Битва за казармы

Битва за казармы
Основной конфликт: Война в Хорватии
Подбитый танк Т-55.
Дата	сентябрь-декабрь 1991
Место	территории, подконтрольные хорватскому правительству
Итог	захват большинства казарм и значительных запасов оружия хорватскими войсками
Противники
Хорватия Хорватия Национальная гвардия Хорватии Хорватская полиция Силы самообороны Хорватские оборонительные силы Югославия Югославия Югославская народная армия 5-я Военная область Военно-морская область ВМФ СФРЮ
Командующие
Антон Тус (Начальник Генштаба Хорватской армии 1991-1992) Различные местные командиры Велько Кадиевич (Начальник Генштаба ЮНА) Различные местные командиры
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
Неизвестно неизвестно

Битва за казармы (хорв. Bitka za vojarne), также известная как Война за казармы (хорв. Rat za vojarne) — выражение для обозначения ряда боевых операций, прокатившихся по всей Хорватии в ходе Войны в Хорватии в течение 1991 г., при этом важнейшие из боев состоялись в сентябре. Эти бои велись между хорватскими войсками (армией, которая была на этапе становления, полицией и отрядами добровольцев) и Югославской Народной Армией. Битва за казармы рассматривается как важная победа хорватских сепаратистов, в результате которой хорватские войска захватили ценное тяжелое вооружение (танки, артиллерию, ракеты). Казармы, находившиеся на территориях под контролем краинских сербов остались не затронуты хорватскими атаками.

Предыстория

Поскольку Хорватия до 1991 года входила в состав югославской федерации, федеральная армия (ЮНА) сохраняла значительное количество тяжелой техники и оборудования на территории своих казарм по всей Хорватии. Хорватия входила в зону ответственности 5-й Военной области, на её территории находились гарнизоны нескольких армейских корпусов. С провозглашением независимости Хорватии в 1991 году хорватские сепаратисты решили захватить ценное военное снаряжение и технику. Нужно отметить, что большинство казарм было расположено в густонаселенных районах, например, в городах Бьеловар и Вараждин, так что бои вокруг них привели бы неизбежно к кровопролитию, сопутствующим убыткам и разрушению гражданских объектов. Однако, необходимость обладания тяжелой техникой хорватским националистам показалась важнее.

В течение 1990 года хорватское руководство начало готовить планы ведения возможной войны, на фоне ухудшения ситуации с безопасностью. Начальник штаба Хорватской армии (бывший хорватский министр обороны) Мартин Шпегель — который среди армейского руководства был рьяным сторонником штурма казарм — составил развернутый план захвата армейских казарм по всей Хорватии с целью получить тяжелое оружие. Информацию о состоянии Югославской народной армии он получал от генерала Петра Стипетича, занимавшего высокий пост и симпатизировавшего сепаратистам. С началом словенской десятидневной войны, вспыхнувшей в июне 1991 года Шпегель призвал президента Хорватии, ярого ультранационалиста Франьо Туджмана дать согласие атаковать казармы и выступить на стороне словенцев. Туджман отказался, опасаясь столкнуться в такой войне с ЮНА во всей её военной мощи. Давор Домазет-Лошо в своей книге Hrvatska i veliko ratište, приводит мнение группы историков, что этот случай был лишь тщательно продуманным планом склонить Хорватию к войне. Учитывая количество военной техники в военных казармах в Хорватии, это кажется сомнительным.

Весной 1991 года начались провокации против ЮНА. Группа хорватских сепаратистов заняла танковый завод в городе Славонски-Брод и захватила там несколько только собранных танков М-84, охранявшихся десятком солдат. Начались нападения на солдат и офицеров, на членов их семей. У казарм ХДС организовывало митинги и протесты. В таких условиях во всех казармах 5-й военной области были разработаны планы обороны на случай атаки. Эти планы передавались на утверждение в штаб в Загреб, откуда верхушке сепаратистов их пересылал генерал Стипетич.

Летом 1991 года после ряда инцидентов и нападений со стороны хорватских формирований ЮНА перешла на защиту хорватских сербов. В ответ, хорватские военные подразделения, процесс становления которых как реальной военной силы тогда еще не завершился, осадили многочисленные казармы, тем самым обезопасив тылы театра военных действий. Столкнувшись с нехваткой военнослужащих, Хорватии пришлось привлечь к участию в боевых действиях гражданские лица, в частности, сотрудников полиции, работников гражданской обороны и местных «добровольцев».

