Битва за Санта-Клару

Битва за Санта-Клару
Основной конфликт: Кубинская революция
Че Гевара после битвы за Санта-Клару, 1 января 1959 года
Дата	28 декабря 1958 — 1 января 1959
Место	Санта-Клара, Куба
Итог	Решающая победа Движения 26 июля Окончательное поражение правительства Батисты Фульхенсио Батиста бежал с Кубы
Противники
Движение 26 июля правительство Батисты
Командующие
Че Гевара Роландо Кубела Роберто Родригес (убит) Нунес Хименес полковник Хоакин Касильяс (казнен) начальник полиции Корнелио Рохас (казнен) полковник Фернандес Суэро полковник Кандидо Эрнандес
Силы сторон
340 партизан 3900 солдат 10 танков бомбардировщики B-26 бронепоезд
Потери
неизвестны, погиб Роберто Родригес 2900 взято в плен (позже отпущены), полковник Касильяс и начальник полиции Рохас казнены

Битва за Санта Клару (исп. Batalla de Santa Clara) — серия вооруженных столкновений, приведших в конце декабря 1958 к взятию кубинского города Санта-Клара революционерами под командованием Эрнесто Че Гевары.

Битва стала решающей победой повстанцев, боровшихся против режима президента Фульхенсио Батисты: через 12 часов после взятия города Батиста бежал с Кубы, и войска Фиделя Кастро одержали окончательную победу.

Обстановка перед сражением

28 декабря 1958 года колонна повстанцев Че Гевары продвигалась из порта Кайбарьен в город Камахуани, расположенный между Кайбарьеном и Санта-Кларой. По дороге их встречали толпы крестьян: энтузиазм населения и взятие Кайбарьена за один день укрепило в рядах повстанцев чувство близкой победы.

Составлявшие гарнизон Камахуани правительственные войска дезертировали, и колонна Гевары продолжила путь на Санта-Клару. К сумеркам повстанцы прибыли в городской университет, расположенный на краю города.

Взятие города

Че Гевара, повредивший руку при падении со стены во время боев в Кайбарьене, разделил свои войска (около 300 человек) на две части. Южная колонна должна была первой вступить в контакт с оборонявшими город силами под командованием полковника Касильяса Лумпуйя.

Бронепоезд, посланный Батистой для пополнения запасов оружия, боеприпасов и снаряжения, проехал вдоль подножия холма Капиро на северо-востоке города и был развернут в командный пункт. Для взятия холма с использованием ручных гранат Гевара отрядил «команду смертников» под командованием двадцатитрёхлетнего Роберто Родригеса, известного как «El Vaquerito». Защитники холма неожиданно быстро отступили, и бронепоезд с офицерами и солдатами был отведен к центру города.

В самом городе произошла серия стычек между правительственными войсками и второй колонной повстанцев под командованием Роландо Кубелы, поддерживаемой местным населением, поставлявшим бутылки с зажигательной смесью. Несмотря на поддержку авиации, снайперов и танков, гарнизон (казармы полка «Леонсио Видаль» и казармы 31 полка Сельской гвардии) был окружен силами Кубелы.

Захват бронепоезда

Гевара, считавший главной задачей захват бронепоезда, успешно использовал тракторы сельскохозяйственного факультета местного университета, чтобы поднять железнодорожные рельсы. Благодаря этому, бронепоезд, вывозивший войска с холма Капиро, сошел с рельсов, и находившиеся в нём офицеры запросили перемирия. Рядовые солдаты, чей моральный дух был очень низок, начали брататься с повстанцами. Вскоре после этого бронепоезд оказался в руках повстанцев, а находившиеся в нём 350 солдат и офицеров взяты в плен.

Согласно некоторым свидетельствам, окружение поезда и сдача его экипажа была согласована заранее, и офицеры были подкуплены Движением 26 июля. Сам Гевара писал, что экипаж бронепоезда был вынужден сдаться под градом бутылок с зажигательной смесью, из-за которых бронепоезд стал для солдат «настоящей печью».

В бронепоезде находилось значительное количество оружия, которое было очень необходимо для дальнейшей борьбы, и могло стать основой вооружения как повстанцев, так и поддерживавших их крестьян.

Во второй половине дня Че Гевара сообщил по радио, что последние отряды в Санта-Кларе сдались.

Последствия

Захват бронепоезда и последующее освещение этого события в СМИ как правительством, так и повстанцами, стало переломным моментом Кубинской революции. Несмотря на то, что на следующий день правительственные газеты писали о «победе» Батисты при Санта Кларе, противоположные сведения, передаваемые войсками Кастро, ускорили серию капитуляций правительственных войск. Вскоре появились сообщения, что лидеры повстанцев беспрепятственно направляются в Гавану, чтобы взять власть.

1 января 1959 года Батиста покидает Кубу. 2 января 1959 года повстанцы вступают в Гавану. Революция победила.

Битва за Санта-Клару в культуре

• Битва за Санта-Клару упоминается в посвященной Че Геваре кубинской песне Hasta Siempre.
• Эпизод сражения изображен на обороте банкноты в три конвертируемых кубинских песо.
• В городе Санта-Клара расположен мавзолей Че Гевары и мемориал, в котором находится бронепоезд, захваченный в ходе битвы.

• Tren blindado-Santa Clara (Cuba)-Che Guevara-Flikr-emeryjl-388610245 (CC-BY).jpg

  Бронепоезд правительственных войск.

• Cuba - Santa Clara - stèle du Che.JPG

  Мемориал битвы за Санта-Клару.

Ссылки

• [scepsis.ru/library/id_1148.html Эрнесто Че Гевара «Эпизоды революционной войны. Глава: Завершающее наступление»]
• [www.latinamericanstudies.org/armored-train.htm Фотографии, сделанные после захвата бронепоезда]
• [latinamericanhistory.about.com/od/historyofthecaribbean/a/08battlestaclar.htm Cuban Revolution: The Battle of Santa Clara]

Отрывок, характеризующий Битва за Санта-Клару

– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.