Битва на Хэмптонском рейде

Битва на рейде Хэмптон-Роудс
Основной конфликт: Гражданская война в США
Бой «Вирджинии» с «Монитором»
Дата	8—9 марта 1862 года
Место	Хэмптон-Роудс, США
Итог	Спорный
Противники
США США КША КША
Командующие
Луис Голдсборо Джон Марстон Фрэнклин Бьюкенен Кейтсби ап Роджер Джонс
Силы сторон
1 броненосец 2 винтовых фрегата 2 парусных шлюпа 1 парусный фрегат 1 канонерская лодка 1 броненосец 2 деревянных корабля 1 канонерская лодка 2 вспомогательных судна
Потери
261 убито 108 ранено 1 фрегат потоплен 1 шлюп потоплен 1 винтовой фрегат повреждён 7 убито 17 ранено 1 броненосец повреждён

Битва на Хэмптонском рейде (англ. The Battle of Hampton Roads) или Бой «Вирджинии» с «Монитором» — самое известное и знаменательное морское сражение Гражданской войны в США. В ходе битвы, длившейся с перерывами с 8 по 9 марта 1862 года, произошёл первый в истории бой броненосных кораблей, оказавший значительное влияние на развитие военно-морской науки и вооружений. События тех дней разворачивались на Хэмптонском рейде в месте слияния Элизабет-Ривер и Нансемонд-Ривер с Джеймс-Ривер недалеко от места впадения последней в Чесапикский залив. Сражение было частью планов Конфедерации по прорыву морской блокады северян, отрезавшей от международной торговли крупные города южан Норфолк и Ричмонд.

Эскадра Конфедерации состояла из броненосца «Вирджиния» (построен из остова фрегата «Мерримак») и нескольких вспомогательных кораблей. В первый день битвы конфедератам противостояли несколько типичных деревянных кораблей северян, блокировавших выход в Чесапикский залив. В тот день «Вирджиния» отправила на дно два корабля и намеревалась потопить третий — фрегат «Миннесота» — однако последнему удалось выброситься на мелководье. Наступившая вскоре темнота вынудила конфедератов отойти для ремонта и лечения раненых, среди которых был и командир «Вирджинии» флаг-офицер Фрэнклин Бьюкенен.

На следующее утро новый капитан «Вирджинии» Кейтсби ап Роджер Джонс (англ. Catesby ap Roger Jones) повёл броненосец к севшей на мель «Миннесоте», однако там его уже ждал броненосец северян «Монитор», пришедший ночью для защиты фрегата. В ходе ожесточённого трёхчасового боя оба броненосца не смогли нанести друг другу фатальные повреждения. «Вирджиния» покинула место боя, направившись на базу для ремонта, «Монитор» же остался защищать «Миннесоту» на вверенной ему позиции.

Блокада Норфолка

19 апреля 1861 года, вскоре после сражения за форт Самтер, президент Линкольн объявил о блокаде побережья отсоединившихся штатов. 27 апреля блокада была распространена на Виргинию и Северную Каролину, только что покинувшие Союз. Незадолго перед расширением блокады местное ополчение захватило окрестности Норфолка, поставив под угрозу военно-морскую верфь в Портсмуте (англ. Gosport Navy Yard). Начальник верфи капитан Мак-Каули, лояльный федеральному правительству, тем не менее бездействовал, вняв советам подчинённых ему офицеров, многие из которых симпатизировали отделению от Союза. Вопреки имевшимся у него приказам морского министра, предписывавшим перевести корабли в северные порты, Мак-Каули бездействовал вплоть до 20 апреля, после чего отдал приказ затопить корабли и уничтожить оборудование верфи. Девять кораблей были сожжены, в их числе и винтовой фрегат «Мерримак». Один корабль — старый фрегат «Камберленд» — успешно увели на буксире. «Мерримак» выгорел только до ватерлинии, а его паровая машина осталась более-менее исправной. Уничтожение верфи оказалось неэффективным. В частности, имевшийся на верфи крупный сухой док пострадал мало и мог быть восстановлен в короткий срок. Без единого выстрела Конфедерация завладела крупнейшей из её верфей, а также корпусом и машиной одного из самых известных американских кораблей того времени. Трофеями конфедератов стали более тысячи тяжёлых орудий, лафеты к ним и большой запас пороха.

