Битва за Кан

Битва за Кан
Основной конфликт: Операция «Оверлорд»
Битва за Кан
Дата	6 июня — 6 августа 1944 года
Место	Нормандия, Франция
Итог	Стратегическая победа союзников
Противники
Великобритания Канада Германия
Командующие
Б. Монтгомери М. Демпси Э. Роммель Ф. Долльман † П. Хауссер Лео-Гейр фон Швеппенбург Й. Дитрих
Силы сторон
3 бронетанковых дивизии 11 пехотных дивизий 5 бронетанковых бригад 3 танковых бригады 7 пехотных дивизий 8 бронетанковых дивизий 3 тяжёлых танковых батальона
Потери
~50 539 человек неизвестно 550 танков

Битва за Кан — битва, длившаяся с июня по август 1944 года между союзными (британскими и канадскими войсками) и немецкими войсками во время Нормандской операции.

Целью Союзников был захват французского города Кан, одного из самых больших городов в Нормандии, в День Д. Кан был жизненно важной целью по ряду причин. Город является важным транспортным узлом: он был возведён на реке Орне, позже там был построен Канский канал; как следствие, город стал пересечением важных дорог. Пока город оставался в руках Германии, немецкие войска могли быть достаточно быстро переброшены на фронт в различных направлениях для усиления обороны. Вторая причина — зона вокруг города была относительно открытой, что позволяло использовать её для постройки аэродрома.

В День Д Кан был целью 3-й британской пехотной дивизии и оставался центральным пунктом в серии битв в июне, июле и августе.

Кан уже в то время был большим городом, и был почти полностью разрушен бомбардировками Союзников, погибло две трети зданий старинной постройки. Его реконструкция длилась до 1962 года. Сегодня Кан — столица региона Нижняя Нормандия и префектура (административный центр) департамента Кальвадос с населением в 114 тыс. человек.

Предпосылки

6 июня 1944 года войска союзников вторглись во Францию, начав тем самым операцию «Нептун» — береговую высадку операции «Оверлорд», и открыв Западный фронт в Европе. Во время операции «Нептун» войска союзников высадились с нескольких тысяч кораблей и атаковали берег Нормандии, поддерживаемые около 3000 самолётами. День Д был успешен для союзников, но тем не менее они были не способны взять Кан так, как планировалось изначально.

В дополнение к морской высадке, союзники использовали воздушно-десантные войска. Американские 101-я и 82-я воздушно-десантные дивизии, также как и британская 6-я воздушно-десантная дивизия (с присоединённым к ней 1-м канадским парашютным батальоном), были высажены позади оборонительной линии противника. Задачей британских и канадских парашютистов, высаженных позади пляжа «Сорд», был захват стратегически важных мостов: Хорс и Пегас, а также артиллерийских батарей в Мервилле, которые в дальнейшем планировалось использовать для препятствия продвижению немецких войск. Парашютистам удалось установить предмостное укрепление на севере Кана, на восточном берегу реки Орн, давшее преимущество союзным войскам в битве за Кан.

Битва за Кан

Операция «Нептун»

Первая операция по захвату Кана была начата с высадки 3-й пехотной дивизии на пляже «Сорд» 6 июня. Несмотря на преодоление Атлантического вала, Союзники не смогли достигнуть города из-за контратаки немецкой 21-й бронетанковой дивизии, эффективно блокировавшей дорогу на Кан.

Операция «Перч»

Операция «Перч» была второй попыткой захвата Кана после неудачной атаки с берега Сорд 6 июня. Операция «Перч» предназначалась для предотвращения опасности британского отступления на юго-восток Кана. Операция была поручена XXX корпусу; Задачей 50-й (Нортумбрской) пехотной дивизии был захват Байё и дороги на Тийи-сюр-Сёль. 7-я бронетанковая дивизия была остриём копья в продвижении на гору Пинсон.

9 июня Кан всё ещё был в руках Германии, и генерал Монтгомери создал новый план для второй армии. Кан должен был быть окружён, восточная часть немецкого гарнизона была атакована 1 корпусом 51 (Горной) пехотной дивизии. Горцы прошли через предмостное укрепление, что дало им преимущество на востоке реки Орна, во время операции «Тонга», и атаковать, двигаясь на юг, к коммуне Каньи, находящейся на 9,7 км юго-восточнее Кана. XXX корпус взял в клешни восточную часть немецкого гарнизона; 7-я бронетанковая дивизия продвигалась на восток, пересекла реку Одон, захватила Эвреси и расположенный неподалёку высотный городок (высота 112).

В течение нескольких следующих дней XXX корпус сражался за контроль над городом Тийи-сюр-Сёль, защищаемый бронетанковой дивизией Леер и частями 12-й бронетанковой дивизией; войска союзников увязли в бокажах, и были не способны преодолеть оказываемое им сильное сопротивление. Передвижение 1 корпуса было приостановлено из-за атаки на него 12 июля. Когда 51-я горная дивизия начала атаку, продолжающаяся сопротивляться 21-я бронетанковая дивизия попыталась пробиться на юг; Горцы не смогли закрепить успех и 13 июня восточное наступление на Кан было остановлено.

