Битва за Пекин-Тяньцзинь
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Битва за Пекин-Тяньцзинь, также известная как Битва за Бэйпин-Тяньцзинь (кит. упр. 平津作战, пиньинь: Píng Jīn Zùozhàn, палл.: Пин-Цзинь цзочжань), Пекин-Тяньцзиньская операция и Северокитайский инцидент (яп. 北支事変 Хокуси дзикэн) — серия сражений в окрестностях Бэйпина (так в то время назывался Пекин) и Тяньцзиня 25-31 июля 1937 года в начале японо-китайской войны.
Содержание
Предыстория
Во время инцидента на Лугоуцяо 8 июля 1937 года японская Гарнизонная армия в Китае атаковала город-крепость Ваньпин после того, как был отвергнут ультиматум с требованием позволить японским войскам войти в город для поиска пропавшего солдата. Ваньпин, находящийся возле моста Лугоу, стоял на основной железнодорожной линии, ведущей на запад от Бэйпина, и имел стратегическую важность. До июля 1937 года японцы неоднократно требовали вывода оттуда китайских войск.
Китайский генерал Сун Чжэюань приказал своим войскам удерживать занимаемые позиции, и попытался предотвратить войну с помощью переговоров.
9 июля японцы согласились на прекращение огня и перемирие, одним из условий которого была замена 37-й дивизии, «продемонстрировавшей ненависть к японцам», на другую дивизию китайской 29-й полевой армии. Китайцы в тот же день согласились на эти условия. Однако начиная с полуночи 9 июля начало возрастать количество нарушений японцами прекращения огня, а японские подкрепления продолжали прибывать. Генерал-лейтенант Канъитиро Тасиро, командовавший Гарнизонной армией в Китае, заболел и умер 12 июля, и на его пост был назначен генерал-лейтенант Киёси Кацуки.
Дипломатические манёвры
Тем временем в Токио гражданское правительство премьер-министра Коноэ собралось 8 июля на экстренное заседание, и решило попытаться разрешить ситуацию дипломатическим путём. Однако армейский генеральный штаб решил перебросить в качестве подкреплений пехотную дивизию из Корейской армии, двух отдельных бригад из Квантунской армии и авиационный полк. Даже когда было сообщено, что 18 июля было достигнуто соглашение с генералом Сун Чжэюанем, который командовал 29-й армией и был главой Хэбэйско-Чахарского политического совета, японская армия продолжила перебрасывать подкрепления, утверждая, что китайскому правительству нельзя доверять. Этому воспротивился генерал Кандзи Исивара, который полагал, что ненужная эскалация конфликта с Китаем создаст угрозу японскому положению в Маньчжоу-го с точки зрения противостояния СССР. По настоянию Исивары переброска подкреплений была приостановлена, в то время как Коноэ использовал свои личные контакты с японскими знакомыми Сунь Ятсена, чтобы установить прямые взаимоотношения с гоминьдановским Центральным правительством в Нанкине. Эта тайная дипломатия провалилась, когда японские военные 23 июля задержали эмиссара Коноэ, и переброска подкреплений возобновилась с 29 июля.
Неделю спустя японский командующий сообщил, что в условиях отсутствия демонстрации признаков улучшения ситуации он решил использовать силу чтобы «наказать» китайскую 29-ю полевую армию, и запросил согласия у Токио. Тем временем был отдан приказ о мобилизации ещё четырёх пехотных дивизий.
Ланфанский инцидент
Несмотря на формальное перемирие продолжались многочисленные нарушения соглашения о прекращении огня, включая артиллерийский обстрел Ваньпина 14 июля.
25 июля прибыли японские подкрепления — 20-я дивизия — и бои возобновились. Первым случаем стала стычка между китайской и японской ротами возле Ланфана — города на железной дороге, соединяющей Бэйпин и Тяньцзинь. Второй бой произошёл 26 июля, когда японская бригада попыталась прорваться сквозь бэйпинские ворота Гуанхуамэнь чтобы «защитить лиц японской национальности». В тот же день японские самолёты бомбили Ланфан.
Японцы предъявили генералу Сун Чжэюаню ультиматум, потребовав от него в течение 24 часов отвести все китайские войска из пригородов Бэйпина на западный берег реки Юндин. Сун отказался, приказал своим войскам приготовиться к бою и запросил у центрального правительства крупных подкреплений, в чём ему было отказано.