Силы сторон

ЮНА

Хорватия входила в зону ответственности 5-й Военной области ЮНА и Военно-морской области. Большая часть подразделений были распределены между корпусами и военно-морскими секторами, но некоторые подчинялись напрямую командованию 5-й ВО или Военно-морской области. Подразделения ЮНА находлись в разных статусах — A, B и R. A означал почти полную укомплектованность и боеготовность подразделения. B — бригаду с меньшей укомплектованностью. R — кадрированное подразделение, которое разворачивалось в случае мобилизации личного состава. В мирное время в таком подразделении служили несколько офицеров и солдат, хранившие личные дела резервистов и обслуживающие склады с техникой и снаряжением. Многие «партизанские» дивизии и бригады относились именно к статусу R.

5-я Военная область:

• 10-й корпус (Загреб)
• 13-й корпус (Риека)
• 32-й корпус (Вараждин)

Военно-морская область:

• 9-й корпус (Книн)
• 5-й военно-морской сектор (Пула)
• 8-й военно-морской сектор (Шибеник)

Начало войны

ЮНА и хорватские националисты провели переговоры о выводе Федеральной армии из некоторых казарм, в частности, в местах, удаленных от фронта, таких как, Пула и Риека (13-й корпус). Этот компромисс подвергся критике со стороны представителей хорватской военной верхушки (в частности, Мартина Шпегеля), который утверждал, что хорватское руководство позволяет врагу уйти с полным снаряжением, в то время когда война кажется неизбежной.

Первые военные действия произошли в августе в Восточной Славонии, а также во время Битвы за Вуковар в Краине и Далмации. Нарастание насилия привело к тому, что военнослужащие на местах, принимая инициативу в свои руки, брали много казарм приступом, несмотря на то, что правительство желало продолжать переговоры — даже в то время, когда почти треть Хорватии уже была под контролем подразделений ЮНА и краинских сербов.

Большинство штурмов казарм состоялось с 14 сентября по 19 сентября 1991 года. За этот промежуток времени 36 казарм и складов и 26 других военных объектов были взяты штурмом или они сами сдались в плен. 27 сентября был воплощен в жизнь план «Белогорье», в результате чего были захвачены казармы в Бьеловаре и Копривнице.

Некоторые склады боеприпасов после захвата были разбомблено югославскими ВВС, но организованные на местах хорватские подразделения иногда успевали переводить технику и оснащение в другие местоположения прежде, чем произойдут бомбардировки.

Битва за казармы

8 сентября в Главном штабе в Загребе хорватский президент Туджман постановил захватить военные склады «Сесвете» и «Пречец», распределить захваченные там оружие и снаряжение и атаковать гарнизон Вараждина и другие гарнизоны. 14 сентября он приказал начать общую атаку на ЮНА в Хорватии. Днем ранее из армии дезертировал адмирал Божидар Грубишич, бежавший в Сплит к сепаратистам.

Загреб и Центральная Хорватия

Загребские казармы им. Маршала Тито были одними из крупнейших в Хорватии. В городе был штаб 5-й Военной области, Республиканский штаб ТО Хорватии, штаб 10-го корпуса, штаб 5-го корпуса ВВС, штаб Загребского военного округа, 140-я механизированная бригада и т.д.. Силы сепаратистов не желали штурмовать казармы непосредственно, учитывая состав ЮНА и угрозу сопутствующего ущерба, который мог быть причинен столице Хорватии. Поэтому бои в Загребе не отличались интенсивностью и большей частью переросли в случайные перестрелки между казармами и городом. Тем не менее, при выезде из города колонны военно-транспортных средств и семи танков, направленных на помощь частям ЮНА в Словении, произошла крупная стычка. Подразделение тогдашней 2-й бригады Хорватской национальной гвардии и ожесточенные жители Загреба пытались воспрепятствовать отходу. Двое бойцов 2-й бригады Хорватской национальной гвардии получили ранения, несколько гражданских лиц и один мирный житель погибли. Было достигнуто перемирие, и в городе больше не наблюдалось никаких боевых действий вплоть до подписания последнего соглашения о прекращении огня в конце года. 140-я бригада покинула город в период с 26 ноября по 1 декабря. Казарма в Боронгае была эвакуирована 15 октября, причем её командование до этого дезертировало и перешло в ряды хорватских сепаратистов. В начале ноября из Загреба был эвакуирован Технический учебный центр. Остальные подразделения ЮНА покинули город к январю 1992 года.

