Битва под Брестом (1655)

Битва под Брестом
Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667
Дата	11 ноября—17 ноября 1655
Место	Брест
Итог	Победа России
Противники
Речь Посполитая Русское царство
Командующие
Павел Ян Сапега Семён Урусов Юрий Барятинский
Силы сторон
7 800 2 329
Потери
неизвестно неизвестно

Битва под Брестом (Битва под Верховичами) — сражение Русско-польской войны 1654—1667, состоявшееся 11-17 ноября 1655 года. Литовские войска были разбиты войсками князя Семёна Урусова.

Предыстория

Нападение Швеции на Речь Посполитую и начало польско-шведской войны сильно осложнило ситуацию в Великом княжестве Литовском. Осенью 1655 года Россия предпринимает шаги по распространению русской власти в регионе. В лагерь гетмана Януша Радзивилла был послан дворянин Василий Лихарев. Встреча русского посланца с гетманом не увенчалась успехом. Радзивилл заявил, что от имени магнатов и шляхты он обратился к шведскому королю с просьбой принять «нас в подданство» и получил положительный ответ. Однако Лихарев, находясь в гетманском лагере, успел встретиться с польным гетманом Вицентом Гонсевским, который сообщил, что он и многая шляхта не хотят служить шведскому королю. Гонсевский призывал царя Алексея Михайловича заключить мир с королём Яном Казимиром и не верить шведам, которые по его словам, «згубя короля, подлинно на государеву землю… наступят».

5 сентября 1655 года к гетману Гонсевскому было отправлено посольство Фёдора Ртищева, которое должно было начать переговоры о переходе польного гетмана на русскую сторону. 14 сентября князь Семён Урусов получил царскую грамоту, в которой говорилось, что в случае похода на запад его войска будут действовать совместно с войсками гетмана Гонсевского. 19 сентября посольство Ртищева прибыло в Каменец, где его встретили полковники Кмитич, Жеромский и Липницкий. Полковники сообщили, что вскоре после отъезда Лихарева гетман Радзивилл приказал арестовать Гонсевского, а верные польному гетману офицеры уехали из лагеря Радзивилла в Брест к витебскому воеводе Павлу Сапеге, который после измены Радзивилла был провозглашен Великим гетманом. Вместе с полковниками, Ртищев отправился в Брест, где собирались бежавшие от русских и шведских войск магнаты и шляхта княжества Литовского. На состоявшихся переговорах Сапега просил от Ртищева приостановки военных действий, обещая, что с его стороны враждебных действий не будет. По завершении переговоров, Сапега отправил с русским посольством своего посланника Самуила Глядовицкого.

Ещё до завершения миссии Ртищева, 14 сентября 1655 года князь Урусов получил приказ начать поход в Литву. Ещё не зная про арест Гонсевского, князь Урусов должен был послать своих гонцов к гетману Гонсевскому и жемайтской шляхте с предложением подчиниться власти царя. Князь должен был идти «прямо за Немон под Брест и под иные городы», а при благоприятном исходе дойдя до границы Литвы, князь должен был «воевать… корунные (польские) городы и места». Русское правительство не рассчитывало на серьёзное сопротивление и в походе приняла участие только часть войск, находившихся в районе Ковна.

23 октября войска князя Урусова выступили в поход. 30 октября в районе Гродно русские войска столкнулись с полком лидского подкормия Якуба Кунцевича. В результате боя полк Кунцевича был разбит и князю достались «три знамени и с хорунжим да литавры». После боя Кунцевич встретился с русскими воеводами, дал обязательство со всем полком принести присягу русскому царю и оставил с князем новогрудского воеводича Яна Хребтовича и несколько шляхтичей.

К ноябрю 1655 года войска князя Урусова вышли в район Бреста. К этому времени в Брест прибыл посланец шведского короля Карла Густава Ян Фредерик Сапега. Посланец короля встретился с князем Урусовым и сообщил, что «Павел, де, Сапега, хочет быть под Свейскою коруною». В ответ Урусов сообщил, что Сапега перед Ртищевым уже присягнул царю, после чего шведский посланец сказал, что он не будет вмешиваться.

Уверенный, что ему не окажут сопротивления, князь Урусов выдвинулся к Бресту с частью своего отряда, оставив в тылу пехоту и артиллерию. В Брест Урусов послал одного из шляхтичей Кунцевича с требованием выделить для постоя его солдат дворы в Бресте. Своим войскам воевода объявил, что «у Брести с литовскими людми бою не будет, а он идет надежно в город».

Битва

Перед самим Брестом 11 ноября Сапега во время переговоров атаковал Урусова «на бреском поле», дворянская конница не успела изготовиться к бою и была рассеяна литовской кавалерией. Войска Сапеги «государевых ратных конных людей сотни правую сторону збили, а с левую сторону сотни побежали, а… государево знамя и… пехоту покинули. А дворян и ясаулов и знаменщиков осталось человек з дватцать, И я (Урусов)… с теми дворяны стоял у пехоты. И как литовские люди почали пехоту сечь, и меня… объезжать, и в те поры скочил ко мне встречю товарыщ мой, князь Юрья, и мы… пошли к наряду отходом. А полковник Мартын учел стрелять ис пушек и полских людей отбил. И в те поры… дворяне немногие люди, справясь, на полских людей скочили и их, полских многих людей, побили и языков взяли пяти человек».

