Битва за Баню-Ковилячу

Битва за Баню-Ковилячу
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии
Купальницы короля Петра I в Баня-Ковиляче
Дата	1—6 сентября 1941
Место	Баня-Ковиляча, Недичевская Сербия
Итог	победа четников и партизан
Изменения	город Баня-Ковиляча переходит под контроль югославских войск
Противники
Четники Партизаны Третий рейх Третий рейх Хорватия Хорватия
Командующие
Никола Радованович Богдан Дрляча Георгие Боич Лазарь Савич Драгослав Рачич Обрен Попович † Александар Станкович Мика Митрвич Йоханн Фортнер Мате Рупчич полковник Грум
Силы сторон
Ядарский и Церский четницкие отряды Рота Поцерского батальона, рота Подринской дивизии, многочисленные подразделения партизан Итого: более 3 тыс. четников, более 5 тыс. партизан 718-я пехотная дивизия (738-й пехотный полк, 3-й батальон, 9-я и 12-я роты) 3-й и 4-й полки Хорватского домобранства Батальоны из Зворника и Тузлы Итого: 600 человек (300 немцев, 300 хорватов)
Потери
4 убитых, 4 раненых (по югославским данным) не установлены

Битва за Баню-Ковилячу (серб. Битка за Бању Ковиљачу) — сражение объединённых сил югославских четников и партизан против немецко-усташских войск, занявших город Баня-Ковиляча (ныне Западная Сербия). Оно прошло с 1 по 6 сентября 1941 года, сразу же после успешного взятия четниками Лозницы 31 августа. Это было первое открытое сражение четников и югославских партизан против немецких частей в Сербии, в котором четники и партизаны сражались плечом к плечу. Четники, планировавшие всю операцию, и партизаны, вступившие в бой в самый ответственный момент, сумели одержать важную победу над немецкими частями.

Предыстория

В августе 1941 года на охранные посты немецкой армии и жандармерии было совершено 242 атаки: в ходе этих атак подрывались железнодорожные пути, уничтожались телефонные и телеграфные линии, а также останавливалось производство на заводах и фабриках. В результате этих атак 22 немецких солдата погибли, 17 были ранены. Приказ о мобилизации всех сил четников отдал в том же месяце лично Дража Михайлович. 31 августа четниками была взята Лозница, а 1 сентября — Заяча. Также четниками была взята деревня Завлака. Церский четницкий отряд в целях пропаганды и запугивания атаковал демонстративно Шабац, пытаясь навести панику в рядах немцев и разведать местность около Бани-Ковилячи. Именно его и предстояло взять восставшим после успешной победы в Лознице.

Состав сил

Ядарский и Церский четницкие отряды занялись разработкой плана взятия города: оба они прибыли из Прнявора, взяв по пути Лозницу и Трбушницу и добравшись до горы Гучево. Командир четников, Драгослав Рачич, получил сообщение о намерениях четников взять Баню-Ковилячу. Численность Ядарского отряда составляла 3 тысячи человек. Со стороны партизан прибыли две роты: Поцерского батальона и Подринской дивизии. 4-й ротой партизан командовал Александр «Лала» Станкович, ударной ротой командовал Мика Митрович. Командующим всеми силами был назначен генерал-лейтенант королевской армии Никола Радованович.

Немецкие войска были расквартированы в Курсалоне и гостиницах «Подринье», «Герцеговина» и «Далмация». От 30 до 40 немецких солдат лечились в санатории на холме над Баней-Ковилячей. За оборону отвечала 718-я пехотная дивизия, чья штаб-квартира была в Баня-Луке, а командный пост — в Зворнике. Города контролировались силами Независимого государства Хорватия, поэтому было очевидно, что Славко Кватерник, министр обороны НГХ, бросит в бой и свои силы. Гарнизоном Бани-Ковилячи командовал Мате Рупчич, командир сил усташей на границе с оккупированной Сербией, который поддерживал немецкие гарнизоны при помощи 3-го и 4-го полков домобранства из Зворника и Тузлы (ещё одним командиром был некий полковник Грум).

Битва

1 сентября

Ядарский четницкий отряд начал бой 1 сентября, атаковав 3-й немецкий батальон. Атакой командовали капитан Богдан Дрляча и лейтенант запаса Георге Бойич. Немецкие солдаты из 3-го батальона спешно отошли к городу, бросив санаторий, а затем стали возводить ДЗОТы и рыть окопы. Остальная часть гарнизона стала закрепляться в пулемётных гнёздах и расставлять заграждения из колючей проволоки. Первая же атака Дрлячи и Бойича на город захлебнулась, как и ещё несколько последовавших. Немцы ожидали прибытия подкреплений из ближайших гарнизонов в Валево и хорватских селениях: в резерве у немцев были внушительные силы.