После захвата Норфолка и Портсмута Конфедерация взяла под контроль южную часть Хэмптон-Роудс, северную часть контролировали силы Союза. Для защиты верфи и побережья конфедераты развернули несколько береговых батарей: на Сьюэллс-Пойнт, на острове Крэйни и у слияния Элизабет-ривер с Джеймс-ривер (см. карту). Войска Союза контролировали батареи форта Монро и Олд-Пойнт-Комфорт на Виргинском полуострове. Позднее ими был занят рукотворный остров Рип-Рапс, на котором был возведён форт Вул.

Форты северян Монро и Вул надёжно заперли вход в Хэмптон-Роудс. Блокада, начавшаяся 30 апреля, практически полностью отрезала от моря Ричмонд и Норфолк. Для усиления блокады северяне вывели на рейд сильные парусные корабли, расположив их под прикрытием своих батарей и вне досягаемости пушек южан. В течение первого года блокады Конфедерация не прилагала особых усилия для её прорыва или снятия.

Появление броненосцев

Появление паровых машин, пригодных для установки на суда, возродило интерес кораблестроителей к бронированным кораблям. Опыты по бронированию кораблей начались во время недавней Крымской войны и к началу Гражданской войны флоты Великобритании и Франции уже имели броненосцы и планировали строить новые. В 1860 году во Франции был построен первый мореходный броненосец — «Глуар», годом позже Королевский флот Великобритании получил свой первый броненосец — «Уорриор». Корабельная броня была технической новинкой, вызывавшей споры, а ВМС США в целом неохотно принимали новизну.

«Вирджиния»

Морской министр Конфедерации Стивен Мэллори был в числе первых сторонников бронирования кораблей. Мэллори понимал, что Юг не может превзойти по количеству кораблей промышленно развитый Север, и потому южанам следует добиваться преимущества за счет технического превосходства своих кораблей. Тогда такое превосходство могла обеспечить броня. Для претворения этой идеи в жизнь Мэллори собрал вокруг себя группу талантливых единомышленников — артиллериста-изобретателя Джона Брука, судостроителя Джона Портера и Уильяма Уильямсона.

Люди Мэллори обследовали весь Юг в поисках завода, способного строить паровые двигатели для бронированных кораблей, однако не нашли ни одного, который бы мог сделать это в ближайшее время. Лучшему из заводов — «Tredegar Iron Works» в Ричмонде — на постройку двигателя «с нуля» требовалось не менее года. Оценив ситуацию, Уильямсон предложил использовать паровую машину «Мерримака», недавно поднятого южанами из воды Элизабет-ривер. Коллеги поддержали идею Уильямсона и даже развили её, предложив использовать для постройки броненосца в том числе и корпус «Мерримака». Джон Портер внёс соответствующие изменения в проект, после чего направил его на подпись морскому министру Мэллори. 11 июля 1861 года проект был одобрен и практически сразу был отдан в работу. Обгоревший корпус «Мерримака» завели в сухой док, который северяне не смогли уничтожить при отступлении с верфи. В ходе работ в проект были внесены изменения, потребные для оборудования броненосца железным тараном. Помимо тарана корабль вооружили десятью пушками: шестью 9-дюймовыми (230 мм) дульнозарядными пушками Дальгрена, двумя 6,4-дюймовыми (160 мм) и двумя 7-дюймовыми (180 мм) нарезными системы Брука. Испытания пушек показали, что они способны пробить сплошным ядром броню толщиной до 8 дюймов (203 миллиметра). Завод «Tredegar Iron Works» мог изготавливать как ядра, так и бомбы, однако «Мерримак» снабдили только бомбами, поскольку предполагалось, что броненосец встретится в бою с деревянными кораблями. Будь на броненосце ядра — исход боя с «Монитором» мог бы оказаться иным. Бронирование броненосца южан должно было состоять из слоя железа толщиной 1 дюйм (25,4 мм), однако в ходе строительства броню увеличили до двух слоёв по 2 дюйма (51 мм) каждый, уложенных на деревянную подкладку толщиной 24 дюйма (610 мм). В броневом каземате были проделаны 14 орудийных портов: четыре в бортах и по три в носу и корме. Изменения, вносившиеся в проект во время постройки, а также слабая транспортная система Юга, задержали спуск броненосца на воду до 3 февраля 1862 года. 17 февраля корабль был зачислен в состав флота Конфедерации и наречён «Вирджиния» (англ. CSS Virginia).