Казармы в Ястребарско были местом дислокации 4-й бронетанковой бригады — одной из самых элитных танковых частей ЮНА. После нескольких недель переговоров, это подразделение, согласно достигнутому таким образом с властью Хорватии соглашению, покинуло 13 ноября Ястребарско, забирая с собой большую часть техники и вооружения. Между тем, ЮНА оставила после себя и большой склад боеприпасов. Неофициальные данные говорят о своеобразном джентльменском соглашении, которое стало возможным потому, что хорватской стороне был неприемлем вариант пропуска солдат ЮНА с их снаряжением, из-за того что, занимая казармы, они боялись нападения и уничтожения боеприпасов после вывода югославской воинской части. Таким образом, с командующим гарнизона ЮНА в Ястребарско пришли к договоренности, что «пороховой погреб» опустеет прежде, чем армия двинется из города. Пока велись эти «переговоры», грузовики целые ночи возили оружие и боеприпасы со склада. Только тогда, когда склад был пуст, колонна танков ЮНА отправилась с Ястребарско и без серьезных проблем в Карловаце перешла на территорию Бании.

Казарма в Самоборе сдалась 7 октября 1991.

Казарма в Сисаке и прилегающих складах сдалась 9 сентября 1991

После многомесячной блокады хорватскими силами и изнурительных переговоров ЮНА 23 декабря 1991 оставляет казарму в Дуго-Село.

Северная Хорватия

Наряду с Загребскими, казармы Вараждина были крупнейшими в Хорватии. Там дислоцировался 32-й корпус ЮНА, включавший в себя множество подразделений. Все они были распределены между девятью гарнизонами. Из них 80% были кадрированными, с минимальным количеством личного состава.

Казармы были блокированы в ночь с 13 на 14 сентября, от них отрезали электричество, воду и продовольственное снабжение. Бои начались 15 сентября с бомбардировки самолетами ЮНА взлетно-посадочной полосы Вараждина. После недели беспорядочной стрельбы и с целью сохранить живую силу командующий генерал Владимир Трифунович сдал гарнизон 22 сентября. Этот поступок вызвал возмущение с обеих сторон. Хорватия осудила его заочно к 15 годам за разорение города, тогда как Сербия приговорила его к 11 годам за государственную измену. Было захвачено 74 танка Т-55, 88 бронетранспортеров, 36 самоходных зенитных орудий, 24 100 мм пушки, 72 120 мм миномета и другое тяжелое оборудование. В ходе боевых действий погибли 6 человек (3 гражданских, 2 солдата ЮНА и 1 хорватский солдат) и 37 были ранены.

Казармы Бьеловара были местом постоянной дислокации 265-й механизированной бригады. Также в городе был штаб кадрированной 28-й партизанской дивизии. Тамошние армейские объекты включали две казармы в самом городе — «Божидар Аджия» и «Войинович», а также склады оружия и боеприпасов за его пределами. Обстановка в этой местности была напряженной и постоянно угрожала опасностью эскалации конфликта. Дезертировавший из федеральной армии подполковник Йосип Томшич 22 сентября возглавил хорватские военизированные формирования в Бьеловаре. В день, когда из Загреба пришёл приказ атаковать армейские части, местное радио объявило о прекращении блокады, возобновлении подачи в казармы электричества и воды, начале продажи продовольствия солдатам. 29 сентября хорватские войска начали наступление в рамках операции «Белогорье», завершенной в тот же день. Хорватские отряды численностью до 2000 человек напали на несколько объектов гарнизона: одновременно с атакой на казарму «Войинович» 400 бойцов атаковали казармы в центре города, где взяли в плен находившихся там трёх офицеров и десять солдат. Другая группа овладела радарной станцией. Когда хорватские бойцы начали приближаться к военным складам «Барутана» в лесу Беденик, майор Милан Тепич, командующий складами, приказал своим солдатам отойти на безопасное расстояние. Солдат Стоядин Миркович отказался выполнить приказ и начал стрелять по атаковавшим из БТР, пока не был подбит противотанковой ракетой. После этого в 10 часов 17 минут он взорвал бомбу и уничтожил часть склада, в котором содержалось 170 тонн взрывчатых веществ. Тепич взорвал склады вместе с собой. По разным данным, погибло от 11 до 200 хорватских бойцов, множество пропали без вести.