27 июля, когда японцы осадили китайские части в Тунчжоу, один китайский батальон прорвался в Наньюань. Японские самолёты бомбили китайские войска вокруг Бэйпина и провели разведку Кайфэна, Чжэнчжоу и Лояна.
28 июля 20-я дивизия японцев и три отдельных смешанных бригады начали наступление на Бэйпин с поддержкой авиации. Основная атака была направлена на Наньюань, вспомогательная — на Бэйюань. Завязались тяжёлые бои, заместитель командующего 29-й полевой армией генерал Тун Линьгэ и командир 132-й дивизии генерал Чжао Дэнъюй были убиты, китайские войска понесли крупные потери. Однако бригада китайской 38-й дивизии под командованием генерала Лю Чэньсаня отбросила японцев от Ланфана, а китайский 53-й корпус с частью 37-й дивизии отбили железнодорожную станцию Фэнтай.
Однако это был лишь временный успех. Ночью генерал Сун Чжэюань пришёл к выводу о бесперспективности дальнейших боёв, и отвёл основные силы китайской 29-й полевой армии за реку Юндин. Генерал-майор Чжан Цзычжун прибыл из Тяньцзиня в Бэйпин, чтобы возглавить провинции Хэбэй и Чахар, но у него не было войск. 29-й новая отдельная бригада генерала Лю Жучжэня была оставлена в Пекине для поддержания порядка.
Мятеж в Тунчжоу
29 июля Восточно-Хэбэйская армия китайских коллаборационистов подняла мятеж в Тунчжоу, убив японских советников и гражданских лиц.
Падение Тяньцзиня
Тем временем на побережье на рассвете 29 июля японская 5-я дивизия и японский флот по отдельности атаковали Тяньцзинь и порт в Тангу, которые защищали части китайской 38-й дивизии и добровольцы под командованием Лю Вэньтяня. Бригада генерала Хуан Вэйкана храбро защищала форты Дагу и атаковала близлежащий японский аэродром, уничтожив много самолётов. Однако с подходом японских подкреплений их положение стало безнадёжным, и ночью 30 июля генерал Чжан Цзычжун приказал отступать на Мачан и Янлюцзин к югу от Тяньцзиня, оставив город и порт японцам.
Падение Бэйпина
28 июля Чан Кайши приказал Сун Чжэюаню отойти в Баодин. 4 августа остававшаяся бригада Лю Жучжэня отступила в Чахар. Изолированный Бэйпин был без сопротивления занят японскими частями 8 августа 1937 года. 18 августа генерал Масакадзу Кавабэ торжественно вступил в город и развесил в важных местах прокламации, объявляющие о том, что он является новым военным губернатором города.
Итоги
С падением Бэйпина и Тяньцзиня Великая Китайская равнина оказалась беззащитной, и японцы оккупировали её к концу года. Китайская НРА постоянно отступала вплоть до сражения при Тайэрчжуане.
Источники
- Hsu Long-hsuen and Chang Ming-kai, История Японо-китайской войны (1937-1945) 2-е Изд., 1971. Перевел Wen Ha-hsiung, Chung Wu. Публикации; 33, 140-й Переулок, Tung-hwa Street, Taipei, Тайвань, Республика Китай. стр. 177-180.
- Dorn Frank. The Sino-Japanese War, 1937-41: From Marco Polo Bridge to Pearl Harbor. — MacMillan., 1974. — ISBN isbn = 0025322001.
- Dryburgh Marjor. North China and Japanese Expansion 1933-1937: Regional Power and the National Interest. — RoutledgeCurzon., 2000. — ISBN 0700712747.
- Lu David J. From The Marco Polo Bridge To Pearl Harbor: A Study Of Japan's Entry Into World War II. — Public Affairs Press., 1961. — ISBN ASIN: B000UV6MFQ.
- Furuya Keiji. The riddle of the Marco Polo bridge: To verify the first shot. — Symposium on the History of the Republic of China, 1981. — ISBN ASIN: B0007BJI7I.
Напишите отзыв о статье "Битва за Пекин-Тяньцзинь"
Ссылки
- [forum.axishistory.com/viewtopic.php?t=105655&start=15 Обсуждения и карты Пекин-Тяньцзиньской операции]
- [www.ibiblio.org/hyperwar/PTO/IMTFE/IMTFE-5a.html Разбирательства Международного Военного Трибунала]
Отрывок, характеризующий Битва за Пекин-Тяньцзинь
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