«Монитор»

Известие о строительстве южанами броненосца вызвало на Севере серьёзное беспокойство, однако морской министр Гидеон Уэллс предпочёл решать вопрос о строительстве броненосных кораблей, заручившись прежде поддержкой Конгресса. 3 августа 1861 года Конгресс одобрил начинание и вскоре Уэллс организовал особую комиссию в составе трёх морских офицеров, в задачу которой входило выбрать лучший проект корабля. В состав комиссии вошли кэптены Джозеф Смит и Хайрем Полдинг, а также коммандер Чарльз Генри Дэвис. На рассмотрение комиссии были представлены семнадцать проектов, из которых были отобраны три. Броненосец шведа Джона Эрикссона мог быть построен первым, несмотря на то, что проект корабля был самым новаторским из представленных на рассмотрение.

«Монитор» Эрикссона, строившийся на верфи изобретателя в Гринпорте (Бруклин), представлял собой корабль весьма необычной конструкции. Вместо привычного для тех лет корабля, вооружённого множеством пушек, размещённых вдоль бортов, «Монитор» нёс две крупнокалиберных пушки во вращающейся бронированной башне, установленной на низко сидящий в воде бронированный корпус. Паровая машина, механизмы и жилые помещения находились ниже ватерлинии. Изобретатель хотел установить на броненосец два орудия калибром 15 дюймов (380 мм), однако за неимением таковых «Монитор» вооружили двумя 11-дюймовыми (280-мм) пушками системы Дальгрена. Орудия установили в поворачивающейся башне диаметром 20 футов (6,1 м) и высотой 9 футов (2,7 м), защищённой слоем железной брони толщиной 8 дюймов (200 мм). Башня была установлена на центральном штыре, вокруг которого она могла поворачиваться с помощью вспомогательного парового двигателя, управляемого одним человеком. Эрикссон, опасавшийся взрыва внутри башни при стрельбе полными зарядами чёрного пороха весом в 30 фунтов, пожелал снизить вес зарядов до 15 фунтов. Как и в случае с «Вирджинией», полный заряд позволял пробивать броню, что могло бы дать решающее преимущество в бою. Серьёзным недостатком конструкции было размещение ходовой рубки прямо на палубе перед орудийной башней. Такое размещение рубки мешало стрельбе «в нос», кроме того, командир корабля, находившийся в рубке, был изолирован от других членов команды и не мог эффективно руководить боем. Несмотря на то, что «Монитор» заложили позже «Вирджинии», он был построен на пару дней раньше броненосца южан, однако «Вирджиния» всё же вошла в строй первой.

Битва

Командующие

Структура командования южан была необычной. Лейтенант Кейтсби ап Роджер Джонс, руководивший большей частью работ по перестройке «Мерримака» в «Вирджинию», не был назначен командиром броненосца, чем был неприятно удивлён. Вместо командирской должности он был назначен старшим офицером «Вирджинии». Должность командира согласно действовавшей в то время системе старшинства должен был занять морской офицер в звании кэптена. Морской министр Конфедерации Мэллори предпочёл бы видеть командиром «Вирджинии» воинственного Фрэнклина Бьюкенена, однако в списках флота были два кэптена, чьё старшинство давало им больше прав занять эту должность. Мэллори обошёл проблему, назначив Фрэнклина Начальником обороны Норфолка и Джеймс-ривер — в этом качестве тот мог контролировать любые перемещения броненосца. Таким образом, строго говоря, «Вирджиния» пошла в бой без командира корабля.

Северо-Атлантической блокирующей эскадрой северян командовал Луис Голдсборо. По плану командующего фрегаты северян должны были заманить броненосец южан под перекрёстный огонь, однако на деле план провалился: четыре корабля сели на мель. В день боя Голдсборо с частью кораблей отсутствовал на рейде — его корабли ушли для оказания поддержки экспедиции Бёрнсайда в Северной Каролине. В отсутствие Голдсборо оставшимися силами командовал кэптен Джон Марстон с фрегата «Роанок». Фрегат Марстона был в числе кораблей, севших на мель, что помешало Марстону управлять боем. Большинство исторических трудов склонны уделять наибольшее внимание командиру «Монитора» Джону Уордену.

