Битва за Удбину

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва за Удбину
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии
Дата

21 — 22 августа 1942 года

Место

Удбина

Итог

поражение партизан

Противники
Югославия Югославия Хорватия Хорватия
Командующие
Милан Шакич
Петар Бабич
Милан Райкович
Силы сторон
2-я ликская ударная бригада и Ликские партизанские отряды: 1500 солдат, 3 горных орудия, гаубица и 2 лёгких танка 19-й усташский батальон: 500-600 человек
Потери
104 убитых, 151 раненый неизвестны

Битва за Удбину (серб. Битка за Удбине) — операция югославских партизан в составе 2-й ликской ударной бригады по освобождению города Удбины, которая была предпринята в ночь с 21 на 22 августа 1942 года. В штурме участвовали части 2-й ликской ударной бригады, а также 1-й батальон 3-го Ликского отряда и 2-й батальон 1-го Ликского отряда. Несмотря на трёхкратное превосходство в силах, наличие артбатареи и даже двух лёгких танков, штурм города провалился.





Военно-географическая справка

Город Удбина расположен на голом холме, с которого хорошо просматриваются окрестности: это даёт значительное преимущество защитникам города в случае штурма или осады. Усташи в годы войны укрепили этот город довольно сильно, вырыв многочисленные рвы и окопы, а также построив бункеры, расставив колючую проволоку и заняв все дома в городе.

Крупным недостатком города с военной точки зрения являлось отсутствие связи с внешним миром: в Лике в 1942 году была в самом разгаре борьба югославских партизан против чётников, хорватских усташей и итальянских фашистов. Именно Удбине оставался последним городом Лики, который не сдавался партизанам даже после захвата Крбавского поля.

План атаки

Гарнизон города составляли от 500 до 600 хорошо вооружённых усташей, жандармов и домобранцев, среди которых было довольно много уголовников, грабивших сербские деревни и устраивавших там массовые убийства мирных жителей.

Атакующие части югославских партизан в составе около 1500 человек разработали план при помощи штабов НОАЮ в 1-й хорватской оперативной зоне и Ликской зоне. В нападении участвовали три батальона 2-й ликской ударной бригады (батальоны имени Стояна Матича, Огнена Прицы и Мичо Радаковича), батальон имени Бичо Кесича из 3-го отряда и 2-й батальон 1-го отряда.

У сербов было преимущество в тяжёлом вооружении: три горные пушки, гаубица и даже два лёгких танка. Подобного вооружения ранее у югославских партизан не было, и это вселило в них уверенность в том, что хорваты впадут в панику при виде танков и сдадутся, несмотря на сопротивление.

Штурм

Атака состоялась в ночь с 21 на 22 августа, в ней были задействованы 4 батальона партизан. Батальон 1-го отряда остался в резерве. Изначально атака батальонов была успешной: во многих местах им удалось в буквальном смысле разорвать оборону противника и преодолеть рвы, а особенно дерзкими были солдаты батальона имени Стояна Матича. «Матичевцы» (так они называли себя сами) стремительной атакой захватили старинную часть города (Градину) и отбили церковь, что нанесло мощный удар по моральному состоянию гарнизона. Командир гарнизона в ужасе от произошедшего покончил с собой, не веря в то, что город удастся спасти.

Между тем сербы ошибочно решили, что дело сделано, и взяли получасовую передышку для перегруппировки. Этим и воспользовались усташи, которые не позволили сербам подготовиться к атаке и нанесли неожиданный удар. Контрнаступление небольшого отряда хорватов выбило «матичевцев» из Градины и подняло боевой дух защитников, которые присоединились к контрнаступлению, восстановили оборону и обратили ход, казалось бы, уже проигранного сражения в свою пользу.

Этот момент стал переломным в ходе битвы: нападение партизан выдохлось, оборона хорватов была залатана в мгновение ока, а темнота не позволяла сербам продолжить битву. Наиболее благоразумным вариантом было отступление к безопасным позициям, где партизан не нашла бы даже авиация, но командование 2-й ликской дивизии не считало нужным отступить и бросило в бой последние резервы, что привело к ещё более крупным жертвам.

После очередной неудачной атаки партизаны, которые весь день провели на открытой местности и не пытались скрыться, предприняли ещё одну атаку. Но усталость, темнота и страх всё-таки сказались на наступлении, вследствие чего потерь стало ещё больше. Только после этого партизаны отступили, признав свою неудачу.

Удбину удалось взять только в октябре месяце, когда усташи оттуда откровенно сбежали. После освобождения в октябре 1942 года Лика стала полностью очищенной от усташских бандформирований.

Напишите отзыв о статье "Битва за Удбину"

Литература

  • Ђорђе Ј. Орловић: ДРУГА ЛИЧКА ПРОЛЕТЕРСКА БРИГАДА, Војноиздавачки завод, Београд 1983,
  • Анте Ковачевић: Лички растанци. Друга личка пролетерска народноослободилачка ударна бригада. Београд, „Народна армија," 1972
  • [www.znaci.net/00001/110.htm ДРУГА ЛИЧКА ПРОЛЕТЕРСКА БРИГАДА, ЗБОРНИК СЕЋАЊА: Војноиздавачки и новински центар, Београд 1988]



Отрывок, характеризующий Битва за Удбину

Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.