В результате атак в Вараждине и Бьеловаре были взяты в плен более 200 офицеров, которые позднее были обменены на хорватских военнопленных. Командование 265-й бригады ЮНА было расстреляно хорватами на плацу казармы.

Крижевецкие казармы под названием «Калник» вмещали 411-й смешанный противотанковый артиллерийский полк под командованием полковника Йово Радосавлевича. В тогдашней общине Крижевцы кроме гарнизонной казармы «Калник» располагались и другие военные объекты: Дом офицеров ЮНА, склад оружия и боеприпасов в лесу Широко Брезе, гарнизонное подсобное хозяйство и выносной командный пункт. 14 сентября 1991 все эти объекты (за исключением командного пункта) были взяты в полную блокаду сторонниками новой хорватской власти. Всего в блокаде приняли участие 433 человека. Гарнизон мирно сдался 17 сентября 1991. Однако два хорватских солдата погибли и один получил ранения, когда силы ЮНА из отдельного склада боеприпасов в лесу Широко Брезе пытались добраться до казарм в ночь перед сдачей. Точные цифры относительно трофеев неизвестны. ЮНА оставила все своё легкое и тяжелое вооружение, включая все транспортные средства. Казармы теперь названы в честь бана Степана Лацковича.

Копривницкие казармы были захвачены 30 сентября в рамках операции «Белогорье». 5 октября самолеты ЮНА подвергли их бомбардировке, при этом погиб один хорватский солдат.

В казармах Вировитицы размещалась 288-я смешанная противотанковая артиллерийская бригада. 15 сентября хорватские отряды захватили пограничные пункты "Терезино-Полье" и "Нови-Градац", 16 сентября склад ТО "Шиштат", а 17 сентября казарму "Никола Милянович Караула" и Дом офицеров. В ходе боевых действий был убит один хорват.

В Чаковеце в казарме "27 июля" дислоцировался 32-й инженерный полк. Казарма и Дом офицеров были мирно переданы хорватской стороне 17 сентября 1991.

Славония

Казармы в Осиеке югославская армия в основном покинула по соглашению непосредственно перед обострением войны в июне 1991 года. Заметным исключением была база Полигон С, главное звено атаки ЮНА на город, которая сопротивлялась и помогала частям ЮНА за пределами города обстреливать его вплоть до её захвата 17 сентября.

В казарме в Джакове находилась 158-а смешанная противотанковая артиллерийская бригада из состава 17-го корпуса. Казарма находилась в самом центре города. Склад бригады находился в лесу Гай в трех километрах от города. Там же хранилось оружие и снаряжение Территориальной обороны. В военное время бригада должна была включать в себя два противотанковых дивизиона, гаубичный дивизион 122-мм орудий, дивизион ПВО, моторизованный пехотный батальон, инженерный батальон и т.д.. После переговоров с местными хорватскими властями гарнизон капитулировал 18 сентября. Хорватам сдались 70 офицеров, 10 гражданских лиц и около 200 солдат. Хорватскими трофеями стали 24 неисправных 100-мм Т-12, 12 БТР БОВ-1, 18 гаубиц калибра 122-мм, 20 орудий калибра 76-мм, 18 строенных ЗУ калибра 20-мм, три ЗСУ М53/59 «Прага», 2000 единиц стрелкового оружия и т.д.. Хорватские власти оценили свои потери в 4 солдата. Однако по мнению очевидцев, они были значительно больше.

В Славонска-Пожега находились Центр подготовки водителей и крупный полигон. Блокада Центра началась 13 сентября, а 16 сентября после нескольких боев гарнизон сдался. 140 солдат и офицеров ЮНА с личным вооружением были переправлены в Славонски-Брод, откуда перешли в Боснию. В Центре хорватам достались около 400 грузовиков и 2600 единиц стрелкового оружия.

Вуковарские казармы находились в осаде в течение всего 1991 года, пока бушевала битва за Вуковар. Югославско-сербские силы, пытаясь оказать помощь осажденным в казармах, старались прорваться в город.

