Битва за Британию

Битва за Британию
Основной конфликт: Вторая мировая война
Наблюдатель на крыше в Лондоне
Дата	9 июля — 30 октября 1940
Место	Воздушное пространство Великобритании, в основном южная его часть и пролив Ла-Манш
Итог	Победа Великобритании
Противники
Британская империя Великобритания Великобритания Новая Зеландия Новая Зеландия Австралия Австралия Канада Канада Польша Чехословакия Чехословакия Германия Италия
Командующие
Хью Даудинг Траффорд Ли-Мэллори Герман Геринг Альберт Кессельринг
Силы сторон
1963 самолёта 4074 самолёта
Потери
2500-3000 человек, 1,023 самолёта 2500 человек, 1,887 самолётов
Общие потери
4000 убитых

Битва за Британию — авиационное сражение Второй мировой войны, продолжавшееся с 10 июля по 30 октября 1940 года. Термин «Битва за Британию» впервые использовал премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль, назвав так попытку Третьего рейха завоевать господство в воздухе над югом Англии и подорвать боевой дух британского народа. В ходе ожесточённых воздушных боёв Королевские ВВС Великобритании (РАФ) отразили попытки ВВС Третьего рейха завоевать господство в воздухе, уничтожить британские ВВС, разрушить промышленность и инфраструктуру страны, деморализовать население и тем самым принудить Великобританию к капитуляции или заключению мира.

Битва за Британию явилась первой военной кампанией, в которой участвовали исключительно ВВС и силы противовоздушной обороны. С июля 1940 основными целями немецких бомбардировок являлись прибрежные конвои и морские базы, такие как Портсмут, но уже через месяц люфтваффе переключились на английские аэродромы. В ходе битвы Люфтваффе также подвергали бомбардировке авиационные заводы и объекты наземной инфраструктуры. В конечном счёте, люфтваффе прибегли к тактике устрашающего бомбометания и атакам на объекты, имеющие большое политическое значение.

Неспособность Германии к выполнению поставленных перед началом кампании задач считается первым поражением Третьего рейха во Второй мировой войне и одной из её поворотных точек. В том случае, если бы Германии удалось добиться превосходства в воздухе, Адольф Гитлер планировал операцию «Морской лев» — вторжение в Великобританию с моря и воздуха.

«День Битвы за Британию» отмечается в Великобритании 15 сентября; по мнению англичан, потери, понесённые немецкими ВВС в этот день в 1940 году, вынудили германское командование признать невозможность сломить оборону Британских островов и моральный дух британцев.

Предыстория

Согласно некоторым данным и свидетельствам, поначалу Гитлер не планировал вести войну на два фронта и до осуществления разработанного в июле-декабре 1940 года плана «Барбаросса» по нападению на СССР планировал разгромить Великобританию, овладев также военными и производственными ресурсами её доминионов Индии и Канады, для чего позже собирался перебросить с будущего восточного фронта на запад 80 сформированных дивизий, о чём даже проинформировал Сталина.

После блицкрига по малым европейским странам, эвакуации британских и французских войск из Дюнкерка и капитуляции Франции, объявленной 22 июня 1940 года, единственным противником Германии на западе оставалась Великобритания. После целого ряда одержанных побед Гитлер поверил в то, что Вторая мировая война фактически подошла к концу; он верил также в то, что британцы, потерпевшие поражение на континенте и потерявшие союзников, вскоре заговорят о переговорах. Хотя министр иностранных дел Великобритании лорд Галифакс вместе с определённой частью общества и политического истеблишмента предпочёл бы достигнуть мирного соглашения с Германией, Уинстон Черчилль, только что занявший премьерское кресло, и большая часть его кабинета отказались идти к мирному соглашению с Гитлером. Вместо этого Черчилль задействовал весь свой талант оратора для того, чтобы отвратить общественное мнение от мыслей о капитуляции и приготовить Британию к продолжительной войне.

