Британию, Острова Гилберта и Гуам. Империя планировала использовать новые территории в качестве периметра обороны для тактики войны на истощение.

Вскоре после начала войны, командование императорского флота предложило оккупировать северные территории Австралии, для предотвращения их использования в качестве базы. Но подобные планы были отвергнуты по причине недостаточной военной мощи и нехватки средств доставки. В то же время адмирал Сигэёси Иноуэ смог убедить командование в необходимости оккупации острова Тулаги в южной части Соломоновых островов и Порт-Морсби в Новой Гвинее. В данном случае территория Австралии оказалась бы в зоне досягаемости размещённой на островах авиации. Иноуэ полагал, что контроль над данными территориями обеспечит большую безопасность и глубину обороны для основной базы Рабаул на острове Новая Британия. Командование поддержало адмирала и предложило использовать будущие приобретения в качестве опорных пунктов для нападения и оккупации Новой Каледонии, Фиджи и Самоа. Выполнение этих планов позволило бы прервать сообщение между Австралией и США и прекратить поставки вооружения в регион.

В апреле 1942 армией и флотом был разработан план под названием MO. План подразумевал захват Порт-Морсби до 10 мая и острова Тулага до 2-3 мая, где был бы построен аэродром для воздушных операций в регионе. После завершении плана MO вступал в действие план RY по захвату островов Науру и Банаба, на которых находились залежи фосфатов. Следующим шагом был бы план FS по нападению на Фиджи и Новую Каледонию.

Командующий объединёнными флотами, адмирал Исороку Ямамото в это время планировал на июнь операцию против американских авианосцев, ни один из которых не был повреждён в нападении на Перл-Харбор. Но для выполнения плана MO несколько больших кораблей было передано под командование Иноуэ, среди них были два авианосца, один лёгкий авианосец, подразделения крейсеров и эсминцев.

Ответные действия союзников

К моменту развития событий, американцы несколько лет изучали систему кодирования информации в японском флоте, и к марту 1942 года США расшифровали около 15 % ключа кодировки под названием Ro, а к концу апреля они уже читали 85 % сообщений, зашифрованных по этой системе.

Первое упоминание операции МО было перехвачено в марте 1942 года. 5 апреля американцы перехватывают сообщение, согласно которому, авианосец и другие большие боевые корабли должны проследовать в район операции адмирала Иноуэ. 13 апреля это сообщение было расшифровано и, согласно приказу, пятое подразделение авианосцев, состоящее из Сёкаку и Дзуйкаку, направлялось под командование Сигэёси Иноуэ, с заходом в главную базу флота на острове Чуук.

После анализа расшифрованного сообщения, американцы пришли к выводу, что японские силы планируют значительную операцию в юго-восточной части Тихого Океана, и Порт-Морсби — вероятная цель. Союзники, в свою очередь, также рассматривали Порт-Морсби, как ключевую базу для контрнаступления в данном регионе. Возможными целями нападения японцев также могли стать базы союзных войск на островах Самоа и Сува. Результатом оценки ситуации стало решение отправить в Коралловое Море все четыре доступные в Тихом Океане авианосца. К 27 апреля, разведданные подтвердили большую часть деталей и целей операций МО и РИ. 29 апреля командующий тихоокеанскими силами адмирал Нимиц выпускает приказ отправить четыре авианосца и боевые корабли поддержки в Коралловое море. В этот момент тактическая группа № 17, под командованием адмирала Флетчера, уже находилась в регионе. В состав группы входил авианосец Йорктаун, сопровождаемый тремя крейсерами и четырьмя эсминцами, при поддержке двух танкеров-заправщиков и ещё двух эсминцев. Группа № 11, под командованием контр-адмирала Обри Фитча, состояла из авианосца Лексингтон с двумя крейсерами и пятью эсминцами сопровождения, и находилась между Фиджи и Новой Каледонией. Группа № 16 под командованием адмирала Уильяма Ф. Холси — авианосцы Энтерпрайз и Хорнет только что вернулась в Перл-Харбор после выполнения рейда Дулиттла и поэтому не успевала прибыть в район действий к началу операции. До прибытия группы № 16 в регион, Нимиц назначает адмирала Флетчера командующим флотами союзников в южной части Тихого Океана.

По данными разведки, японцы полагали, что три из четырёх группировок союзников находились в средних широтах, и не ожидали противодействия в ходе операции МО.