На правом фланге XXX корпуса сопротивление немцев было сломлено атакой американцев, и немцы начали отступление на юге, открыв тем самым дыру в своей линии фронта в 12.1 км. Видя удобный случай, Демпси приказал 7-й бронетанковой дивизии прорваться через открытую линию немецкой обороны, захватить Виллер-Бокаж и зайти во фланг бронетанковой дивизии Леер. Через два дня интенсивных боёв Виллер-Бокаж был окружён. 14 июня позиции дивизий были изменены. 7-я бронетанковая дивизия была отозвана для поддержки 33-й бронетанковой бригады. Это было планом укрепления дивизии для возобновления наступления, но 19 июня шторм, начавшийся на Ла-Манше, стал причиной нарушения снабжения операции, и дальнейшее наступление было остановлено.

Ле-Мениль-Патри

Целью последней главной канадской операции, проходившей в июне, было удерживание дающих преимущество высот на юго-западе Кана, результат операции был смешанным. 46 королевские морские коммандос успешно выполнили операцию вместе с канадскими бронетанковыми частями, так же как и королевский резервный канадский пехотный полк (Le Régiment de la Chaudière) и продвигались далеко на юг, к коммуне Ро. Однако королевские стрелки, поддерживаемые 6 канадским бронетанковым полком (1-й гусарский) потерпели неудачу в Ле-Мениль-Патри, и 3-я канадская пехотная дивизия сыграла основную роль в этой операции до операции «Виндзор», проходившей в первую неделю июля.

Операция «Мартлет»

Операция «Мартлет» (также известная как Операция «Бесстрашный») была начата 49-й пехотной дивизией и 8-ой бронетанковой бригадой XXX корпуса, и была лишь подготовкой к операции «Эпсом». Целью операции было удержать позицию на правом фланге VIII корпуса. Во время операции Эпсом, VIII корпус мог подвергнуться опасности из-за расположенных к западу от отрога Раури немецких сил на горном хребте, с которого просматриваются пути передвижения 15 (шотландской) пехотной дивизии. Отрог и деревни: Раури, Фонтене́-ле-Пене́ль, Тессель и Бретвиль, и Жювиньи́-сюр-Сёль,- должны были быть захвачены 49-ой и 50-ой дивизиями для продвижения к Югу от Тилли. Ожидалось, что против британцев выступят 3-ий батальон 26-го бронетанкового гренадерского полка СС и части 12 бронетанкового полка СС 12 бронетанковой дивизии СС, размещенные на и вокруг отрога. Оба были истощены боями на прошлых неделях, но тем не менее хорошо окопались.

К полудню 25 июня 43-я дивизия достигла линии фронта в лесах у Ванд. К полуночи 49-я дивизия установила линию фронта приблизительно к югу от Фонтене́-ле-Пене́ль. Раури и около половины отрога остались в руках врага. 26 июня в 5:30 утра 70 пехотная и 8 бронетанковая бригады продолжили наступление на позиции 49 дивизии. Боевая группа 24-го уланского и 12-го моторизованного батальона королевского стрелкового корпуса достигли Тессель и Бретвиль, но были остановлены на правом фланге из-за чего во второй половине дня вынуждены были отойти.. В течении ночи две роты 192-го бронетанкового гренадерского батальона 21-ой бронетанковой дивизии объединились с бронетанковой дивизией "Леер" на правом фланге возле Ванд. На следующий день 146-ая бригада захватила лес у Тессель и Бретвиль, и тактическая группа, состоящая из 70-ой пехотной и 8-ой бронетанковой бригад, достигла Раури и захватила его к сумеркам.

Рано утром 28 июня 70 бригада атаковала Беттевиль, но контратака Кампфгруппы Вайдингера задержала британское наступление до прибытия 2-го бронетанкового корпуса СС, вернувший контроль над Беттевиль и образовавший новый оборонительный рубеж вокруг Раури. С 29-30 июня 49-ая дивизия удерживала позицию вокруг Раури, когда с южного направления началась контратака 2-го бронетанкового корпуса СС. 1 июля в 6:00 утра кампфгруппа Вайдингера в лоб атаковала позиции 11-го полка лёгкой пехоты и 1-го Тайнсайдского шотландского батальона в Раури, но британцы отбили атаку и в 10:00 утра немцы вынуждены были отойти. В 11:00 утра кампфгруппа Вайдингера атаковала снова, но не смогла прорвать британскую оборону. Около полудня на южном направлении силами 9-ой танковой дивизис СС «Хоэнштауфен» немцы смогли добиться небольшого успеха, но к 6 вечера вынуждены были ретироваться, потеряв около 30-ти единиц бронированной техники.

Операция «Эпсом»

После задержки, вызванной обрушившимся на Английский канал трехдневным штормом, 26-го июня, 2-я армия начала операцию Эпсом. Целью операции был захват возвышенности к югу от Кана, рядом с Бретвиль-сюр-Лез. Атака была проведена свежеприбывшим VIII корпусом, в составе которого находилось 64 244 человека под командованием генерал-лейтенанта Ричарда О'Коннора. Поддержку операции должны были оказать 736 артиллерийских орудий, Королевский флот, авиаподдержка и предварительная бомбардировка выполненная 250-ю бомбардировщиками королевских военно-воздушных сил. Однако предварительная бомбардировка перед началом операции не состоялась из-за плохой погоды.

Отрывок, характеризующий Битва за Кан

Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.