Выступая 4 июня, Черчилль в речи, вошедшей в историю под названием «Мы будем сражаться на побережье» (We shall fight on the beaches), вновь выражал непреклонную волю нации к борьбе и победе:

Несмотря на то, что значительные пространства Европы и многие старые и славные государства попали или могут попасть под власть гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского господства, мы не сдадимся и не покоримся. Мы пойдём до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и на океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью и растущей силой в воздухе; мы будем оборонять наш Остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы не сдадимся никогда, и даже, если случится так, во что я ни на мгновение не верю, что этот Остров или большая его часть будет порабощена и будет умирать с голода, тогда наша Империя за морем, вооружённая и под охраной Британского Флота, будет продолжать сражение, до тех пор, пока, в благословенное Богом время, Новый Свет, со всей его силой и мощью, не отправится на спасение и освобождение старого.

Оригинальный текст (англ.)  

Even though large tracts of Europe and many old and famous States have fallen or may fall into the grip of the Gestapo and all the odious apparatus of Nazi rule, we shall not flag or fail. We shall go on to the end, we shall fight in France, we shall fight on the seas and oceans, we shall fight with growing confidence and growing strength in the air, we shall defend our Island, whatever the cost may be, we shall fight on the beaches, we shall fight on the landing grounds, we shall fight in the fields and in the streets, we shall fight in the hills; we shall never surrender, and even if, which I do not for a moment believe, this Island or a large part of it were subjugated and starving, then our Empire beyond the seas, armed and guarded by the British Fleet, would carry on the struggle, until, in God's good time, the New World, with all its power and might, steps forth to the rescue and the liberation of the old.

Наконец, 18 июня, говоря о капитуляции Франции, Черчилль призвал англичан вести себя так, чтобы это время в веках считалось звёздным часом нации (речь «Их звездный час» — Their finest hour):

То, что генерал Вейган называл битвой за Францию, окончено. Со дня на день начнётся битва за Британию. От исхода этого сражения зависит судьба христианской цивилизации. От этого зависит наша собственная британская жизнь, и длительная непрерывность наших учреждений и нашей Империи. Скоро на нас обрушатся вся ярость и мощь врага. Гитлер знает, что или ему надо сломить нас на нашем острове, или он проиграет войну. Если мы выстоим в борьбе с ним, вся Европа может стать свободной, и жизнь всего мира двинется вперёд на широкие, залитые солнцем высоты. Но если мы потерпим поражение, весь мир, включая Соединённые Штаты, включая всё, что мы знаем и любим, погрузится в бездну нового Тёмного века, который лучи извращённой науки сделают более губительным и, возможно, более длительным. Поэтому соберёмся с духом для выполнения нашего долга и будем держаться так, что если Британская империя и Британское Содружество просуществуют тысячу лет, то и тогда, через тысячу лет, люди скажут: «Это был их звёздный час».

Оригинальный текст (англ.)  

What General Weygand called the Battle of France is over. I expect that the Battle of Britain is about to begin. Upon this battle depends the survival of Christian civilization. Upon it depends our own British life, and the long continuity of our institutions and our Empire. The whole fury and might of the enemy must very soon be turned on us. Hitler knows that he will have to break us in this Island or lose the war. If we can stand up to him, all Europe may be free and the life of the world may move forward into broad, sunlit uplands. But if we fail, then the whole world, including the United States, including all that we have known and cared for, will sink into the abyss of a new Dark Age made more sinister, and perhaps more protracted, by the lights of perverted science. Let us therefore brace ourselves to our duties, and so bear ourselves that, if the British Empire and its Commonwealth last for a thousand years, men will still say, "This was their finest hour."