2 сентября

2 сентября 3-й батальон 738-го полка, удерживавший позиции около Ковилячи, стал отступать на восток. В тот же день над Лозницей был сбит немецкий разведывательный самолёт. Ночью югославские силы в количестве от 5 до 6 тысяч партизан Валевского отряда и около 1 тысячи четников под командованием лейтенанта Мартиновича и священника Владо Зечевича атаковали Крупань. Валевские немецкие подкрепления попытались прорвать линию партизан и четников, используя авиацию, но не сумели этого сделать: дорога к Крупани и Ковиляче была закрыта

3 сентября

3 сентября к немцам подпоспела артиллерия хорватских домобранцев. Немецкая авиация усилила свой натиск на позиции противника: два бомбардировщика Junkers Ju 87 сбросили 24 бомбы на позиции четников. Хорваты устроили настоящий огневой вал, после чего пересекли реку Дрина рядом со Зворником и атаковали левый фланг четников к западу от Гучево; также немецко-хорватские части атаковали четников у Козлука, где держались войска Лазаря Савича. Подкрепления от лейтенанта Георге Бойича позволили задержать наступление немцев. Церский отряд Драгослава Рачича также прибыл с подкреплениями и позволил осаждавшим пойти в атаку. В ходе битвы немцам пришлось впервые задействовать авиацию для борьбы с четниками и партизанами, чего ранее не происходило.

4-5 сентября

В эти дни разыгрались самые кровопролитные бои за Баню-Ковилячу: согласно свидетельству Владимира Дедиера, четники запросили помощи от партизанских частей — Мачванского и Валевского партизанских отрядов. Партизаны согласились и отправили свои силы к Бане-Ковиляче. Когда партизаны были у Тршича, им сообщили, что Баню-Ковилячу уже взяли два отряда четников и один партизанский.

Это сообщение было всё же ложным: немецкие части продолжали сопротивляться, несмотря на то, что их сильнейшие укрепления пали. Осаждённые пошли на хитрость, окружив свои позиции колючей проволокой и подав высокое напряжение на неё. Обрен Попович, не знавший об этой хитрости, с криками «За мной!» повёл свою часть к гостинице «Герцеговина», откуда немцы открыли плотный огонь по четникам. Те атаковали легкомысленно, думая, что немцы и не подумают дальше сопротивляться. Попович держал в руке гранату, когда со своим отрядом напоролся на проволоку. Мощный электрический удар стал смертельным и для Поповича, и для его подчинённых.

6 сентября

И всё же резервы немцев не были безграничны: четники решили не повторять ошибку Поповича и решили просто перепрыгивать проволоку с высоким напряжением и кидать гранаты в окна. Хитрость уже не помогала осаждённым, и ночью 6 сентября немцы и хорваты сбежали из города, направившись к Зворнику. Согласно исследованию Пауля Нена, немецкий гарнизон пришлось эвакуировать самолётом.

По югославским данным, в бою погибли 4 солдата и ещё 4 были ранены. Потери немцев убитыми и ранеными не установлены.

Последствия

После взятия города четники отпраздновали день рождения короля Петра II в Бане-Ковиляче. В Планинице был сооружён лагерь военнопленных, куда и поместили всех пленных немцев, а в Лознице и Баня-Ковиляче после строительства первых четницких укреплений началась мобилизация (партизаны стали вербовать в свои ряды добровольцев в Лознице). Победы в Лознице, Баня-Ковиляче, на Завлаке и Крупани позволили освободить Западную Сербию почти целиком от немецкой оккупации и создали «свободную территорию». Остатки немецких частей укрылись в Шабаце и Валево, окружённые восставшими.

В дальнейшем четники из Церского отряда под командованием Драгослава Рачича проникли в Шабац, но взять его не смогли. Тем не менее, четники после соединения с Шумадийскими частями начали двигаться к Валево, взяв по пути Чачак, Крушевац и Кралево. Немцы убедились в том, что во главе восставших стоят опытные и сильные командиры.

См. также

• Битва при Лознице (1941)
• Битва на Завлаке
• Битва за Валево

Литература

• Batanović Milovan. Podrinjski Partizanski Odred // [books.google.com/books?id=t25zMwEACAAJ Ustanak naroda Jugoslavije 1941: Zbornik knjiga]. — Vojnoizdavacki zavod "Vojno delo, 1964.
• Dedijer Vladimir. [books.google.com/books?id=RG3zAAAAMAAJ From April 6, 1941, to November 27, 1942]. — University of Michigan Press, 1990. — ISBN 978-0-472-10091-0.
• Dimitrijević Bojan, Nikolić Kosta. [books.google.com/books?id=T1stAQAAIAAJ Đeneral Mihailović: biografija]. — Институт за савремену историју, 2004.
• Germany (Territory under Allied occupation, 1945-1955 : U.S. Zone). [books.google.com/books?id=Pm43AAAAIAAJ Trials of War Criminals Before the Nuernberg Military Tribunals Under Control Council Law No. 10, Nuremberg, October 1946-April, 1949: Case 12 : U.S. v. von Leeb (cont.) Case 7: U.S. v. List (Hostage case)]. — U.S. G.P.O., 1949.
• Hehn Paul N. The German Struggle Against Yugoslav Guerillas in World War II: German counter-insurgency in Yugoslavia, 1941–1943. — Boulder, Colorado: East European Quarterly, 1979. — ISBN 978-0-914710-48-6.
• Mitrović Dojčilo. [books.google.com/books?id=9ux5AAAAIAAJ Zapadna Srbija 1941 [i.e. hiljadu devetsto četrdeset prve]]. — Nolit, 1975.
• Parmaković Dragoslav. [books.google.com/books?id=ZP95AAAAIAAJ Mačvanski (Podrinski) narodnooslobodilački partizanski odred, 1941-1944]. — Fond narodnooslobodilačke borbe Podrinja, 1973.

Отрывок, характеризующий Битва за Баню-Ковилячу

В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.