8 марта. «Вирджиния» атакует корабли северян

Битва началась ранним утром 8 марта 1862 года, когда большая и неуклюжая «Вирджиния» вышла на Хэмптонский рейд. Командир броненосца южан Фрэнклин Бьюкенен желал атаковать врага как можно скорее. Вместе с «Вирджинией» вышли паровой буксир «Роли» и канонерская лодка «Бофорт», на Хэмптонском рейде к отряду присоединились три корабля Эскадры Джеймс-ривер: канонерки «Патрик Джеймс», «Джеймстаун» и «Тизер». При прохождении мимо батарей Ньюпорт-Ньюс канонерка «Патрик Генри» была временно выведена из строя ядром северян, повредившим котёл и убившим четырёх моряков. Однако вскоре южанам удалось устранить повреждения и канонерка догнала отряд.

В это же время на рейде находились пять боевых кораблей северян и вспомогательные суда. Шлюп «Камберленд» и фрегат «Конгресс» стояли на якорях близ Ньюпорт-Ньюс. Парусный фрегат «Сент-Лоренс» и паровые фрегаты «Роанок» и «Миннесота» стояли у форта Монро. Вместе с ними находился транспорт снабжения «Брендивайн». Три последних фрегата снялись с якорей сразу же, как заметили приближающуюся «Вирджинию», однако вскоре сели на мель. «Роанок» и «Сент-Лоренс» участия в дальнейших событиях не принимали.

«Вирджиния» устремилась к эскадре северян. Битву начал выстрел вооружённого буксира северян «Зуав», в ответ на который открыла огонь канонерка южан «Бофорт». Эта перестрелка окончилась безрезультатно. «Вирджиния» не стреляла до тех пор, пока не приблизилась к «Камберленду» на короткую дистанцию. Ответные залпы «Камберленда» и «Конгресса» отскакивали от брони «Вирджинии», не пробивая её, хотя позднее выстрелы «Камберленда» всё же нанесли броненосцу южан небольшие повреждения.

«Вирджиния» таранила «Камберленд», быстро отправив его на дно. Командир броненосца Бьюкенен вспоминал, что фрегат храбро сражался пока его пушки ещё были над водой. С фрегатом погиб 121 человек, вместе с ранеными потери составили 150 человек. Столкновение чуть было не потопило и саму «Вирджинию», поскольку её таран застрял в корпусе «Камберленда» и последний, утопая, начал увлекать броненосец за собой. В какой-то момент один из якорей фрегата навис над палубой «Вирджинии». Сорвись он — оба корабля могли бы затонуть. Тем не менее, «Вирджиния» всё же смогла освободиться, обломив застрявший таран.

После потопления «Камберленда» Бьюкенен взялся за «Конгресс». Командир «Конгресса» лейтенант Джозеф Смит, видя, что случилось с «Камберлендом», приказал выбросить корабль на мель. К тому времени к месту боя прибыла Эскадра Джеймс-ривер, которой командовал Джон Такер. Прибывшие корабли присоединились к обстрелу «Конгресса». После часового неравного боя тяжело повреждённый «Конгресс» сдался. Во время эвакуации выживших моряков «Конгресса» батареи северян открыли огонь по «Вирджинии». В ответ на это «Бьюкенен» приказал расстрелять «Конгресс» раскалёнными ядрами. Сдавшийся корабль охватило пламя, не утихавшее весь день. Около полуночи огонь добрался до крюйт-камеры, после чего «Конгресс» взорвался и затонул с дифферентом на корму. Потери команды составили 110 человек убитыми, пропавшими без вести и утонувшими. В их числе был и командир фрегата. Ещё 26 человек были ранены, 10 из них умерли в течение нескольких дней.

Ущерб, причинённый «Вирджинией» эскадре северян, значительно превосходил тот, что понесла она сама. Стрельбой «Камберленда», «Конгресса» и береговых батарей была изрешечена дымовая труба, что снизило и без того невысокую скорость броненосца; снаряды северян отбили несколько броневых плит, уничтожили две пушки, убили двух моряков, некоторых — ранили. Командир «Вирджинии» Бьюкенен был ранен ружейной пулей в левое бедро.