В Нашице казармы ЮНА отказались сдаться, но после боев сербам пришлось их оставить.

Казарма в Мирковцах выдержала осаду при помощи местных сербов.

Северное побережье и Лика

Казармы Риеки, равно как и командование военно-морского округа в Пуле, югославская армия покинула согласно соглашению еще перед войной. Риека была местом расположения 13-го корпуса ЮНА, который был переведен по морю в Черногорию.

Военно-морской округ был перенесен из Пулы в Которский залив, что в Черногории, который стал единственным настоящим югославским военно-морским портом после отделения Хорватии.

Казарма ЮНА «Станко Опсеница» в Госпиче пережила в сентябре тяжелые бои — при этом и город подвергался массированным атакам извне — но после трехдневных боев её, в конце концов, захватили 18 сентября.

Далмация

Казармы в городе Синь были атакованы 25 августа, после провала переговоров о возвращении конфискованного оружия Территориальной обороны. Двое хорватов были убиты, но объекты были захвачены.

Казармы Сплита были оставлены федеральными войсками в октябре, но военно-морская база в Лора находилась в руках югославского ВМФ до декабря.

С целью вызволить из хорватского плена казармы Шибеника войска ЮНА двинулись в город в сентябре в самый разгар проведения операции «Берег '91». 15 сентября хорватам удалось захватить казармы. Хорватские войска также взяли под свой контроль Шибеникскую военно-морскую базу, где захватили 29 малых кораблей.

Сербским войскам, дислоцированным в казармах Задара удавалось значительное время удерживать казармы, до самого вывода федеральной армии из города в конце года.

Казарма в Плоче была захвачена хорватами в ходе операции «Зеленая доска — Мале Баре», при этом захвачено большое количество тяжелого вооружения.

Острова Ластово и Вис были базами для частей и подразделений югославского военного флота даже после битвы за далматинские проливы, поэтому они оставались за сербами вплоть до соглашения о прекращении огня в конце года, после чего ЮНА покинула эти острова.

Итоги

В ходе осады казарм югославской народной армии был нанесен значительный ущерб, многие подразделения прекратили своё существование. Хорватским войскам досталось значительное количество оружия и снаряжения. Полковник ЮНА Александр Йованович приводит следующие цифры: 40 гаубиц калибра 152-мм, 37 гаубиц калибра 122-мм, 42 гаубицы калибра 105-мм, 40 гаубиц калибра 155-мм, 12 РСЗО различных типов, около 300 минометов калибра 82-мм и 120-мм, 180 орудий ЗИС-3 и Б-1, 110 противотанковых пушек калибра 100-мм, 36 САУ различных типов, 174 ПТРК, более 2000 гранатометов, 190 танков, 179 БТР и БМП, 180 зенитных орудий калибра 20-мм, 24 ЗСУ «Прага», 10 ЗСУ-57-2, 20 пулеметов ПВО, около 200 000 единиц стрелкового оружия, 18 600 тонн боеприпасов, 1630 тонн горючего.

Казармы с боеприпасами, которые перешли в руки хорватских сепаратистов, помогли им создать свой первый батальон танков Т-55 уже в октябре 1991 г, пополнить парк подвижного состава армии необходимой техникой. Однако уже к концу 1991 года из захваченной техники хорваты потеряли в боях 55 орудий и пушек, 45 танков и 22 БТР и БМП.

Захваченные танки, артиллерия и противотанковое оружие теперь стали мощным подспорьем в борьбе против федеральной власти и сыграли значительную роль в исходе Войны в Хорватии.

Источники и литература

• Валецкий, Олег. Югославская война 1991-1995. — Москва: Крафт+, 2011. — 528 p. — ISBN 9785936751806.
• Новаковић Коста. Српска Краjина: (успони, падови уздизања). — Београд; Книн: Српско културно друштво Зора, 2009. — 602 с. — ISBN 978-86-83809-54-7.
• Đukić Milan. Ugašena ognjišta širom svijetle. — Laktaši: GrafoMark, 2008. — 750 с. — ISBN 978-953-55376-0-1.
• Špegelj, Martin (General), Sjećanja vojnika (2nd ed.), Zagreb 2001

Отрывок, характеризующий Битва за казармы

– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.