11 июля гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий Кригсмарине, доложил Гитлеру, что вторжение на остров должно рассматриваться в качестве последней, крайней меры, и то лишь при полном превосходстве в воздухе. В ходе датско-норвежской операции немецкий флот понёс значительные потери (были потоплены тяжёлый крейсер «Блюхер», лёгкие крейсера «Карлсруэ» и «Кёнигсберг», 10 эсминцев, артиллерийское учебное судно «Бруммер», 8 подводных лодок, миноносец, 11 транспортов и более 10 малых кораблей), многие его корабли были повреждены (линейные корабли «Шарнхорст» и «Гнейзенау», карманный линкор «Лютцов», тяжёлый крейсер «Адмирал Хиппер», лёгкий крейсер «Эмден», артиллерийское учебное судно «Бремзе»), в то время как британские Королевские ВМС на тот момент только во «Флоте Метрополии» имели на вооружении более 50 эсминцев, 21 крейсер и 8 линкоров. В подобной ситуации Кригсмарине не могли бы помешать британскому флоту вмешаться в ход высадки. Единственной возможностью сковывания сил английского флота было бы широкое использование пикирующих бомбардировщиков и торпедоносцев, а для этого требовалось обязательное завоевание превосходства в воздухе.

Несмотря на то, что Гитлер согласился тогда с мнением Редера, уже 16 июля был отдан приказ о подготовке плана вторжения в Великобританию. Гитлер верил в то, что уже одно известие о немецких военных приготовлениях испугает британцев и склонит их к мирным переговорам. «Директива № 16: О подготовке десантной операции против Англии», среди прочего, гласила:

Так как Великобритания, несмотря на её безнадёжную с военной точки зрения ситуацию, ещё не дала никаких знаков готовности к переговорам, я решил приготовить десантную операцию против Англии и, в случае необходимости, привести её в исполнение. Задача этой операции состоит в том, чтобы уничтожить английское государство как базу для продолжения войны против Германии…

2) В приготовлениях должно быть учтено выполнение всех предварительных условий, при которых высадка будет возможной;

а) Британские ВВС должны быть разбиты до такого фактического и морального состояния, при котором они будут не в состоянии собрать силы для сколь-нибудь значительной атаки на переправляющиеся немецкие войска.

Все приготовления следовало завершить до середины августа.

План, получивший название «операция Морской лев» был представлен Верховному командованию вермахта, его выполнение было запланировано на середину сентября 1940 г. В плане предусматривались высадки немецких войск на южном побережье Великобритании под прикрытием авиационных атак. Ни Гитлер, ни командование не верили в то, что будет возможно успешно осуществить операцию по высадке морского десанта в Великобритании без нейтрализации Королевских ВВС. Редер верил в то, что превосходство в воздухе сможет сделать высадку успешной, хотя и при этом вся операция останется очень рискованной и будет требовать «абсолютного господства наших воздушных сил в небе над Ла-Маншем». Гроссадмирал Карл Дёниц, напротив, имел мнение, что превосходства в воздухе будет недостаточно. Он вспоминал: «Мы не контролировали ни воздух, ни море. К тому же, мы никаким образом не могли установить этот контроль».

Силы сторон

Истребительная авиация

Немецким истребителям Messerschmitt Bf.109E и Bf.110C противостояли «рабочая лошадка» британских ВВС — Hurricane Mk I и менее многочисленный Spitfire Mk I. Скороподъёмность Bf.109E была выше, чем у «Харрикейна», кроме того, немецкий истребитель имел преимущество в скорости — в зависимости от высоты полёта и варианта модификации E, она составляла от 500 до 650 км/ч. В сентябре 1940 г на вооружение королевских ВВС в небольших количествах начала поступать более мощная модификация «Харрикейна» — Mk IIa. Её максимальная скорость достигала 550 км/ч, что было на 40—48 км/ч быстрее предыдущей версии этого самолёта.

«Спитфайр» — основной противник Bf.109 в воздушных боях — имел меньший радиус боевого разворота. Bf.109E и «Спитфайр» имели ряд преимуществ друг перед другом по различным лётным характеристикам, однако, как отмечается в книге «История „Спитфайра“»:

…различия в пилотировании и лётных качествах между «Спитфайром» и Bf.109 были только второстепенными, и в бою они почти всегда преодолевались тактическими соображениями: какая из сторон заметила противника первой, имела ли она преимущество в высоте, численности машин, тактической ситуации, тактической координации, способностях пилотов, расположении по отношению к солнцу, количеству оставшегося горючего и т. д.