Тем временем Эскадра Джеймс-ривер переключилась на фрегат «Миннесота», покинувший стоянку у форта Монро, присоединившийся к сражению и вставший на мелководье. «Вирджиния» несмотря на полученные повреждения присоединилась к Эскадре Джеймс-ривер сразу, как только разобралась со сдачей «Конгресса». Большая осадка броненосца и начавшийся отлив помешали «Вирджинии» занят удобную позицию для стрельбы, в то же время сгущавшиеся сумерки помешали остальным кораблям южан вести прицельную стрельбу по «Миннесоте». Атака была отменена. Командир «Вирджинии» рассчитывал вернуться на следующий день и закончить начатое. «Вирджиния» вернулась в воды, контролируемые южанами, убив 230 моряков-северян ценой жизни двух моряков-южан. Два корабля северян были уничтожены, один выбросился на мель. Однако осада Норфолка снята не была.

Поражение ВМС США, равного которому не было вплоть до Второй мировой войны, привело к панике в Вашингтоне. На экстренном совещании Кабинета министров военный министр Эдвин Стэнтон заявил собравшимся, что броненосец южан может атаковать города на Восточном побережье, а то и бомбардировать Белый дом ещё до закрытия совещания. Уэллс успокоил министров, заверив их в том, что броненосец не сможет войти в Потомак. Кроме того, Уэллс добавил, что у Союза тоже есть броненосец и что он уже вышел на встречу с «Вирджинией».

9 марта. Бой броненосцев

9 марта «Вирджиния» вернулась на место боя, намереваясь довершить уничтожение эскадры федералистов. Фрегат «Миннесота» беспомощно стоял на мели и представлялся лёгкой жертвой; однако, когда «Вирджиния» приблизилась, её уже ждал достойный противник. Завидев корабль южан, «Монитор» поднял пары и двинулся навстречу.

Завидев противника, которого южане окрестили «сырной головой на плоту» (англ. Cheesebox on the raft), капитан Бьюкенен опознал его как наиболее опасного противника и изготовился к бою с «Монитором». В 8:30 «Вирджиния» открыла огонь, выстрелив из носового 178-мм нарезного орудия; однако, «Монитор» был очень маленькой целью, много меньшей, чем любой высокобортный корабль, и артиллеристы южан промахнулись. «Монитор» не отвечал, пока не подошёл почти вплотную, после чего выстрелил в упор из 279-мм гладкоствольных орудий. Снаряды отскочили от брони «Вирджинии»; как оказалось, орудиям по ошибке был придан угол возвышения, и снаряды ударили в покатые бока броненосца конфедератов под слишком острым углом.

В ответ «Вирджиния» открыла огонь из бортовых орудий, стреляя в «Монитор» с небольшой дистанции. Её снаряды с грохотом ударяли в башню «Монитора», однако не наносили никакого вреда; ни башня, ни её обслуга не пострадали, тем самым подтвердив правильность расчётов Эрикссона. Между кораблями произошла очень интенсивная перестрелка, в ходе которой, однако, ни один из сражающихся не получил никакого значимого ущерба. Основной причиной была слабость артиллерии обеих сторон. «Вирджиния» не предполагала встречи с федеральными броненосцами, и вообще не имела на борту бронебойных боеприпасов; кроме того, дальнейший ход войны показал, что используемые на ней пушки были слишком слабы, чтобы пробивать броню. Артиллеристы «Монитора», в свою очередь, имели инструкцию заряжать свои орудия не более чем половинными зарядами, так как адмиралтейство было не уверено в их надежности; дальнейший опыт показал, что орудия Дальгрена вполне могли быть заряжены безопасно полным зарядом. В результате, выстрелы обоих кораблей даже почти в упор не наносили существенного вреда.

Видя бесполезность своего огня, командир «Монитора» лейтенант Уорден решил попытаться таранить своего противника; «Монитор» устремился на корму «Вирджинии», рассчитывая ударом смять её руль и винт, но промахнулся менее чем на метр и только скользнул по борту конфедеративного корабля. В момент столкновения, артиллеристы «Монитора» выстрелили в упор, дав орудиям угол снижения, и на этот раз добились некоторого успеха — снаряды разбили железную броню «Вирджинии», и засели в деревянной подкладке. Полностью проявились преимущества маленького маневренного «Монитора», с его свободно наводящимися орудиями, над медлительной, неповоротливой «Вирджинией», орудия которой наводились через узкие орудийные порты.