Сражение

Подготовка

В конце апреля японские подводные лодки RO-33 и RO-34 провели разведку и выбор места предполагаемой высадки. Они обследовали остров Россел и Острова Луизиада, а также пролив Джомард и маршрут до Порт-Морсби. Обе лодки вернулись на базу Рабаул 23 и 24 апреля, не обнаружив ни одного корабля союзников.

Группа высадки для захвата Порт-Морсби, под командованием контр-адмирала Косо Абэ, включала 11 транспортов с 5500 пехотинцев. Группа прикрытия, под командованием контр-адмирала Садамичи Кадзиоки, состояла из одного лёгкого крейсера и 6 эсминцев. Корабли Абэ покинули базу Рабаул 4 мая, намереваясь пройти через пролив Джомард и обогнуть южную оконечность Новой Гвинеи, чтобы прибыть к цели 10 мая. Гарнизон союзников в Порт-Морсби насчитывал 5333 человека, но только половина были пехотинцами, они были плохо вооружены и недостаточно обучены.

Нападение на Тулаги возглавлял контр-адмирал Кийохиде Шима. В состав сил входили два минопостановщика, два эсминца, 6 минных тральщиков, два охотника за подводными лодками и транспорт с примерно 400 пехотинцев. В качестве поддержки группе были приданы: лёгкий авианосец Сёхо, 4 тяжёлых крейсера и один эсминец. Данные корабли находились под командованием вице-адмирала Аритомо Гото. Помимо этого дополнительное прикрытие обеспечивалось кораблями под командованием контр-адмирала Кунинори Марумо: два лёгких крейсера, носитель гидросамолётов Камикава Мару и три канонерские лодки. После захвата Тулаги 3 или 4 мая, группа прикрытия должна была направиться в район Порт-Морсби. Адмирал Иноуэ руководил операцией MO с борта крейсера Кашима, который прибыл на Рабаул 4 мая.

Группа Гото покинула Трук 28 апреля, прошла между островами Бугенвиль и Шуазёль и остановилась у острова Нью-Джорджия. Группа поддержки Марумо покинула остров Новая Ирландия 29 апреля и направилась к острову Санта-Исабель, для развёртывания базы гидросамолётов. Группа высадки адмирала Шима покинула Рабаул 30 апреля.

Ударная группировка кораблей включала авианосцы Дзуйкаку, Сёкаку, два тяжёлых крейсера и 6 эсминцев. Она покинула Трук 1 мая. Ударные силы находились под командованием вице-адмирала Такэо Такаги. Авианесущая группа должна была проследовать вниз вдоль восточной стороны Соломоновых островов и войти в Коралловое Море на юге от Гуадаканала. После прибытия задачами группы были: поддержка наступательных сил, устранение сопротивления союзников с воздуха, перехват и уничтожение любых сил союзников, посланных в район действий.

Для заблаговременного оповещения о приближении сил союзников японцы направили подлодки I-22, I-24, I-28 и I-29 приблизительно 450 морских миль на юго-запад от Гуадалканала, для патрулирования. Однако силы Флетчера прошли в район Кораллового моря раньше и японцы не знали о их присутствии. Подлодка I-21, посланная на разведку в район Нумеа, была атакована самолётом с Йорктауна, но не получила повреждений. Экипаж, по всей видимости, не догадался о возможности присутствия авианосца. RO-33 и RO-34, также, были направлены в район, для блокады Порт-Морсби. Ни одна из подводных лодок не встретила кораблей противника во время сражения.

Тактические группы № 17 и № 11 встретились утром 1 мая, приблизительно в 300 милях северо-западнее Новой Каледонии (16°16′ ю. ш. 162°20′ в. д.16.267° ю. ш. 162.333° в. д. / -16.267; 162.333   ). Флетчер незамедлительно отдал приказ ТГ11 для дозаправки от корабля Tippecanoe (AO-21), в то время, как ТГ17 уже почти закончила пополнение запасов от Neosho (AO-23). Окончив пополнение на следующий день, адмирал получает доклад, что ТГ11 освободится только к 4 мая. Тогда он принимает решение с ТГ17 выдвигаться в направлении островов Луизиады, а ТГ11 ожидать встречи с ТГ44. ТГ44 состояла из американских и австралийских боевых кораблей HMAS Australia (D84), HMAS Hobart (D63), USS Chicago (1931) и 4 эсминцев.

