Битва книг

«Битва книг» (англ. The Battle of the Books) — памфлет Джонатана Свифта, опубликованный в качестве введения к его произведению Сказка бочки, вышедшему в 1704 году. В нём описывается сражение между книгами в Королевской библиотеке Великобритании, располагавшейся в то время в Сент-Джеймсском дворце, в ходе которого сочинения и их авторы стремятся утвердить своё превосходство друг над другом. Памфлет представляет собой сатирическую интерпретацию полемики, имевшую место во Французской академии в конце XVII века по поводу сравнительных достоинств литературы и искусства античности и современности («Спор о древних и новых»).

Исторический контекст

Во Французской академии к 1680-м годам сформировались два лагеря, занимавших противоположные позиции по отношению к древней и современной литературе. Идеологом так называемых «новых» был известный сказочник Шарль Перро, который развил свои идеи в цикле диалогов «Параллели между древними и новыми авторами», где, в частности, превозносил жанр романа как преемственный по отношению к античному эпосу и прозу вообще. Единомышленниками Перро были брат драматурга Пьера Корнеля Тома Корнель и его племянник Фонтенель. Оппонентом Перро и его единомышленников в Академии был теоретик классицизма Никола Буало, который критиковал низкий уровень некоторых восхвалявшихся «новыми» литературных произведений и указывал на важную роль индивидуальности и вдохновения по сравнению с ремеслом и техническим прогрессом. Буало и его единомышленников не устраивала также апологетическая позиция Перро по отношению к королю Франции и его режиму и пропагандировавшего, по словам современного исследователя, «единообразные и удобные моральные и эстетические условности».

Полемика по этим вопросам в определённой степени возникла и в Англии, после как в 1690 году Уильям Темпл, покровитель и друг Д.Свифта, опубликовал ответ Фонтенелю под названием «О древнем и современном обучении» (англ. Of Ancient and Modern Learning). В этом сочинении Темпл употребил две метафоры, использованные впоследствии другими авторами в полемике о древнем и новом. Во-первых, он отметил, что современный человек — это карлик, который «стоит на плечах гигантов», и во-вторых, что древние учёные и писатели имели чёткое представление о природе, а современный человек только отражает или уточняет это представление. Эти метафоры впоследствии нашли своё отображение в произведениях Свифта и других писателей. На эссе Темпла ответили критикой с позиций «новых» богослов Ричард Бентли и критик Уильям Уоттон. В свою очередь, сторонники Темпла во главе с епископом Фрэнсисом Эттербери развернули полемику против «новых» (в частности, Уоттона). Дебаты «о древних и новых» в Англии продлились несколько лет. Джонатан Свифт не был в числе непосредственных участников этой полемики, хотя он работал в то время в качестве секретаря Темпла. В то же время эта полемика дала пищу воображению Свифта и способствовала появлению в 1704 году его памфлета «Битва книг».

Содержание

«Битва книг» появилась как краткое введение к книге Свифта «Сказка бочки». В памфлете описывается ситуация в Королевской библиотеке Великобритании, где различные книги оживают и вступают в полемику «о древних и новых». При этом сам Свифт не отдает предпочтения ни одной из сторон, а представляет рукопись как бы повреждённой в нескольких местах, предоставляя читателю самому догадаться об исходе битвы. Среди участников сражения выступают не только древние и современные авторы, но и современные Свифту авторы и их критики. Памфлет представляет собой также пародию на сцену боя из ироикомической поэмы Сэмюэла Батлера Гудибрас.

Ход повествования в памфлете прерывается аллегорической полемикой паука и пчелы. Паук, распухший от поедания несчётного числа мух, живёт, как владелец замка, на чердаке, а движимая любопытством пчела залетает в замок снаружи и попадает в паутину. Между пауком и пчелой разгорается спор: паук говорит, что паутина — это его дом, знатное поместье, в то время как пчела бродяжничает, порхая с места на место, не заботясь о репутации. Пчела возражает, что она действует по законам природы, помогая полям, в то время как замок паука представляет собой лишь продукты его собственного тела, «лавку грязи и яда». Это аллегория, ранее уже использовавшаяся Свифтом, также иллюстрирует основную идею памфлета. Пчела в нём подобна древним авторам: она живёт в гармонии с природой и поёт свои песни в полях. Паук же выглядит похожим на сторонников «новых» и критиков: он убивает слабых и затем крутится в своей паутине (книгах критиков), переваривая проглоченное.

«Битва книг» в целом иллюстрирует одну из главных тем свифтовской «Сказки бочки»: безумие гордыни, уверовавшей в превосходство собственных произведений и неполноценность последующих трудов. Сатира «Сказки бочки» направлена, в частности, против людей, полагающих, что чтение книг делает их равными создателям этих произведений. Другая тема, поднятая Свифтом в «Сказке…» — инверсия переносного и прямого смысла, доходящая до безумия.

Последующие использования сюжета «Битвы…»

«Битва книг» Свифта во многом перекликается с поэмой Буало «Налой» (фр. Le Lutrin), написанной в 1674—1683 годах, но не является её переводом. Впоследствии, английский переводчик Джон Оузелл в своём переводе «Налоя» аллегорически изобразил битву авторов тори и вигов. Появлялись и другие произведения с подобным сюжетом, в частности «Битва поэтов» Эдварда Кука (1729), который использовал этот приём для нападок на поэта Александра Поупа.

Ссылки

• [www.gutenberg.org/etext/9270 The Battle of the Books] в проекте «Гутенберг».
• [www.gutenberg.org/etext/623 The Battle of the Books and other Short Pieces] в проекте «Гутенберг».

Отрывок, характеризующий Битва книг

По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.