Считая, с «Монитором» ему не справиться, капитан Бьюкенен решил игнорировать федеральный броненосец, и напасть на деревянный фрегат «Миннесота», по-прежнему стоящий на мели. Однако, попытавшись двинуться к фрегату, неповоротливая «Вирджиния», в свою очередь, сама выскочила на мель и на некоторое время оказалась в совершенно беспомощном положении. «Монитор», с его маленькой осадкой и высокой маневренностью, свободно кружил вокруг беспомощного противника, обстреливая его с небольшой дистанции и готовясь таранить.

С трудом снявшись с мели, Бьюкенен, понимая слабость своей артиллерии, решил попробовать таранить противника. Хотя маневренность «Вирджинии» была очень плохой, ему каким-то образом удалось выйти на нужный курс, и еле двигающаяся «Вирджиния» ткнулась носом в своего противника, подмяв его низкий борт под своим носом. Корабли сцепились; Бьюкенен даже вызвал абордажную команду на палубу, но в этот момент «Монитор» выскользнул из-под противника, дав выстрел в упор и едва не проломив каземат «Вирджинии».

В этот момент, в башне «Монитора» кончились боеприпасы, и федеральный броненосец временно отступил, чтобы перегрузить их из погребов. Южане решили, что выиграли дуэль, и были неприятно поражены, когда через некоторое время «Монитор» вновь направился к ним. Перестрелка возобновилась, и на этот раз южанам впервые улыбнулась небольшая удача — один из их снарядов ударил в выступающую над палубой боевую рубку «Монитора». Лейтенант Уорден, в этот момент выглядывавший в смотровую щель, был тяжело ранен; опасаясь, что «Монитор» будет в возникшем замешательстве выведен из строя, он приказал отступить.

Южане также не проявили никакого интереса к продолжению боя. На это у них были причины: «Вирджиния» находилась в плохом состоянии; боеприпасы на ней подходили к концу, корпус её расшатался от попаданий снарядов и ударов, и сильно протекал, изношенная машина работала все хуже. Вдобавок, начался отлив, и глубоко сидящий броненосец южан мог в любой момент оказаться на мели. Не решаясь рисковать единственным крупным кораблем южан, Бьюкенен приказал отступить.

Исход сражения

Исход сражения на Хэмптонском Рейде был неопределенным, что позволило обеим сторонам объявить о своей победе. С одной стороны, южанам удалось нанести противнику значительные потери; два крупных деревянных корабля федералистов (правда, устаревших) были уничтожены и сотни моряков северного флота были убиты или ранены и это было тактической победой флота южан. С другой стороны, основной своей цели — снятия блокады — южанам добиться не удалось, и в стратегическом плане положение для них не изменилось.

Основной причиной подобного результата была общая неготовность обоих броненосцев для боя друг с другом. Орудия «Вирджинии» вообще не были снаряжены литыми бронебойными снарядами; кроме того, её артиллерия вообще оказалась не способна пробивать броню. Таран же — основное оружие «Вирджинии» — было очень трудно применять из-за её очень слабой маневренности и малого хода. В свою очередь, «Монитор» заряжал свои орудия только половинными зарядами и не использовал литые железные снаряды. Стреляй «Монитор» полными зарядами, он, вероятно, смог бы пробить каземат «Вирджинии» и вывести её из строя.

Нерешительный результат сражения во многом был связан и с нежеланием обеих сторон рисковать своими единственными броненосцами. Если бы «Монитор» был потерян, южане смогли бы уничтожить или прогнать всю северную эскадру и снять морскую блокаду Норфолка. В свою очередь, если бы была потеряна «Вирджиния», южане лишились бы единственного своего крупного боевого корабля, необходимого для защиты устья реки Джеймс и Ричмонд оказался бы под угрозой вторжения с моря. Обе стороны сочли более важным поддержание статус-кво, чем достижение решительной победы с большим риском.

С технической стороны, сражение продемонстрировало преимущества вращающихся башен как способа расположения артиллерии, и невозможность победить броненосец, просто забрасывая его снарядами обычного калибра; для уничтожения броненосных кораблей было необходимо использовать очень тяжелые пушки, способные пробивать броню. Значительный интерес привлекло также использование тарана для уничтожения кораблей противника.

