Битва под Каневом (1662)

Битва под Каневом
Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667 и Руина
Пушка XVII века в шанцах
Дата	26 июля 1662 года
Место	Канев, ныне Черкасская область
Итог	Решительная победа русского войска и левобережных полков
Противники
Русское царство Войско Запорожское Речь Посполитая Войско Запорожское Крымское ханство
Командующие
Григорий Ромодановский Яким Сомко Юрий Хмельницкий
Силы сторон
около 14,5 тысяч царских ратников до 3 тысяч казаков Золотаренко до 10,5 тысяч казаков Сомко всего до 28 тысяч около 14 тысяч правобережных казаков 4 тысячи коронных войск 2 тысячи крымских татар всего около 20 тысяч
Потери
200—300 6 тысяч казаков 2 тысячи коронных войск

Битва под Каневом — сражение эпохи русско-польской войны 1654—1667 годов и гражданской войны в Гетманщине, известной как «Руина». Произошло 26 июля 1662 года между русско-казацким войском во главе с князем Григорием Ромодановским и казацким войском Юрия Хмельницкого, усиленным польскими и крымскотатарскими отрядами, а также западными наёмниками. Окончилось разгромом войска Юрия Хмельницкого и его отступлением на Правобережную Украину.

По численности участников и потерям проигравшей стороны Каневская битва относится к крупнейшим сражениям XVII века и является самой большой русской победой в войне 1654—1667 годов.

Предыстория

После свержения изменившего России Ивана Выговского гетманскую булаву в 1659 году обрёл сын Богдана Хмельницкого Юрий Хмельницкий, который обновил в Переяславе присягу на верность царю и продолжил борьбу с польской Короной. Однако в битве под Чудновом, когда русская армия оборонялась от превосходящего её польско-татарского войска, Юрий Хмельницкий не пришёл ей на помощь, заключив с поляками Слободищенский трактат. Этот шаг вызвал очередной раскол в Гетманщине, поскольку вскоре от Хмельницкого отложился ряд левобережных полков. Наиболее видным деятелем оппозиции против Хмельницкого был переяславский полковник Яким Сомко. С помощью крымских татар Хмельницкий предпринял в 1661 и 1662 годах несколько попыток овладеть Переяславом, однако все они были отбиты русским гарнизоном города и казаками Сомко. Неудачными были также военные действия на Левобережье чигиринского полковника Ивана Богуна весной 1662 года. Когда во время последней осады в июле 1662 года на помощь Переяславу пришло войско Григория Ромодановского, Хмельницкий снял осаду и отступил на юго-восток к Каневу, где стал на левом берегу Днепра лагерем. Здесь его настигло войско Ромодановского и Сомко.

Состав войск

Перед началом битвы Хмельницкий располагал 20-тысячным войском, в которое входили 14 тысяч казаков правобережных полков, около 4 тысяч поляков и их наёмников, а также 2 тысячи крымских татар. В его войске насчитывалось 22 (по другим данным, 24) пушки, все они позднее достались в качестве трофеев победителям. Противостоящее ему войско состояло из 11,5 тысяч ратников в полку князя Ромодановского, которому переяславский воевода князь Волконский-Веригин дал в подкрепление ещё 3 тысячи человек. В составе царского войска находились отряды рейтар и конных копейщиков «Нового строя», во главе которых стояли западные офицеры. Также в подчинении у Ромодановского находился нежинский полковник Василий Золотаренко с 3 тысячами казаков, который из-за личного конфликта с Сомко отказался подчиняться его командованию. Сомко возглавлял остальные левобережные полки численностью до 10,5 тысяч человек. Объединённое войско обладало 19 орудиями Ромодановского и неизвестным количеством левобережных казачьих пушек.

Ход сражения

Зная о приближении войска неприятеля, войско Хмельницкого окопалось в таборе и послало навстречу Ромодановскому конный отряд, надеясь застать его на марше врасплох. Внезапной атаки не получилось, поскольку войско Ромодановского шло в боевом порядке. Конница вернулась к Хмельницкому ни с чем. В этот момент крымские татары, почуяв опасность, покинули гетмана и поспешно отошли от Канева. Когда царско-левобережное войско подошло к лагерю Хмельницкого на расстояние пушечных выстрелов, Хмельницкий выслал против него свою конницу. Она сразилась с казаками Сомко, находившимися в авангарде наступающей армии. Когда в бой вступили рейтары и конные копейщики Ромодановского, правобережные казаки дрогнули и начали отступать.