Тулаги

Утром 3 мая, войска адмирала Сима прибыли к побережью острова Тулаги и начали высадку. Десант не встретил сопротивления. Небольшой гарнизон австралийских коммандос и подразделение разведки ВВС Австралии были эвакуированы незадолго до нападения. Захватившие остров силы японцев, сразу приступили к постройке базы гидросамолётов и пункта связи. Самолёты с авианосца Сёхо прикрывали силы до обеда 3 мая, после чего группа Гото направилась на Бугенвиль для дозаправки перед высадкой у Порт-Морсби. В 17:00 Флетчеру доложили, что группа войск захватившая Тулаги, направляется к Соломоновым островам, и находится в одном дне пути. На этот момент тактическая группа (ТГ) № 11 завершила дозаправку раньше срока и находилась в 60 милях от группы № 17, но не могла сообщить о своём статусе из-за приказа о радиомолчании. ТГ17 изменила курс и отправилась в направлении Гуадалканала для нанесения авиаударов по силам японцев.

4 мая с позиции в 100 милях на юг от Гуадалканала (11°10′ ю. ш. 158°49′ в. д.11.167° ю. ш. 158.817° в. д. / -11.167; 158.817   ) с авианосца ТГ17 стартовало 60 самолётов для нанесения трёх последовательных ударов по силам контр-адмирала Шимы. Самолёты Йорктауна оказались неожиданностью для японцев, что помогло им потопить эсминец Кикудзуки (09°07′ ю. ш. 160°12′ в. д.9.117° ю. ш. 160.200° в. д. / -9.117; 160.200   ), три минных заградителя, повредить ещё 4 корабля и уничтожить 4 гидросамолёта. Американцы потеряли один бомбардировщик и два истребителя, но экипажи позднее были спасены. Вечером 4 мая, после спасения экипажей ТГ17 отступила на юг. Несмотря на полученные повреждения, японцы продолжили строительство базы на Тулаги и 6 мая начали разведывательные полёты.

Группа нападения на Тулаги находилась на дозаправке в 350 морских милях на север от острова, когда получила известие об атаке Флетчера. Адмирал Такаги прервал работы по пополнению и направился на юго-восток, а также направил разведывательные самолёты на восток от Соломоновых островов, полагая, что американцы находятся в данном районе. Но воздушная разведка не принесла результатов.

Воздушная разведка

В 08:16 5 мая группа ТГ17 встретиласть с ТГ11 и ТГ44 в назначенном месте, 320 миль южнее Гвадаканала (15° ю. ш. 160° в. д.15° ю. ш. 160° в. д. / -15; 160   ). Приблизительно в то же время четыре истребителя F4F Wildcat с «Йорктауна» перехватили самолёт-разведчик Kawanishi H6K, который базировался на Shortland Islands. Самолёт-разведчик был сбит в 11 милях от ТГ11. Пилот не смог сообщить на базу о контаке с противником, но, когда самолёт не вернулся в назначеное время, Японцы предположили, что он был сбит при встрече с авианосцем.

Согласно радиоперехватам союзников, Япония планировала высадку возле Порт-Морсби на 10 мая. Данная информация была доложена Фтетчеру. Далее он принял решение отправить ТГ17 на дозаправку от Neosho. По окончании дозаправки, 6 мая Флетчер планировал направить свои сила на север и вступить в бой 7 мая.

Тем временем, 5 мая группа Такаги направилась вниз вдоль восточной стороны Соломонова пролива, далее, повернув на запад, пройдя мимо Сан-Кристобаль и прибыла в Коралловое море ранним утром 6 мая. Такаги предполагал, что боестолкновение произойдёт на следующий день и начал пополнение своих судов в 180 милях западнее Тулаги.

Первый день сражения

Рано утром была поднята большая группа разведчиков, чтобы обнаружить американские авианосцы. В 5:42 бомбардировщик Кейт заметил одинокий авианосец и 3 эсминца в 200 милях к югу от Сёкаку. Адмирал Такаги приказал контр-адмиралу Хара отправить все имеющиеся на авианосцах самолеты для атаки на американские корабли. В 6:10 капитан-лейтенант Такахаси Какуити повел ударную группу из 18 A6M Зеро, 36 пикировщиков D3A Вэл и 24 торпедоносцев B5N Кейт.

В 16:40 гидросамолет с крейсера Кунигаса (из эскадры Гото) заметил ещё одно соединение: 1 большой авианосец и 10 кораблей в 200 милях от Кунигасы и в 280 милях от флота адмирала Такаги. Но атаковать эти корабли было уже нечем.