Последствия

Так как уже начиналась подготовка к кампании на Виргинском полуострове, то появление броненосца Конфедерации поставило под удар все планы федерального командования. Присутствие «Вирджинии» у берега Виргинского полуострова не позволило генералу Маклелану использовать реку Джеймс для наступления на Ричмонд, а поскольку федеральный флот был занят блокированием «Вирджинии», то он не смог участвовать в бомбардировке укреплений Йорктауна и форта Глостер. Это привело к тому, что федеральная армия остановилась под Йорктауном почти на месяц. Однако и "Вирджиния" не смогла ни снять осаду Норфолка, ни прорвать блокаду и уйти самой. Не рискнувший повторным боем с "Монитором" броненосец был бесславно взорван южанами при отступлении.

Битва привлекла пристальное внимание всего мира и дала толчок строительству башенных кораблей во многих странах. Название «Монитора» стало нарицательным: появился новый класс боевых кораблей — мониторы. Окончательно определилось бессилие деревянных кораблей, против броненосцев, и темпы строительства последних в ведущих морских державах увеличились многократно. Была также продемонстрирована слабая приспособленность обычной корабельной артиллерии того времени к пробиванию брони; это привело к быстрому росту мощности корабельной артиллерии, а также к разработке иных способов уничтожения кораблей — таранов, торпед и мин.

В кино

• «Броненосные сердца» (Hearts in Bondage)- режиссёр Лью Айрес, США, 1936 г.
• «Броненосцы» (Ironclads) — режиссёр Делберт Манн, США, 1991 г.

Литература

• Anderson, B. By sea and by river: the naval history of the Civil War. — Knopf; reprint, Da Capo, n.d., 1962. — ISBN 0-306-80367-4.
• Browning, R. M. Jr. From Cape Charles to Cape Fear: the North Atlantic Blockading Squadron during the Civil War. — University of Alabama, 1993. — ISBN 0-8173-5019-5.
• Davis, W. C. Duel between the first ironclads. — Doubleday,, 1975.
• Durkin, J. T. Stephen R. Mallory: Confederate Navy chief. — University of North Carolina; reprint, University of South Carolina, 1987, 1954. — ISBN 0-87249-518-3.
• Gibbons, T. The complete encyclopedia of battleships: a technical directory of capital ships from 1860 to the present day. — Salamander Books, 1983. — ISBN 0-517-378108.
• Luraghi, R. A history of the Confederate Navy. — Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 1-55750-527-6. (translation by Paolo E. Coletta of Marina del Sud: storia della marina confederate nella Guerra Civile Americana, 1861—1865. Rizzoli, 1993.)
• Musicant, I. Divided waters: the naval history of the Civil War. — HarperCollins, 1995. — ISBN 0-06-016482-4.
• Nelson, J. L. Reign of iron: the story of the first battling ironclads, the Monitor and the Merrimack. — New York: HarperCollins, 2004. — ISBN 0060524030.
• Quarstein, John V., C.S.S. Virginia, Mistress of Hampton Roads, self-published for the Virginia Civil War Battles and Leaders Series; 2000. ISBN 1-56190-118-0
• Scharf, J. T. History of the Confederate States Navy from its organization to the surrender of its last vessel; its stupendous struggle with the great Navy of the United States, the engagements fought in the rivers and harbors of the South and upon the high seas, blockade-running, first use of iron-clads and torpedoes, and privateer history. — New York: Rogers & Sherwood, 1887; reprint, Random House, 1996..
• Simson, J. W. Naval strategies of the Civil War: Confederate innovations and Federal opportunism. — Nashville: Cumberland House, 2001. — ISBN 1581821956.
• Still, W. N. Jr. Iron afloat: the story of the Confederate armorclads. — Vanderbilt University, 1985. — ISBN 0-87249-616-3.
• Tucker, S. Blue & gray navies: the Civil War afloat. — Annapolis: Naval Institute Press, 2006. — ISBN 1591148820.
• United States Department of the Navy, Naval History Department. Civil War naval chronology, 1861–1865. — Government Printing Office, 1971.
• Wise, S. R. Lifeline of the Confederacy: blockade running during the Civil War. — University of South Carolina, 1988. — ISBN 0-87249-554-X.

Ссылки

• * [cssvirginia.org/vacsn4/original/cr85cent.htm «Watching the Merrimac»] — статья Рэлей Колстона

Отрывок, характеризующий Битва на Хэмптонском рейде

Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.