На их плечах ратники Ромодановского и Сомко ворвались в лагерь. Многие правобережные казаки, спасаясь бегством, принялись переправляться вплавь через Днепр. Согласно Летописи самовидца, бегущие «так в Днепр скочили и так Днепр наполонили, же за людом мало и води знати было». Большинство источников сходятся на том, что основная часть колоссальных потерь Хмельницкого пришлась на утонувших, что косвенно подтверждается шириной Днепра в этом месте — более 1000 м. Польский летописец Ерлич сообщает также о том, что выплывших на правый берег казаков и поляков ловили и добивали настроенные против них окрестные селяне. Часть спасшихся изловил и предал смерти отложившийся от Хмельницкого каневский полковник Иван Лизогуб.

Сам Хмельницкий с частью своих сторонников скрылся в ближайшем лесу, а позднее вышел к переправе через Днепр. Два польских драгунских полка, содержавшие в том числе немецких и валашских наёмников, с частью казаков остались оборонять обоз, но были все истреблены или взяты в плен.

Со слов участников битвы, всё сражение продолжалось 3—4 часа.

Потери

Весь обоз Хмельницкого с запасами и пушками достался Ромодановскому и Сомко. Также победителям достались 117 знамён, 22 пушки и 25 литавр. В плен к русским попали несколько именитых военачальников, в том числе польский полковник Станислав Вевёрский, давший на допросе много полезных показаний. Пленные поляки и немцы были отправлены к царю в Коломенское.

Хотя в ряде казацких летописей и других письменных источников о битве число погибших со стороны Хмельницкого колеблется от 10 до 20 тысяч человек, исследователь Каневской битвы Игорь Бабулин считает их завышенными, а наиболее достоверными — данные Мартина Майера в «Theatrum Europaeum», предполагая, что последний имел доступ к тайным докладам Юрия Хмельницкого королю о реальных потерях. По данным Майера, войска Речи Посполитой потеряли около двух тысяч человек, что хорошо соотносится с исчезновением ряда хоругвей в 1662 году из коронных компутов. Это позволяет больше доверять и данным Майера о потерях непосредственно казаков Хмельницкого — 6000 человек или около 40 % его изначального войска.

Потери со стороны Ромодановского и Сомко Бабулин оценивает как не более чем две—три сотни бойцов. Это были чисто боевые потери до начала массового бегства казаков с поля боя. Большая диспропорция потерь победивших и проигравших являлась нередким явлением той эпохи, поскольку наибольший урон проигравшая сторона несла при массовом бегстве и попытках переправляться через реки, что и имело место в данном случае.

Последствия

После поражения под Каневом Юрий Хмельницкий, спрятавшийся в лесу и избежавший плена, отступил с небольшим отрядом в Черкассы. Помня о чудновской катастрофе, которой закончился поход на Правобережье двумя годами ранее, русское командование вело себя осторожно и приняло решение послать вслед за Хмельницким лишь небольшой 5-тысячный отряд во главе с Михаилом Приклонским. Его задачей было приведение к присяге ряда правобережных полков, что облегчило бы последующий крупномасштабный поход. Приклонский занял Черкассы и несколько соседних городов. Однако к Хмельницкому в этот переломный момент подошло крупное крымское войско, возглавляемое татарскими царевичами. Крымское ханство опасалось чрезмерного усиления Москвы за счёт контроля Гетманщины по обе стороны Днепра. Узнав о приходе крымского войска, Приклонский повернул на восток, надеясь соединиться с основным войском Ромодановского, которое всё ещё находилось на левом берегу. На переправе близ Бужина 25-тысячное войско крымских татар и Хмельницкого настигло отряд Приклонского и сильно потрепало его в битве под Бужином.

Тем не менее, Хмельницкий был уже не в состоянии подчинить себе Левобережье. Вследствие разгрома под Каневом он окончательно утратил авторитет военачальника среди казаков и вскоре сложил гетманскую булаву.

Память о битве

Вскоре после окончания русско-польской войны битва под Каневом предалась забвению. Причиной этому было то обстоятельство, что противниками русской армии были казаки Правобережной Украины, сражавшиеся на стороне польского короля, и неформальное табу на изучение истории конфликтов русских и украинцев, существовавшее в имперский период и советское время. Вплоть до недавних пор Каневская битва, несмотря на её масштабы, была едва известна даже историкам и практически не упоминалась в справочниках и энциклопедиях. В настоящее время сложность в изучение битвы добавляет факт затопления поля сражения водами Каневского водохранилища в 1974—1976 годах.

Литература

• Бабулин И. Б. Каневская битва 16 июля 1662 г. Забытая победа. — М.: Русские Витязи, 2015. — (Ратное дело). — ISBN 978-5-9906036-5-3.
• Каргалов В. В. Русские воеводы: XVI—XVII вв. — М.: Вече, 2005. — (Военные тайны России) — ISBN 5-9533-0813-2

Отрывок, характеризующий Битва под Каневом (1662)

Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.