Bf.109 также использовался в качестве истребителя-бомбардировщика — модификации E-4/B и E-7 могли нести 250-килограммовую бомбу под фюзеляжем. В отличие от «Штуки», после сброса бомбовой нагрузки «Мессершмитт» мог на равных противостоять истребителям королевских ВВС.

Двухмоторный истребитель-бомбардировщик Messerschmitt Bf.110 люфтваффе изначально планировало использовать в воздушных боях в качестве самолёта прикрытия для групп бомбардировщиков. Однако, несмотря на то, что Bf.110 был быстрее «Харрикейна» и развивал почти ту же скорость, что и «Спитфайр», он имел меньшую маневренность и ускорение по сравнению с британскими самолётами. 13 и 15 августа было потеряно соответственно 13 и 30 самолётов — число, эквивалентное немецкой авиагруппе — это были самые большие потери среди самолётов этого типа за всю кампанию. 16 и 17 августа было потеряно ещё 8 и 15 машин соответственно. Геринг приказал применять соединения Bf.110 там, «где радиуса действия одномоторных машин было недостаточно». Наиболее успешной ролью для Bf.110 явилась роль скоростного бомбардировщика. «Мессершмитт 110» обычно делал неглубокое пике при бомбардировке цели, поэтому потом он был способен уходить на высокой скорости. Одно подразделение, испытательная группа 210, показало, что Bf.110 мог быть использован для достижения нужного эффекта при бомбардировках маленьких, «точечных» целей.

Также британцы использовали истребитель Дефайнт, который имел сходства с Харрикейном, и обладал оборонительной пулемётной турелью, но не имел курсового вооружения. Ко времени битвы за Британию этот одномоторный двухместный истребитель считался устаревшим по сравнению с другими машинами. К концу августа, после понесённых потерь, самолёты этого типа перестали использоваться в дневном бою. Существовала определённая критика относительно решения оставить самолёты этого типа (а также малоэффективные бомбардировщики Fairey Battle) в строю, вместо того, чтобы отправить их на слом, что позволило бы установить моторы «Мерлин» со списанных самолётов на новые истребители и пересадить пилотов «Дефайантов» на «Харрикены», освободив тем самым большое количество опытных пилотов для «Спитфайров».

Соединения истребителей

В конце 30-х Командование истребительной авиации не предполагало, что над Британией придется воевать против однодвигательных истребителей, и готовилось к борьбе только с бомбардировщиками. В связи с этим истребительная авиация отрабатывала и неуклонно следовала тактике, состоящей из серии маневров, в результате которых огневая мощь эскадрильи концентрировалась на бомбардировщиках. Пилоты истребителей RAF летели плотными группами по три самолёта. Типичный боевой порядок эскадрильи (12 самолетов) — четыре тройки, летавшие плотной группой, клином острием вперед. При таком порядке только командир эскадрильи, летевший впереди, фактически имел возможность наблюдать за врагом; другие пилоты должны были сосредоточиться на сохранении дистанции. Пилотов истребителей RAF также обучали производить атаки группами, отсоединяющимися одной за другой. Командование истребительной авиации, признавая слабые стороны этой жесткой структуры в начале сражения, не было готово рисковать и менять тактику в середине сражения, потому как большинство пилотов были новичками, часто только с минимальным фактическим налётом, и быстро переучить их было довольно проблематично, к тому же неопытным пилотам RAF было нужно уверенное командование, а это могли обеспечить только жесткие тактические структуры. Немецкие пилоты называли порядки королевских ВВС рядами идиотов (Idiotenreihen), потому что они делали эскадрильи уязвимыми к атакам.

В отличие от англичан, люфтваффе применяла свободные пары истребителей, в которой принимал решения ведущий, а расстояния между его самолётом и самолётом ведомого составляли около 183 метров, при этом ведомый летел несколько выше и должен был всё время оставаться вместе с ведущим. В то время как ведущий занимался поиском вражеской авиации, ведомый мог прикрыть его со стороны мёртвой точки, а также должен был следить за самолётами противника в воздушном пространстве в мертвой зоне ведущего (сзади и ниже). Любой атакующий самолёт мог быть зажат между двумя Ме.109.