В 9:35 Такахаси привел самолеты в точку атаки, но не нашёл американских кораблей. Они обнаружили только танкер Неошо и эсминец Симс, которые и потопили. Возможно, разведка приняла танкер за авианосец.

В это время американской авиацией был атакован легкий авианосец Сёхо. Удар осуществила 5-я авиагруппа в составе 20 истребителей F4F Уайлдкет, 38 пикирующих бомбардировщиков SBD-5 Донтлесс и 13 торпедоносцев TBD Девастейтор. Сёхо прикрывали всего несколько истребителей. Авианосец получил несколько попаданий бомб и торпед и затонул. Это был первый авианосец, уничтоженный ВВС США в ту войну.

В 14:30 капитан-лейтенант Такахаси повел вторую группу (12 пикировщиков, 15 торпедоносцев) для атаки американского авианосца. Авиагруппа попала в шторм, не успела выйти к цели до захода солнца и повернула обратно. На обратном пути они случайно прошли над американским флотом, и их атаковали истребители Уайлдкэт. Были сбиты 8 из 15-ти торпедоносцев и 1 пикировщик.

Несколько позже японские летчики в темноте спутали корабли и едва не совершили посадку на американский авианосец. Когда они осознали ошибку, бомбы были уже сброшены и атаковать авианосец было невозможно. Заблудившимся в темноте японским самолётам удалось найти свои авианосцы, но лишь 6-ти из них удалось совершить посадку, остальные упали в море.

В тот же день самолеты с Рабаула (33 бомбардировщика G3M Нелл и 11 Зеро) обнаружили и атаковали американские корабли. Летчики сообщили, что потопили линкор типа Калифорния и повредили британский линкор типа Куин Элизабет. На самом деле линкоров в эскадре не было и ни одна японская бомба не попала в цель. Это был первый случай непрофессионализма японских летчиков за всю войну.

Второй день сражения

В 7:15 капитан-лейтенант Такахаси поднял в воздух 18 истребителей, 33 пикировщика и 18 торпедоносцев, которые развернулись по широкой дуге в поисках американских авианосцев. Через 10 минут разведка обнаружила американский флот (2 авианосца и ещё 10 кораблей).

Авианосцы обнаружил пилот Кейта, старшина Кано Кэндзо. Он следовал за американской эскадрой, пока не начало заканчиваться топливо. Он повернул к базе, но по пути встретил эскадрилью Такахаси. Боясь, что Такахаси потеряет авианосцы, он повернул назад и повел эскадрилью к цели, уже не имея шансов вернуться на базу

В 9:20 эскадрилья атаковала американские авианосцы. Лексингтон получил 2 попадания торпедами и 2 бомбами и был впоследствии затоплен, Йорктаун получил 1 попадание бомбой и ещё 2 разорвались рядом. В этой атаке погибли лейтенант Такахаси, старшина Канно, всего 26 самолетов.

Примерно в то же время американская авиация (80 самолетов) атаковала японские авианосцы. Дзуйкаку скрылся в дождевом шквале, а Сёкаку получил 3 попадания средними бомбами. Мореходность корабля не пострадала, но полетная палуба была разрушена и авианосец покинул район боя.

Отступление

Подсчитав оставшиеся после сражения самолеты, Флетчер отказался от новой атаки.

Аналогичное решение принял и Хара, получив приказ Иноуэ: операция по взятию Порт-Морсби отменялась, авианосцам было приказано следовать на Трук. Ночью, получив первые донесения, адмирал Ямамото отменил приказ Иноуэ и потребовал от Дзуйкаку любой ценой найти и добить поврежденный авианосец противника. Дзуйкаку вновь повернул на юг, развив при этом максимальную скорость.

Однако действия японцев, из-за промедления, были напрасными, так как авианосец Лексингтон уже пошёл ко дну, а 17-ое оперативное соединение, в составе которого находился повреждённый Йорктаун на полном ходу отходило к Перл-Харбору и было вне досягаемости

Итоги

Потери сторон в сражении
	Союзники	Япония
	Потоплены:
Авианосцы	1	1
Эсминцы	1	1
Прочие	1 танкер	3 малых боевых корабля
	Повреждены:
Авианосцы	1	1
Эсминцы		1
Прочие		2 малых боевых корабля 1 транспорт
Потери самолётов	69	92
Убитыми	656	966

В ходе двухдневного боя японская армия потеряла 32 самолета сбитыми и пропавшими без вести, ещё 12 самолетов произвели вынужденную посадку на воду. Ещё несколько самолетов было сброшено за борт на Дзуйкаку, чтобы принять самолеты с «Сёкаку». Сразу после боя на Дзуйкаку осталось 24 Зеро, 9 Вэлов и 6 Кейтов, всего четверть от первоначального состава.