Князь с войсками отошли за реку, но вскоре был выбит оттуда. «полские… люди… в ночи приветчи наряд, учели… стрелять, а полковник Мартын Кормихель с началными людми учели по них стрелять. И на том… бою Мартына полковника и капитана ранили, а нас… из обозу выбили вон и стрелялись об реку с утра до вечера. А конным людем нас обойти было вскоре немочно, что мы… переправы пожгли около себя верст по десяти. А сами… в ночи отошли с… государевыми людми в одход, и отшед от Брести в дватцати в пяти верстах стали в деревне Верховичех».

Вслед за князем к Верховичам вышли войска Сапеги, окружили войска князя «и дороги и воду отняли», и русские войска «стояли осажены на лошедях два дни и две ночи».

Гетман предложил начать переговоры. На переговорах, где с русской стороны присутствовали Богдан Нащокин с товарищи, а от Сапеги пан Журомский, полковники Липницкий и Халецкий с товарищи, от гетмана были переданы условия капитуляции:

1. Шляхт в заклад дано и собрано, которые ныне в таборе, назад отдать;

2. Пушки арматы и всякое ружье заставить;

3. Знамена и барабаны все отдать;

4. Тое ж дорогою назад итти, а никаких убытков не делать и запас себе за денги купить;

5. Застав своих в тех уездех, которые по высланью посланца до его царского величества собраны, над рекою Немном до самого Ковна не заставливать;

6. Убытки, починеные в воеводстве Бренском, заплатить;

7. Будкеевича с товарыщи ево, которых на дороге взяли, тотчас выпустить.

Князь Урусов отказался. 17 ноября Сапега напал на русский лагерь. Непопулярный воевода князь Урусов перед лицом капитуляции и разгрома от вдвое превосходящего противника «велел до бою твое Государево Большое знамя вынесть и роспустить. И учали у Всесильнаго в Троицы Славимаго Бога и у Пречистей Его Богоматери Пресвятей Богородицы и у всех небесных сил помощи просить и молебствовать, и воду велели святить и твоих Государевых ратных людей кропить». Литовская армия стала приближаться к табору полка пытаясь окружить уже два раза убегавшего от них князя. «И Павел Сапега учинил бой и велел по… Государеву знамени и по нас ис пушек стрелять, и роты их конные почали съезжатца, и пехота их на сотни наступать и учинился бой».

В это время, «растворив» свой табор в двух местах, новгородцы одним полком под командой самого Урусова атаковали гетманскую пехоту и близстоящие роты, а другим, второго воеводы князя Юрия Барятинского, — гусарскую роту гетмана. Уничтожив передовые литовские части и элитных гусар, князья обратили в бегство все литовское войско.

Как писал Урусов царю Алексею Михайловичу: «а секли их и гоняли товарыщ мой, князь Юрья, с твоими государевыми ратными людми за шесть верст до Брести… А самого, государь, Сапегу с лошеди збили, и отвалялся пешь болотом стало к ночи, а брата его Яна Сапегу, подстаросту Молчевского, убили, а гусар, государь, и вингерскую пехоту и с началными людми и с пушкари всех посекли. Да взято, государь, на бою четыре пушки, что у них было, и с пушечным запасом, да дватцать восмь знамен, да тритцать шесть литавры и барабаны, да в языцех, государь, взято полковник Станислав Липницкий да думного их человека Адама Стабровского, да князь Александра Полубенского, да Ивана Салтыкова с товарыщи пятдесят человек». Про потери царского войска упоминается в "Синодике по убиенных во брани"  (вт. п. XVII в.).

Последствия

После сражения, армия Урусова выступила на север к Полоцку, а собравшиеся в Бресте шляхта и магнаты начали переговоры со шведами о протекции.

Несмотря на неудачу под Брестом, литовский поход князя Урусова закончился благоприятно для России. Ещё до боя под Брестом, согласно договоренности с Кунцевичем, в Вильну прибыли послы Лидского, Гродненского и Волковысского поветов и принесли присягу русскому царю. По дороге к Полоцку к войскам князя «на государево имя приезжали» литовские шляхтичи и приносили присягу. 26 ноября, когда отряд Урусова двигался на север, с воеводой встретился Якуб Кунцевич с ротмистрами и принес присягу царю. За время похода присягу принесла шляхта Гродненского, Слонимского, Новогрудского, Лидского, Волковысского, Ошмянского и Трокского поветов. Всего за время похода князь Урусов привел к присяге свыше 2000 человек. Шляхта начала съезжаться в Вильну и там приносить присягу. На русскую службу стали приходить литовские полковники вместе со своими отрядами.

Отрывок, характеризующий Битва под Брестом (1655)

Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.