Такой порядок был основан на принципах, сформулированных асом Первой мировой войны Освальдом Бёльке в 1916. ВВС Финляндии в 1934 году применял подобные порядки под названием partio (патруль; два самолёта) и parvi (два патруля; четыре самолёта) со схожими идеями, однако пилоты люфтваффе во время Гражданской войны в Испании (среди которых были Гюнтер Лютцов и Вернер Мёльдерс) довели эту тактику до совершенства.

В порядках люфтваффе в паре ведущий мог сосредоточиться на поиске и атаке самолётов противника. Этот аспект, тем не менее, вызывал недовольство у низших чинов, потому что многочисленные победы ведущий происходили за счёт ведомых. Во время Битвы за Британию пилот, который уничтожил 20 самолётов, автоматически награждался рыцарским крестом, к которому добавлялись дубовые ветви, мечи и бриллианты за каждые последующие 20 самолётов. По этому поводу шутили, что те пилоты, которые имеют хроническое желание получать эти награды, страдают от больного горла.

Две из таких пар обычно объединилось в звено, где все пилоты могли наблюдать, что происходит вокруг них. Все звенья в эскадрильи летели на различных высотах, соблюдая расстояние 183 метра, что позволяло совершать дальние перелёты и допускало большую степень гибкости. Имея форму креста, Schwarm мог быстро изменить курс.

Истребители Ме-110 использовали такой же порядок звеньев, что и Ме-109, однако редко могли использовать его с тем же успехом. Попав под вражескую атаку, они чаще прибегали к образованию больших «защитных кругов», в которых каждый Ме-110 обеспечивал безопасность хвоста самолёта, который находился впереди него. Геринг приказал переименовать их в «наступательные круги» в стремлении улучшить моральное состояние лётного состава. Эти тактические порядки часто успешно отражали атаки британских истребителей, которые сами становились атакованными летящими выше Ме-109. Это породило часто повторяемый миф, что Ме-110 эскортировали Ме-109. У Ме-110 самым успешным способом атаки был внезапный удар сверху.

Пилоты первой линии королевских ВВС были осведомлены о недостатках, свойственных их собственной тактике. Была принята компромиссная тактика, при которой один или два самолёта летели независимо выше и сзади для обеспечения большего радиуса обзора и защиты тыла; как правило, это были наименее опытные пилоты и часто они были первыми сбитыми в бою, даже не замечая, что попали в прицел. Во время боя 74 эскадрильи под командованием Адольфа Малана стала использовать видоизмененный немецкий порядок «четверо в линии сзади», который был крупным усовершенствованием старого построения клином. Построение Малана впоследствии стало общепринятым для истребительной авиации Великобритании.

Бомбардировочная авиация

Четырьмя основными бомбардировщиками люфтваффе были Heinkel He 111, Dornier Do 17, Junkers Ju 88 и пикирующий бомбардировщик Junkers Ju 87. Наиболее многочисленными из них были Heinkel He 111, обладавшие характерной формой крыла. В каждом из первых трёх типов существовали модификации разведчиков, которые также активно применялись во время Битвы за Британию.

Несмотря на успехи люфтваффе на ранней стадии Битвы за Британию, пикирующие бомбардировщики Ju 87 понесли тяжёлые потери, что было связано с их низкой скоростью и уязвимостью перед истребителями во время выхода из пикирования. В связи с этим была ограничена полезная нагрузка и выбирались по возможности более близкие цели.

Другие три типа бомбардировщиков отличались по своим характеристикам: Heinkel 111 был самым медленным, Ju 88 был самым быстрым, а Do 17 мог нести наименьшую бомбовую нагрузку. Все три типа бомбардировщиков несли большие потери от британских истребителей, однако потери Ju 88 были непропорционально больше. Позднее все три типа использовались во время ночных бомбардировок, однако Do 17 для этих целей использовался меньше, чем He 111 и Ju 88 из-за меньшей бомбовой нагрузки.