«Никто из переживших этот бой не представлял ужасных стратегических последствий допущенных нами ошибок. Поврежденному „Йорктауну“ позволили удрать, в то время как единственная торпеда или пара бомб довершили бы уничтожение этого корабля. Через месяц помилованный нами корабль стал одним из главных факторов, которые привели к сокрушительному поражению нашего флота при Мидуэе.»

Сражение в Коралловом море стало первой крупной битвой авианосцев, а также первым морским сражением, в ходе которого корабли противников находились вне пределов видимости. Союзники в ней потерпели тактическое поражение, однако это сражение являлось для них стратегическим выигрышем, так как японцы не смогли атаковать Порт-Морсби в Новой Гвинее. Кроме того, два японских авианосца, участвовавших в битве в Коралловом море, не смогли принять участие в следующем сражении. А случившееся 4 июня 1942 года сражение у атолла Мидуэй стало поворотной точкой в войне на Тихом океане.

Значение сражения

Сражение в Коралловом Море было первым крупным морским сражением, стратегически проиграным японским флотом во Второй мировой войне. Несмотря на то, что по потерям сражение завершилось практически вничью, Япония была вынуждена отказаться от планов захвата Порт-Морсби и использования его как ключевого звена в оборонительном периметре Новой Гвинеи. Помимо этого, японский флот потерял значительное количество трудновосполнимого ресурса — высококлассных пилотов-асов — который не мог быть компенсирован в ближайшее время из-за неудовлетворительной системы подготовки летчиков в Японии (сбор элитных эскадрилий высококлассных асов приводил к отсутствию опытных пилотов-инструкторов)

Новый вид морских сражений

Сражение в Коралловом море было первым в своём роде, когда корабли участников даже не видели друг друга или приблизились бы на расстояние пушечного выстрела. Вместо этого, самолёты выполняли роль артиллерии. Поэтому адмиралы боевых групп участвовали в новом виде морского противостояния: авианосец против авианосца. Оба адмирала не имели соответствующего опыта подобных сражений. Из-за потребности в быстром принятии решений, японцы оказались в проигрышной ситуации, поскольку адмирал Иноуэ находился на базе Рабаул, а Флетчер — непосредственно на одном из кораблей.

Мидуэй

Одним из самых важных последствий сражения в Коралловом море была потеря японской стороной кораблей Shōkaku и Zuikaku. Ямамото планировал использовать эти корабли в битве за Мидуэй. Предполагалось, что авианосец Сёхо будет оказывать поддержку высадке сухопутных сил. Японцы ошибочно считали, что уничтожили два авианосца противника. Но даже при такой ситуации у американцев оставалось ещё два авианосца: Энтерпрайз и Хорнет, которые могли поддержать оборону Мидуэй. При этом количество кораблей поддержки у американцев было больше, а если к ним прибавить самолёты с базы Мидуэй, то японцы уже утрачивали превосходство в предстоящей битве. Также американцам удалось значительно восстановить Йорктаун с 27 по 30 мая на базе Перл-Харбор, что позволило кораблю принять участие в битве за Мидуэй.

Литература

• Кампании войны на Тихом океане. Материалы комиссии по изучению стратегических бомбардировок авиации Соединённых Штатов / Перевод с английского под ред. адмирала флота Советского Союза Исакова И.С.. — М.: Воениздат, 1956. — 558 с.
• [militera.lib.ru/h/zero/12.html Битва в Коралловом море] — Хорикоши Д., Окумия М., Кайдин М. «Зеро!» (Японская авиация во Второй мировой войне) — М: ACT, 2001.
• [wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/AirCraft_Carrier/52.htm Первый бой авианосцев] — Норман Полмар «Авианосцы»

Ссылки

• [www.donkis.narod.ru/coral.htm Морисон С. Американский флот во Второй мировой войне. Сражение в Коралловом море]

Отрывок, характеризующий Сражение в Коралловом море

– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.