В Королевских ВВС тремя основными типами бомбардировщиков, в основном использовавшихся в ночных операциях по таким целям как фабрики, порты и железнодорожные узлы, были Armstrong Whitworth Whitley, Handley-Page Hampden и Vickers Wellington. Двухмоторный Bristol Blenheim и выходящий из использования одномоторный Fairey Battle были лёгкими бомбардировщиками; Blenheim был наиболее многочисленным бомбардировщиком Королевских ВВС, он использовался против кораблей, портов, аэродромов, промышленных объектов на континенте днём и ночью, в то время как Battle использовался редко.

Стратегия люфтваффе

Изначально люфтваффе были организованы так, чтобы обеспечить тактическую поддержку армии на поле боя. Во время блицкрига наступательные операции вермахта против Польши, Дании и Норвегии, Франции и Голландии, ВВС поддерживал в полном объёме. Однако, в Битве за Британию люфтваффе вынуждены выступать в стратегической роли, для чего они не были предназначены. Там его основной задачей стало обеспечить господство в воздухе над юго-востоком Англии, чтобы проложить путь для вторжения флота.

Люфтваффе перегруппировались после битвы за Францию на три воздушных флота (Luftflotten), на южном и северном флангах Великобритании. Воздушный флот 2, которой командовал генерал Альберт Кессельринг, несёт ответственность за бомбёжки на юго-востоке Англии и в районе Лондона. Воздушный флот 3 генерала Уго Шперрле, был нацелен на западную часть страны, Midlands и северо-запад Англии. Воздушный флот 5, возглавляемый генерал-полковником Ганс-Юргеном Штумпфом со штаб-квартирой в Норвегии, отвечал за бомбёжки, направленные на север Англии и Шотландии. В ходе битвы нагрузка сместилась с 3-го Воздушного флота, который принял на себя больше ответственности за ночные налёты, а основные операции в дневное время легли на плечи Воздушного флота 2.

Стратегия Королевских ВВС

Чтобы переломить ситуацию, британские ВВС разделили своих летчиков — приблизительно 900 человек — на эскадрильи класса А, B и C. В эскадрильи класса А вошли лучшие летчики, умевшие обучать начинающих пилотов и способные приводить своё боевое соединение домой в целости и сохранности. Этих летчиков обучали приспосабливаться к стремительно меняющейся тактике врага и разрешали им атаковать самые отдаленные цели.

Эскадрильи класса В были хуже подготовлены, но командование британских ВВС постоянно поощряло и обучало их. Несмотря на недостаток летчиков класса А, их всегда включали в эскадрильи класса В как лидеров и примеры для подражания.

А эскадрильи класса С как можно больше держали на земле. Хотя летчиков нужно было больше, командование понимало, что участие необученных пилотов в воздушных боях может привести к таким же потерям среди британских летчиков, как среди немецких.

Этапы борьбы

См. также: Лондонский блиц

• 13 августа 1940 — «День орла» (Adlertag), начало массированного воздушного наступления на Британию.
• 18 августа 1940 года вошел в историю как «Самый трудный день» (англ. The Hardest day) — в этот день произошли наиболее упорные воздушные бои . В результате тяжелых потерь, нанесенных истребителями британских ВВС, руководство Люфтваффе приняло решение отказаться от дальнейшего применения в налетах на Англию пикировщиков Ю-87 «Штука».
• 7 сентября 1940 — первый массированный налет на Лондон (район доков).
• 15 сентября 1940: самый крупный налет на Лондон.
• 15 апреля 1941 года: ночной налет на Белфаст — крупную верфь военно-морского флота («пасхальный» налёт). Около 200 бомбардировщиков Люфтваффе сбросили на город и верфи тонны обычных и зажигательных бомб. Погибло 955 человек, 1500 ранено, половина города, включая большинство индустриальных объектов, была разрушена.

После отмены 9 января 1941 года Гитлером операции «Морской лев», гибели 27 мая 1941 года мощного линкора Бисмарк и нападения 22 июня 1941 года Германии на Советский Союз, «Битва за Британию» утратила для Германии первенствующее значение и была ею проиграна.

Продолжение кампании

Несмотря на неспособность Люфтваффе завоевать превосходство в воздухе над британскими ВВС, руководство Третьего рейха надеялось продолжить бомбардировки Лондона с помощью крылатых и баллистических ракет; 13 июня 1944 началось первое боевое применение германских крылатых ракет Фау-1 (V1). В конце декабря 1944 года генерал Клейтон Биссел (Clayton Bissell) представил отчет, указывающий на значительные преимущества V1 по сравнению с традиционными воздушными бомбардировками. Позднее статистика, относящаяся к потерям германских самолетов, несколько изменилась в сторону уменьшения, а к потерям британских самолетов в сторону увеличения.

Им была подготовлена следующая таблица:

Сравнение Blitz (12 месяцев) и летающих бомб V1 (2 ¾ месяца)

	Blitz	V1
1. Стоимость для Германии
Вылетов	90 000	8025
Вес бомб, тонн	61 149	14 600
Израсходовано топлива, тонн	71 700	4681
Потеряно самолетов	3075	0
Потеряно экипажа	7690	0
2. Результаты
Строений уничтожено/повреждено	1 150 000	1 127 000
Потери населения	92 566	22 892
Отношение потерь к расходу бомб	1,6	4,2
3. Стоимость для Англии
Вылетов	86 800	44 770
Потеряно самолетов	1260	351
Потеряно человек	2233	805

Память о битве за Британию

• В Соединённом Королевстве День битвы за Британию отмечается 15 сентября. На территории Британского содружества память этих событий чаще всего почитается в третью субботу сентября, а на некоторых островах, расположенных в проливе Ла-Манш, этот день приходится на второй четверг того же месяца.
• В 1971 году в авиационных ангарах неподалеку от городка Фолкстон на юге Англии (графство Кент) был открыт негосударственный Музей Битвы за Британию (англ. Kent Battle of Britain Museum).
• Песня «Aces In Exile» шведской хеви-пауэр-метал группы Sabaton посвящена битве за Британию, в частности участвовавшим в ней летчикам-добровольцамм.

В кинематографе

• х/ф «Битва за Британию», 1969
• х/ф «Зияющая синева» (2001)
• х/ф «Перл-Харбор» (2001). Участие американских добровольцев, действия «Орлиной эскадрильи»

См. также

• Chain Home (РЛС)
• Операция «Морской лев»
• 164-я (аргентинская) эскадрилья (Великобритания)
• Стратегические бомбардировки в период Второй мировой войны

Литература

• Тейлор А. Дж. П. [militera.lib.ru/h/taylor/index.html Вторая мировая война]
• Фуллер Дж. Ф. Ч. [militera.lib.ru/h/fuller/index.html Вторая мировая война 1939—1945 гг. Стратегический и тактический обзор.]
• Лиддел Гарт. [militera.lib.ru/h/liddel-hart/index.html Вторая мировая война]
• Хэнсон Болдуин. гл.2: Битва за Британию // Сражения выигранные и проигранные = Battles Lost and Won / ред. Ю. Бем. — М.: Центрполиграф, 2002. — 624 с. — (Вторая мировая война). — 6000 экз. — ISBN 5-9524-0138-4.
• Кайюс Беккер. ч.4: Битва за Англию // Военные дневники люфтваффе. Хроника боевых действий германских ВВС во Второй мировой войне 1939-1945 = The Luftwaffe War Diaries / пер. А. Цыпленков. — М.: Центрполиграф, 2005. — С. 192-249. — 544 с. — (За линией фронта. Мемуары). — доп, 5 000 экз. — ISBN 5-9524-1174-6.
• Комплеев А. В. [www.dissercat.com/content/problema-bitvy-za-angliyu-v-otechestvennoi-istoriografii Проблема понятия «битва за Англию» в отечественной историографии]

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=QFsD7Q5QAS4&feature=related Речь У. Черчилля] (кинохроника)
• [www.youtube.com/watch?v=UmVPDbWM8eg Серия о битве за Британию] в передаче «Военное дело» // на YouTube.
• д/ф «Воздушные асы войны» (National Geographic)

Отрывок, характеризующий Битва за Британию

Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.